- Зря, - папаша Фоланс прервал созерцание и отхлебнул изрядный глоток.
- Зря, - папаша Фоланс вытер встопорщившиеся усы и грохнул кружкой о столешницу.
- Зря, - папаша Фоланс оторвал облюбованной жертве голову и с проворством палача швырнул ее в кусты под навесом.
- Зря. Зря вы сюда приехали, господин Вером. Видите ли… У нас тихая заводь, и как во всякой тихой заводи, здесь встречаются своего рода странности. Но… это наши домашние, уютные странности, они никому не жмут и… Ничего вы не найдете, милейший господин Вером, а всем кругом будет наплевать и на вас, и на непривычный говор ваших людей, и на ваши невинные круги возле Сай-Кхона. Старики, правда, дергаются, боятся старики, бороды скребут, только вам, как я понимаю, тоже наплевать на их страхи. Это все, надо полагать, вроде такого соглашения с обеих сторон, опять же с обеих сторон и оплеванного, я хочу сказать…
- Ну почему же? - Арельо Вером сдул пену со своей кружки и, вылив часть пива перед собой, внимательно следил за лопающимися матовыми пузырьками. - Я, знаете ли, предпочитаю людей, которые боятся. Я и сам, знаете ли, часто боюсь. Это бодрит. Кстати, я и не собираюсь ничего искать в Сай-Кхоне. Я собираюсь там терять. Возможно, деньги, вложенные в дело, возможно - жизни, себя и своих… ну, скажем, товарищей, хотя это будет лишь фасадом правды. Возможно…
- Возможно, разум, - закончил папаша Фоланс, ловко кидая в лицо собеседника особо колючей и хвостатой рыбой. Вером двумя пальцами прихватил ее за плавник и с хрустом разорвал на несколько частей.
- Благодарю вас, - сказал Арельо Вером. - Итак…
Папаша Фоланс осклабился.
- Если вы и удачу так же ловите за ее скользкий хвост, то я, пожалуй, взял бы мои слова обратно, но… что сказано, то сказано. Пусть везучий господин Вером соблаговолит подойти вон к тому краю веранды, и в щели забора он сможет увидеть безумца, пару лет назад ходившего в Сай-Кхон. Только, в отличие от вас, человека, которому нечего было терять, он потерял единственное, что имел - рассудок. Старики шепчут - он видел Бездну…
Арельо кивнул и поднялся из-за стола. Он подошел к папаше Фолансу и наклонился, высматривая между досками видимый край улицы. Удав, неподвижный сонный Удав, равнодушно торчал у ворот, полуприкрыв высохшие шелушащиеся веки, а напротив… Напротив сидел идиот в немыслимом пестром рванье и сером, ободранном внизу плаще. Идиот тряс кудлатой головой, взмахивал руками, чертя в горячем воздухе круги, и бормотал себе под нос неслышный бред. Изредка он вскакивал и, припадая на правую ногу, тыкал сжатым кулаком перед собой, топая и каждый раз резко отдергивая кисть назад.
- И так всегда, - папаша Фоланс, отфыркиваясь, встал за спиной Верома. - Походит, походит - и сидит. Потом скачет и орет. Все дома изрезал - кружки какие-то, загогулины… хотели избить, но - несчастный человек, сами понимаете; да и красиво в общем выходит, даже очень. Теперь зовут иногда - мол, давай, укрась подоконник там или дверь… Тем и кормится. Тут недавно каменотес наш, Сорбан, трепался - староста ему ограду заказал, негоже, мол, старостиному дому и без ограды; так он тачку взял и за камнями…
- Кто - идиот? - болтовня папаши Фоланса явно начала исчерпывать все запасы терпения Верома, продолжавшего наблюдать за действиями прыгающего сумасшедшего.
- Да нет же, каменотес!.. Навалил он булыжников, впрягся в тачку, а где у нас камни берут? - ясное дело, в Сае… Да и стемнело к тому времени, луна выбралась; глядит Сорбан - дымка какая-то висит, голубая, как с перепою вроде, а из дымки пардуса два черных выходят, - и ну носиться по развалинам; и страшно, аж дрожь бьет, и глаз не оторвать, до того красиво!
