Элиза дала понять, что раздражена его непонятливостью.
- Думай, сын. Шпионы везде, но этот работает на якобитов, и он - точнее, его жена - фрейлина Каролины…
- Её можно прогнать.
- …и одновременно любовница Георга-Августа!
- Опять-таки, матушка, весь смысл любовниц в том, чтобы их часто менять.
- Каролина говорит, что её муж без ума от Генриетты. Не представляю, как его можно убедить, если только не принести во дворец тела…
- Простите, матушка, что перебиваю, но Каролина говорит также, что сама Генриетта скорее всего не шпионка. Так что речь о Гарольде Брейтвейте.
Элиза простила, хотя бы потому, что всё равно должна была перевести дух.
- Они женаты, - напомнила она. - Обвенчаны перед Богом и людьми.
Мать с сыном вошли в северную, примыкающую к дворцу часть сада, то есть попали из царства деревьев и теней на открытое светлое пространство. Впереди лежали четыре прямоугольных пруда. Идеальная гладь отражала яростные краски заката, создавая иллюзию, будто это подсвеченная изнутри стеклянная крыша ада.
У Иоганна был ответ, который тот предпочёл оставить при себе. Пройдя ещё шагов пятьдесят, он сказал:
- Если должным образом поговорить с мистером Брейтвейтом, он уедет сам.
- При провинциальном дворе это никого не смутит. А потом? В Англии? Неприлично, чтобы муж официальной королевской любовницы был постоянно в отъезде.
- Хорошо, матушка, я с вами согласен! Положение и впрямь неловкое.
Последнюю фразу Иоганн произнёс шёпотом, поскольку они проходили мимо двух придворных - английских вигов. Оба, подобно Брейтвейту, недавно перебрались в Ганновер, дабы искать милостей монарха, на которого сделали ставку в политической игре. У обоих имелись фамилии и титулы, но с тем же успехом их можно именовать просто Смит и Джонс.
- Простите, господа, не знаете ли вы, где я, то есть мы, можем найти мистера Брейтвейта?
- Да, майн герр, мы встретили его меньше четверти часа назад. Он показывает сад французским гостям. Они шли смотреть лабиринт, - сообщил Смит.
- Изумительное место для такой изумительной натуры!
- Нет, - сказал Джонс. - Кажется, мистер Брейтвейт и его спутники вон там, направляются в другую часть сада.
Он указал на группу людей в чёрном ближе к дворцу.
- Так быстро пройти лабиринт! - воскликнул Смит.
- Наверняка он лишь жалкое подобие французских, и спутники Брейтвейта остались глубоко разочарованы, - сказал Иоганн.
- Держу пари, они идут к театру, - сказал Джонс. - Ах да, сегодня представления не будет. Может, они хотят его осмотреть.
- И кто же лучший чичероне, чем мистер Брейтвейт, сам выдающийся актёр, - задумчиво произнёс Иоганн. - Матушка, сделайте милость, зайдите во дворец и сообщите нашей знакомой последние сплетни. Ей наверняка не терпится их услышать.
Лицо Элизы от неуверенности на миг стало совсем юным. Она посмотрела вслед Брейтвейту.
- А я присоединюсь к вам через несколько минут, как только побеседую с мистером Брейтвейтом о его отъезде.
- Мистер Брейтвейт отбывает в путешествие? - спросил Смит.
- Да, в очень далёкое, - подтвердил Иоганн. - Матушка?
- Если эти два господина любезно составят вам компанию, - проговорила Элиза.
Смит и Джонс переглянулись.
- Брейтвейт - славный малый, он не обидится? - спросил Смит.
- Не вижу никаких причин для обиды, - отвечал Джонс.
- Хорошо. Жду тебя через четверть часа, - сказала Элиза непреклонным материнским тоном.
- Что вы, матушка, это столько не займёт.
Элиза ушла. Иоганн постоял, провожая её взглядом, потом рассеянно бросил:
- Идёмте! Пока светло.
- А зачем нам свет, сударь? - спросил Смит, догоняя Иоганна. Джонс уже отстал на несколько миль.
- Как зачем? Чтобы мистер Брейтвейт разглядел мой прощальный подарок.
Садовый театр представлял собой прямоугольный участок земли, окружённый зелёной изгородью и охраняемый пикетом белых мраморных купидонов. При свете дня они выглядели великолепно, сейчас же приобрели жутковато-синюшный вид мертворождённых младенцев. С одной стороны располагалась сцена. Несколько гостей-французов влезли на неё и забавлялись с люком. Брейтвейт стоял под сценой, в оркестровой яме, и беседовал с человеком, одетым, как и все здесь, в чёрное. Однако наряд его составляли не штаны и камзол, а длинная сутана с множеством серебряных пуговиц. Подойдя ближе, Иоганн узнал отца Эдуарда де Жекса, иезуита из знатного французского рода. Отец де Жекс фигурировал в некоторых матушкиных рассказах из версальской жизни, характеризовавших его довольно мрачным образом.
Иоганн остановился в десяти шагах от беседующих - достаточно близко, чтобы прервать их разговор. Сведя обе руки на боку, он левой взялся за соединение ножен и перевязи, а правой - за рукоять рапиры, и выдвинул её примерно на фут. Затем, понимая, что длинный клинок враз не выхватишь, он поднял всё - рапиру, ножны и перевязь - на уровень лица и снял с плеча. Одно движение, и кожаная сбруя отлетела в партер, а сам Иоганн остался с обнажённой рапирой в правой руке. Левой (освободившейся) - он извлёк из-за спины кинжал и теперь стоял напротив Брейтвейта: кинжал и рапира направлены тому в ярёмную впадину, костяшки пальцев обращены вниз, тыльные стороны ладоней - наружу, поскольку его учителя фехтования были венгры.
К тому времени Брейтвейт и все французы, за исключением одного, наполовину вытащили шпаги - сработал приобретённый рефлекс. Иезуит сунул руку в прорезь на груди сутаны.
- Отец де Жекс, - объявил Иоганн, - что бы у вас там ни было, оно не понадобится.
Де Жекс опустил руку. Иоганн взглядом удостоверился, что в ней ничего нет.
- Это не потасовка, а дуэль. Вас, падре, я попрошу остаться - сперва в качестве секунданта Брейтвейта, затем - дабы совершить над ним последний обряд. Мой секундант - кто-нибудь из джентльменов у меня за спиной, мне всё равно который, предоставляю им разобраться самим. Если во время дуэли меня убьёт упавший на голову метеорит, они передадут матушке мои извинения.
Иоганн подозревал, что изрядно позабавился бы, наблюдая за лицами Смита и Джонса в продолжение своей речи, но, зайдя так далеко, не мог оторвать взгляд от лица Брейтвейта, пока тот не перестанет дышать. Де Жекс бросил несколько слов, и все остальные вдвинули шпаги в ножны. Затем он сказал что-то Брейтвейту, но тот продолжал стоять, как в столбняке, с наполовину обнажённой шпагой.
- Брейтвейт! Как дворянин я имею право потребовать, чтобы вы защищались тем оружием, которое постоянно таскаете при себе; соблаговолите обнажить его приличествующим джентльмену образом!
- Может быть, завтра на рассвете…
- И где вы будете к тому времени? В Праге?
- Настоящие дуэли не назначаются в такой спешке…
- По-моему, уже светает, - объявил Иоганн, сам не зная, на каком языке говорит. Он сделал шаг вперёд, вынудив Брейтвейта обнажить шпагу. - Закат и рассвет в это время года почти сливаются в поцелуе, и я вечно их путаю.
Брейтвейт с помощью де Жекса сумел избавиться от ножен и перевязи. Он принял такую же стойку, как Иоганн, но странно вывернул руку на английский манер. Де Жекс отступил. Брейтвейт уже загнал себя в угол тем, что стоял спиной к сцене. Иоганн сделал шаг. Брейтвейт поднял шпагу. Иоганн отвёл её кинжалом, приставил рапиру к солнечному сплетению Брейтвейта, вонзил на шесть дюймов и потянул рукоять вниз. Затем он вытащил клинок, повернулся и пошёл к дворцу, где дожидались его мать и возлюбленная. "И никакой неловкости", - проговорил он.