Стал Сорбан ноги уносить - понятное дело, это зверюги-то между собой играют, а ему в такие игры не с руки, даром что браслет наденут, так ведь рвать на куски станут, живого харчить; тачку кинул, шут с ней, с тачкой, и бочком, бочком… Только бежит он, а пардусы рядом уже стелются и чуть ли не подмигивают, а глаза зеленые-зеленые и горят, как плошки. То обгонят, то отстанут, то хвостом промеж ног, извините, суют, - он уж и хрипит, а им все шутки!..
До дому домчал, засов задвинул, топор в руки - сидит, белее мела. А наутро выходит - тачка его с камнями у ворот валяется, а на верхнем камешке-то нарисовано чего-то - может, и был такой, в темноте не разглядишь… Отошел Сорбан малость и, смеха ради, показал камень нашему Су. Так тот аж затрясся от злости, обплевался весь, значок тот поскорее зацарапал и поверх свою кривулю вывел. Булыжники раскидал, а исписанный с собой уволок. И скачет, подлец, забавно. Вы не знаете, господин Вером, что это он делает?
Прямой узкий меч завизжал, покидая тесные ножны, и резким косым выпадом Арельо Вером всадил его в столб, вплотную к судорожно заходившему кадыку папаши Фоланса.
- Это выпад, - спокойно объяснил Вером. - Грамотный, профессиональный выпад. Он потерял рассудок, но у тела нет рассудка, оно многое помнит и почти ничего не забывает. Человек, умеющий делать такие движения - ваши орлы совершенно верно решили не трогать его. Вы меня понимаете?
- Да, - сглотнул папаша Фоланс.
- Да, понимаю, - попытался кивнуть папаша Фоланс.
- Конечно, - выпитое пиво медленно отливало от щек папаши Фоланса. Конечно, понимаю, я скажу народу, непременно скажу, что блаженный Су…
- Вы неверно меня понимаете, любезный, - Вером вернул оружие на место, поправил перевязь и направился к выходу с веранды. - Не стоит никому ничего говорить. Говорить стоит только мне. А также меня стоит кормить. И поить. У вас прекрасное пиво, папаша Фоланс. Поить, поить обязательно. Меня. И моих… ну скажем, товарищей. Об оплате не беспокойтесь.
Арельо Вером раздвинул створки ворот и вышел на пустынную улицу. Идиот Су несся по дороге, приплясывая и дергаясь, разорванный плащ хлопал у него за плечами. Удав разлепил один глаз и искоса посмотрел на Верома.
- Ну? - сухо осведомился Арельо.
- Южный выпад, - спокойно просипел Удав. - Из-под руки, в горло. Легко идет, мягко… Но - идиот, руку отдергивает и ждет. Чего ждет, спрашивается?..
- Идиот, - согласился Вером, непонятно в чей адрес. - Ты плащ его видел?
- Да, Арельо. Видел. Плащ салара из зарослей. Только… они уже лет пять такие не носят, спалили, после гонений на Отверженных. А этот… Забыл, что ли, когда умом трогался, а теперь - кто тронет блаженненького?! Да и глушь у них, тут что салар, что варк, - один хрен, кизила нажрутся до потери пульса и дрыхнут по домам… Лихо бежит парень, ноги - что оглобли…
- Идиот, - еще раз задумчиво повторил Арельо Вером, глядя вслед бегущему. А тот пылил, несся, и грязный серый плащ никак не мог догнать своего хозяина…
ЛИСТ ВОСЬМОЙ
Сладко будет ей к тебе приникнуть,
Целовать со злобой бесконечной.
Ты не сможешь двинуться и крикнуть.
Это все. И это будет вечно.
…рано покинул меня и заперся на ключ у себя в комнате. Как только я убедился в этом, я сразу помчался по винтовой лестнице наверх, посмотреть в окно, выходящее на юг. Я думал, что подстерегу здесь графа, поскольку, кажется, что-то затевается. Цыгане располагаются где-то в замке, я это знаю, так как порой слышу шум езды и глухой стук не то мотыги, не то заступа.
Я думал, что дождусь возвращения графа, и поэтому долго и упорно сидел у окна. Затем я начал замечать в лучах лунного света какие-то маленькие, мелькающие пятна, крошечные, как микроскопические пылинки; они кружились и вертелись как-то неясно и очень своеобразно. Я жадно наблюдал за ними, и они навеяли на меня странное спокойствие. Я уселся поудобнее в амбразуре окна и мог, таким образом, свободнее наблюдать движение в воздухе.