Даниель Уотерхауз вынул из нагрудного кармана носовой платок, обернул им ладонь и взял за рукоять кинжал убийцы, который внесли в комнату (буфетную, примыкающую к апартаментам принцессы Каролины) на серебряном подносе, словно закуски. Даниель приблизил лезвие к свече, разрезав струю тёплого воздуха в нескольких дюймах от пламени, потом чуть приблизил к нему лицо, легонько потянул ноздрями, отпрянул и отвернулся. Кинжал он положил обратно на поднос, а платок скомкал и бросил в негорящий камин.
Теперь Иоганн тоже почувствовал запах - смолистый, неуловимо знакомый.
- Никотин, - сказал Даниель.
- Впервые о таком слышу.
- И тем не менее сейчас он в вас есть, если вы в последние несколько часов курили трубку.
- Так вот что он мне напомнил! Старую трубку, которую никогда не чистили!
- Это вытяжка из табачных листьев. Когда я был в ваших летах, среди некоторых членов Королевского общества распространилась мода - получать этот яд и испытывать его на мелких животных. Он растворяется в масле. Горький.
- Вы пробовали?!
- Нет, но те, кто пробовал, неизменно отмечали его горечь до того, как переставали дышать.
- Как он действует?
- Как я сказал: жертва перестаёт дышать. А перед тем недолгое время бьётся в конвульсиях.
- Так было с псом, пока я на него смотрел. Затем я устремился в погоню за вторым убийцей. Он добежал до канала и прыгнул в воду, спасаясь от нас. Глубина там по грудь, и он уже искал, где выбраться на другой берег, как вдруг остановился и ушёл под воду. Вытащили мы его ужё мёртвым.
- Текла ли из его лёгких вода?
- Сейчас, когда вы спросили, я припоминаю, что нет.
- Он не утонул, - сказал Даниель. - Если вы внимательно осмотрите тело, то найдёте место, где убийца царапнул или просто задел кожу кинжалом.
Он упёрся руками в стол с двух сторон от подноса и вгляделся в оружие.
- Яд изготовлен превосходно и растворён в каком-то лёгком жиру, вроде китового. При попадании на кожу никотин проникает в капилляры, а оттуда, за несколько секунд, в лёгкие. Когда вы курите трубку, вы чувствуете прилив бодрости, за которым наступает блаженный покой. Это лишь отзвук никотинового отравления. Если бы вас укололи этим кинжалом, вы расслабились бы настолько, что просто позабыли бы дышать и утонули в воздухе. Каждая ваша затяжка - прообраз смерти.
- Ужасно… мне захотелось выкурить трубочку, просто чтобы унять нервы.
- Мистер Гук экспериментировал с индийской коноплёй, которая как раз помогла бы от ваших симптомов. Увы, её трудно достать.
- Я наведу справки. Странно. Пока всё происходило, сознание моё было ясно, чувства - обострены, как никогда в жизни. Теперь я сижу здесь, и мне страшно.
- Мне тоже было бы страшно, если бы герцогиня Аркашон-Йглмская так меня выбранила.
- Вы слышали с такого расстояния?
- В Версале французский король подскочил с постели, думая, что в Германии началась война.
- Да, правда, я никогда не видел матушку в таком гневе. Она и впрямь запретила мне драться на дуэлях. И я обещал. Но…
- Вы удачно выбрали время, - заверил его Даниель. - Физическое насилие - метод, к которому я не прибегаю ни для каких целей. Риск невероятно велик, и человек с моим складом ума, видящий опасность даже там, где её нет, всегда найдёт повод обратиться к иным средствам. Вы молоды и…
- Глуп?
- Нет, просто не так остро чувствуете опасность. Когда, бог даст, вы доживёте до сорока, вы будете просыпаться в холодном поту, вспоминая всё так ясно, как будто это произошло только что, и восклицать: "О Боже, я никогда не поверю, что дрался на дуэли!" По крайней мере, так я надеюсь.