Что-то заставило меня вздрогнуть. Громкий жалобный вой собак раздался со стороны долины, скрытой от моих взоров. Все громче и громче слышался он, а витающие атомы пылинок, казалось, принимали новые образы, меняясь вместе со звуками и танцуя в лунном свете. Я боролся и взывал к рассудку; вся моя душа боролась с чувствами и полусознательно порывалась ответить на зов. И все быстрее кружились пылинки, а лунный свет ускорял их движение, когда они проносились мимо меня, исчезая в густом мраке. Они все больше и больше сгущались, пока не приняли форму мутных призраков. Тогда я вскочил, опомнился и с криком убежал. В призрачных фигурах, явственно проступавших в лунных блестках, я узнал очертания тех трех женщин, в жертву которым я был обещан. Я убежал в свою комнату, где ярко горела лампа; через несколько часов я услышал в комнате графа какой-то шум, словно резкий вскрик, внезапно подавленный, затем наступило молчание, настолько глубокое и ужасное, что я невольно содрогнулся. С бьющимся сердцем я старался открыть дверь, но я снова был заперт в моей тюрьме и ничего не мог поделать.
Вдруг я услышал во дворе душераздирающий крик женщины. Я подскочил к окну и посмотрел на двор через решетку. Там, прислонясь к калитке в углу, действительно стояла женщина с распущенными волосами, и, увидя мое лицо в окне, она бросилась вперед и угрожающим голосом крикнула:
- Изверг, отдай моего ребенка!
Она упала на колени и, простирая руки, продолжала выкрикивать эти слова, ранившие мое сердце. Она рвала на себе волосы, била себя в грудь и приходила во все большее и большее отчаяние. Наконец, продолжая неистовствовать, она кинулась вперед, и хотя я не мог ее больше видеть, но слышал, как она колотит во входную дверь.
Затем, откуда-то высоко надо мной, должно быть, с башни, послышался голос графа; он говорил что-то со своими властными, металлическими интонациями. В ответ ему раздался со всех сторон, даже издалека, вой волков. Не прошло и нескольких минут, как целая стая их ворвалась через широкий вход во двор, точно вырвавшаяся на свободу свора диких зверей.
Крик женщины прекратился, и вой волков как-то внезапно затих. Вслед за тем волки, оглядываясь, удалились поодиночке.
Я не мог ее не пожалеть, так как догадывался об участи ее ребенка, а для нее самой смерть была лучше его участи.
* * *
Что мне делать? Что могу я сделать? Как могу я убежать из этого рабства ночи, мрака и…
Последний валун оказался ничуть не легче своих предшественников, и вконец озверевший Слюнь в сотый раз взревывал диким котом, обсасывая придавленные пальцы и ища виноватых, на ком можно было бы согнать бессильную злобу - и не получал никакого удовольствия от безответного, вывалянного в песке Гро.
- Это ты, паскуда, сманил меня, - бурчал возмущенный Слюнь, утративший изрядную долю прежней щегольской кучерявости. - Распелся в кабаке, мы, мол, вольные бродяги, мы топчем прах веков… - а я, козел, клюнул, сопли развесил!.. Сидел бы сейчас у Мамы, девок в ночное водил, а ты бы ворочал свой проклятущий прах в одиночку! Или с Удавом… Он бы тебе наворочал!.. Шляются с Арельо по деревне, мудрецы хреновы, а мы тут за них камни шуруем - и добро бы по делу, а то плиты под ними одни, и хоть бы какая зараза!.. А солнце, просто как с Веромом сговорилось, жарит и жарит, делать ему, облезлому, нечего, что ли? Что б его… Нет уж, Гро, и не надейся - я теперь умный, молчу, молчу, а то он, гад, подкрадется, или Удав нашипит, потом не расплатишься. Я с ним как-то по селению прошелся, люди ставни позакрывали, собаки брешут, один баран Фоланс пивом его поит. Его поит, а меня, значит, - иди, мол, Слюнчик, к колодцу, хорошая водичка, родниковая, у вас в Городе такой нет… Вот и хлебал бы сам водичку свою драную, морда скоро лопнет, с водички, небось!..
Слышь, Гро, там придурок один бродит, на тебя похож, потешный такой так и тот, Верома увидел, чуть по швам не разошелся; костылями дрыгает, "Глаза! Глаза! - вопит. - Смотрят! Не дам, не дам, сгинь, не возьмешь!.." А чего не даст - не говорит. Хотя ему и давать-то нечего, он же не Нола, та как подсуетится, так ни мне, ни Арельо копать уже не захочется. Собственно, он и не копает…
А придурок скачет и руками прямо под носом у Верома машет, вроде пугает. Подрыгал, поорал - а после сел и тихо так, с надрывом: "Пошел прочь, дурак, пошел прочь, дурак, пошел…" И раз пять так, это Верому-то, понял, Гро? Я уж решил - конец детине, пришибет его Вером, так нет же, сморщился пузырем проколотым и еще тише: "Хорошо, дурак…" Поговорили, значит. Да ты придерживай, соловей ободранный, придерживай, больно ведь, когда такая дрянь да по пальцу, и в который уже раз! Сука ты поганая, я ж тебе говорю - придерживай!!! Подыми, Гро, миленький, ну подыми, чего ты куксишься, не тяни, больно ведь, ой как больно, уюююююй… Так о чем же это мы с тобой, до пальца-то?
В общем, пошли мы с Арельо, а дурень за нами крадется. И Вером ему через плечо, по-доброму - это с придурком по-доброму, а я доброго слова от Варка… то есть, от господина Арельо, видать, вовек не дождусь. Подыхать стану, вот тогда, может, молодец, скажет, правильно, что сдох - продолжай в том же духе… И говорит, значит, дурню: "Плохо, говорит, когда маленькую цель подносят слишком близко к глазам. Она тогда мир заслоняет, и человек забывает, что в защите добра главное не защита, а добро." Ты понял, Гро, это он остолопу деревенскому, а я когда засмеялся - ну необидно совсем засмеялся, честно, просто от хорошего настроения - так он меня всю дорогу ногой в зад пинал и заставлял проповедь свою наизусть учить. А мне наизусть - так легче валун этот самому двигать, но выучил, ничего, только задница болит, и пальцы болят, и все у меня болит, ты придерживай, придерживай, Гро, а то кончусь я, и пока браслет новый не вырастет, будешь ты сам здесь ковыряться, а я потом снова кончусь, Гро, и еще раз, пока тебя одного и не оставлю, и будешь ты - да ты ведь и будешь, Гро, я ж тебя знаю, и слова от тебя не дождешься, одни песни дурацкие, а я песни твои уже слышать не могу, это ты меня соблазнил, паскуда, прах веков на горбу таскать…
Ну вот, а тут даже и плиты нет, железяка торчит кривая, мать ее размать…
- Эй, гробокопатели! - поношенный камзол Арельо мелькнул на гребне холма, и следом за ним начал выползать Вяленый, грызя оставшиеся ногти на покалеченной руке. - Ну как, груз сняли?
- Сняли, сняли, - огрызнулся Слюнь, - и груз сняли, и штаны сняли, ждем давно…
Четыре откаченных в сторону валуна, ранее образовывавшие неправильный ромб, открыли три потрескавшихся плиты и некий предмет, названный Слюнем "кривой железякой" - чем он, собственно, и был.
- Глянь, Удав, - приказал Вером. - Твое время, твоя забота…
Удав скользнул вниз и прошелся вдоль плит, внимательно их разглядывая, потом подозвал Гро и указал на ближнюю к нему, ничем не отличавшуюся от остальных.
- Стань сюда. Топай, - сказал Удав, стряхивая с рубахи Гро налипший песок. - Здесь топай, в центре. И посильнее, с задором. А ты, Слюнь, вон на правой топать будешь. И не волынь, красавчик, а то велю головой биться, она у тебя лучше любого лома…
После подобного напутствия Вяленый присел у железного прута и обеими руками вцепился в его изгиб.
- Давай, ребята, - заорал он, наливаясь кровью, и по жилистым рукам заструились крутые багровые вены. - Давай, топай, Гро, подохнем же ни за грош, если обломится, топай, Слюнь, милый, давай!..
Слюнь бешено скакал по выделенной ему плите, вопя нечленораздельное, маленькая голова Вяленого дергалась и моталась на тощей шее, Гро отплясывал первобытный танец по стертому древнему шрифту; и край каменной доски закряхтел и стал приподниматься.