- Почему вы надеетесь, что я буду плохо спать по ночам?
- Потому что я сам, хоть и не прибегаю к насилию, достаточно его видел. Не все, кто действует таким образом, дурные или глупые люди, только большая их часть. Остальные применяют его нехотя, когда другие средства исчерпаны, как вы сегодня. Ваша матушка поймёт это и успокоится. Но, как человек, вдыхающий табачный дым, вы сегодня умерли маленькой смертью. Советую не развивать в себе пагубную привычку.
- Совет хорош, и я вам за него признателен. И ещё раз спасибо, что помогли нам спасти принцессу Каролину. Уверен, она вас вознаградит.
- Я охотно обойдусь без наград и благодарностей, если мне позволят вздремнуть.
- Вы можете вздремнуть в карете, доктор Уотерхауз, - произнес женский голос, осипший, как от долгого крика.
Иоганн и Даниель, подняв глаза, увидели в дверях Элизу. Она выглядела заметно спокойнее.
- Сударыня, - со вздохом отвечал Даниель, - из уст любой другой женщины я воспринял бы это как шутку, но из ваших, боюсь…
- Всем известно, что вас оставили в Ганновере по причине болезни, не позволившей вам пуститься в трудное путешествие…
- Спасибо, что напомнили, сударыня, а то я совсем забыл про свою немощь…
- Ожидается, что вы поедете без спешки, в сопровождении сиделки. Вот она.
Элиза вошла в комнату, за ней - молодая женщина в строгом платье. Голова её была обмотана белой тканью, скрывавшей волосы и большую часть лица; такой убор, хоть и немодный, был не редкостью в те времена и в тех странах, где почти каждый рано или поздно заболевал оспой и некоторые возвращались к жизни совершенно обезображенными.
- Это Гертруда фон Клотце, дама из благородного брауншвейгского рода. Она перенесла тяжёлую болезнь и решила посвятить остаток жизни уходу за страждущими.
- Воистину благородная дама. Я чрезвычайно польщён, мадемуазель, - сказал Даниель, ловко обходя тот факт, что перед ним стояла принцесса Каролина.
- Фрейлейн фон Клотце будет сопровождать вас до самого Лондона.
- А когда очаровательная Гертруда вернётся назад? - спросил Иоганн, оправившись наконец от превращения своей возлюбленной в закутанную до глаз сиделку. Он шагнул было вперёд, но был остановлен её взглядом. - Без сомнения, семья будет по ней скучать.
- Вероятно, ей не понадобится возвращаться, потому что её семейство всё равно скоро переезжает в Лондон, - сказала Элиза. - Гертруда будет жить в Лестер-хауз, где мы позже к ней присоединимся.
- Я не знал, что я… что мы едем в Лондон! - воскликнул Иоганн.
- Едем, - отвечала Элиза, - только сперва заглянем в замок Уберзетцензеехафенштадтбергвальд.
- Вы шутите?! Что там делать? Охотиться на летучих мышей?
- Некоторое время назад вы могли слышать в этом крыле дворца женские крики.
- Да, у меня до сих пор в ушах звенит.
- Кричала принцесса Каролина.
- Вы уверены? Ибо в то время, когда эти крики проникали в мои уши, я наблюдал движения ваших губ, матушка, на удивление синхронные…
- Избавь меня от своего остроумия. Кричала принцесса. Смерть Софии потрясла её глубже, чем кто-либо догадывался. Сегодняшняя её веселость была позой, исчерпавшей последние силы несчастной. Не так давно с ней случился истерический припадок. Принцессе дали настойку опиума, сейчас она в своей опочивальне, и к ней никого не пускают. До восхода солнца её вынесут в портшезе к моей карете. Мы с тобой отвезём её в упомянутый замок - один из самых недоступных уголков христианского мира. Здесь её высочество проведёт несколько недель в обществе доверенных слуг, не принимая никаких посетителей.
- Особенно - с отравленными кинжалами?