- Падай, Гро! - неожиданно взвыл Удав и рухнул на спину с оторванным прутом в руках. Резко вздыбившись, плита закачалась и сползла набок, открывая черный смердящий провал. Гро уже валялся в стороне, животом прижимая к спасительной земле свой драгоценный лей.
Взмокший Слюнь подкатился к дыре и глянул на бледного дрожащего Удава.
- Ну и зачем надо было падать? - поинтересовался он. - Слез бы Гро тихо-мирно, оно ж не на него валилось, так нет, мордой в пыль обязательно…
Подошедший Арельо дружески похлопал Слюня по перепачканной физиономии.
- Молодец, кучерявый, хорошо топал, с душой, - улыбнулся Арельо, нагибаясь и запуская руку в открывшийся лаз. Он пошарил там, выпрямился и повернулся к Удаву.
- Тетива сгнила, - сказал Вером. - Потому и не выстрелил. А так все в порядке.
Гро отряхнулся и стал подтягивать колки лея. Слюнь сидел, тупо уставившись в провал.
- Ну ладно, а я-то зачем топал? - спросил Слюнь.
И графство задрожит, когда
Лесной взметая прах,
Из леса вылетит беда
На взмыленных конях.
- Не могу я, Ангмар, боюсь, дико мне, есть уже - и то плохо стала, поперек глотки стоит и вниз не падает, не могу я так, Анг, совсем, совсем…
Толстуха Нола тряслась, как в лихорадке, все ее рыхлое тело колыхалось в беззвучной истерике, и даже крепкая пятерня вислоплечего Ангмара, сжавшая плечо женщины, не могла унять нервной дрожи.
- Да, ладно, лапа, чего ты трепыхаешься? Всего и забот-то - ходи, подмигивай да подглядывай; сама ж говорила - тюхи они, один этот, как его, Вером, так не съест он тебя, тебя съесть - это полк нужен, с выпивкой… Ну, разложит где, так не убудет тебя, да и мужик он видный…
- Видный… Ты хоть думай, Анг, что мелешь… Они вчера как плиту отвалили, так змеюка ихняя с певуном вроде к Фолансу пошли, а главный с этим, с кобельком кучерявым, в дыру полезли. Я поближе подошла, а оттуда смердит, как из труповозки, и сыростью вроде тянет; а потом как загудит трубой: "У-у-у-у!" - и тихо опять, как в могиле. Я - бежать, а ноги ни с места. Гляжу - певун рядом сидит, мурлычет чего-то, а я в ремне игранья его запуталась… Ну, я в вой, а мне пальцы корявые в рот, и ловко так, ты ж глотку мою знаешь, Ангмар, а тут давлюсь - и ни звука! Стихла я, и хватка полегчала; стоит сзади змей их копченый и хихикает: "Будь у тебя уши, говорит, баба ты глупая, башмак разношенный, уши пошире сокровищ твоих женских, так ты б за лигу слышала, как мужики подходят. Гляди, ржет, - а глазищи холодные-холодные, - гляди, заново невинной сделаем, жилами воловьими, что на струны идут: а то нитки на тебе лопаться будут…"
Я улыбнуться силюсь, а из дыры снова: "У-у-у-у!" - и кучерявый соплей вылетает, а за ним пахан их и вслед: "У-у-ублюдок! Еще раз влезешь, где не просят - там оставлю! И плитой наново завалю…"
После огляделся и душевно так - пусти, говорит, Удав, даму, ты ж вроде не жаловал таких ранее, а я тебе за нее Слюня подарю…
Еле ушла, Анг, не пойду боле, хватит, натерпелась. Не то змеюка поймает - не уйти…
- Ладно, лапа, - в раздумьи протянул Ангмар, набрасывая капюшон. Сам схожу. Пора, видать, знакомиться…
- Не ходи, Анг! - вновь заколыхалась Нола, прижимаясь к нему. - Не надо… Они второго дня дальше двигать собрались, на пустырь, помнишь, где еще псина эта приблудная со стаей Рваного сцепилась.
- Какая псина? - казалось, Ангмар не вслушивался в слова женщины.
- Как - какая?! Ты ж сам говорил - боевой пес, жалко, мол, пропадает, вроде вас рвал такой лет восемь назад. Худущий, одни глаза, одичал совсем, в репьях…
- А… было дело. Ловчего свалил, лихо свалил, с браслетом, да и я молодой тогда гулял, не уберегся, ушлый дед попался… Добрый пес - ну и что?