- Слухи об убийцах в саду - нелепость, - отвечала Элиза. - Химеры, порождённые больным сознанием её высочества. А если бы они и существовали, им будет трудно проникнуть в упомянутый замок, который, как ты должен помнить, если изучал историю своей семьи, выстроил на скале посреди озера некий состоятельный барон. Он так страшился за свою жизнь, что думал, будто птицы в небе - механические игрушки, изобретённые убийцами, чтобы залететь в окно и заразить его пиво сибирской язвой.
- Так это он придумал пивные кружки с крышкой? - вслух полюбопытствовал Даниель.
Однако Элиза была не в настроении шутить.
- А вас, доктор Уотерхауз, я попрошу лечь на пол и перенести криз.
- Рад служить, мадам, - галантно отвечал Даниель и принялся высматривать удобное место на полу.
- Можно мне прежде минутку побыть с "Гертрудой"? - спросил Иоганн. - Мне надо столько всего… посоветовать ей касательно Лондона и…
- Некогда, - отрезала Элиза, - а от твоих советов всё равно никакой пользы, поскольку "Гертруда" не будет ни с кем драться на шпагах…
Она набрала в грудь воздуха, намереваясь развить тему, однако старческая рука Даниеля мягко легла на её локоть. "Гертруда" и Иоганн смотрели друг на друга через всю комнату. Элиза могла бы взорвать бочку пороха - они бы не услышали.
- Значит, в Лондон, - сказал Даниель.
Между Ямой Чёрной Мэри и землёй сэра Джона Олдкастла, к северу от Лондона. рассвет, 18 июня 1714
"Вербовка солдат без надлежащих полномочий". Окончательный проект билля, предложенного палатой лордов и озаглавленного: "Акт о предотвращении вербовки подданных Её Величества в солдаты без дозволения Её Величества", рассмотрен во втором чтении.
Решено: билль передать в комитет.
Решено: билль передать в комитет всей палаты.
Решено: завтра утром палате преобразовать себя в комитет всей палаты для рассмотрения вышеозначенного билля.
Протоколы палаты общин, JOVIS, 1° DIEJULII; ANNO 13° ANNAE REGINAE , 1714
Говорят, что Магомет запретил в мечетях колокола не потому, что они сами по себе противны Аллаху, но потому, что их очень любят неверные, и колокольный звон будет невольно напоминать о лживой религии франков. Коли так, ревностного мусульманина, неосторожно расположившегося на ночлег в полях к северу от Лондона, в ту пятницу ждало бы самое неприятное пробуждение: промозглый, серый, смрадный туман, заменяющий в этих краях атмосферу, гудел от церковных колоколов. И не от весёлой многоголосицы, а от глухих, отдающихся под ложечкой тяжёлых ударов, исполненных тревожного смысла.
На самом деле звон означал сразу несколько вещей. Во-первых, что начался день - факт, который большинство лондонцев могли установить лишь с помощью астрономических таблиц и хронометра, поскольку было по-прежнему темно. Во-вторых, что Лондон ещё здесь. Дома, вопреки очевидности, не разошлись за ночь, как эскадра в густом тумане. Удивительно, но они остались там, где застал их вчерашний вечер, и городской житель мог найти среди них дорогу по далёким голосам Сент-Мэри-ле-Боу, церкви святого апостола Фомы, святой Милдред и святого Бенедикта, как моряк - по Рас Альхаге, Голове Горгоны и Полярной звезде.
В полях звон слышался не только с юга, но также с запада и с востока, просто потому, что Лондон велик, а Клеркенуэлл от него близко. Соответственно, выбравшись из шатра, заткнув уши ватой и свернув лагерь, оскорбленный путешественник направился бы к северу, подальше от адского грохота. В таком случае он застревал бы на каждом мосту и перекрёстке, потому что людской поток - всё больше пешеходы - двигался на юг.
Многие провели эту ночь в полях на голой земле. Заслышав колокола, они встали и побрели сквозь туман, словно павшее воинство воскресло на поле брани и потянулось к своим приходским церквям. Все они шли на юг, к Холборну. Ибо мрачный благовест нёс и третий смысл: сегодня в Тайберне вешали осуждённых. Это происходило восемь раз в год.