- Когда я впервые с ним познакомилась, он носился с прожектом ветряного двигателя для откачки воды из гарцских рудников, - с нежностью проговорила Элиза. - Надеялся добыть столько серебра, чтобы построить логическую машину.
- Удивительное совпадение. Когда я с ним познакомился, по меньшей мере на десять лет раньше вас, он работал над самой машиной. Потом отвлёкся на дифференциальное исчисление.
- Я пытаюсь в мягкой форме намекнуть вам…
- Что прожекты доктора безумны? Да, я сразу вас понял.
- Как бы я ни любила доктора и его философию и как бы ни любили их вы…
- Разумеется. - Старик дружески улыбнулся, старательно не разжимая губ, чтобы не показывать плохие зубы.
- Если он не может осуществить свои прожекты при всей финансовой помощи русского царя, то что ему проку от меня?
- Об этом-то я и хотел с вами поговорить, - начал Даниель, но тут двери церкви распахнулись. Гроб Софии несли короли, курфюрсты и герцоги. Его поставили на лафет, запряжённый вороной лошадью. Из церкви вышли остальные члены семьи. Лафет с гробом тронулся по центральной аллее к большому фонтану, за ним - те из провожающих, кому позволяли силы и возраст. Даниель пристроился в хвост процессии. Там его и отыскала Элиза.
Даниель сказал:
- Вы, наверное, догадались, что отсутствие Лейбница связанно с его работой у русского царя. Я полагаю, что доктор сейчас в Санкт-Петербурге.
- Тогда его отсутствие вполне объяснимо, - заметила Элиза. - За такое время получить известие и проделать обратный путь при том, что русские воюют со шведами…
- Невозможно, - согласился Даниель. - И вы даже не удосужились спросить, отпустят ли его.
Пауза и несколько шагов по гравийной дорожке, прежде чем Элиза ответила, уже совершенно другим голосом:
- Почему его могут не отпустить?
- Царь не отличается терпением. Он хочет получить нечто и впрямь работающее.
- Тогда наш друг действительно в опасности.
- Не совсем. Я этим занимаюсь.
- В Лондоне?
- Да. Маркиз Равенскар изыскал средства для строительства Двора технологических искусств в Клеркенуэлле.
- Зачем? - спросила Элиза, показывая, что немного знает маркиза.
- Долгота. Он надеется, что люди, которые там трудятся, найдут способ её определять.
- Что за люди?
- По большей части искусные часовщики, органные мастера, ювелиры, механики и создатели театральной машинерии со всего христианского мира.
Процессия достигла большого фонтана. Многие гости уже, вероятно, обдумывали, как опишут его сегодня вечером в своих дневниках: стенающий от горя, омывающий небеса током горючих слёз. Процессия медленно двинулась вкруг водоёма и назад ко дворцу. Элизина кружевная наколка поникла от водяной пыли.
- Если Лейбниц оказался между Петром Великим и Роджером Комстоком, боюсь, ему не поможем ни я, ни вы.
- Всё не так мрачно. Нужен не капитал, а финансирование.
- Нечто вроде переходного займа?
- Пожалуй. Или, скажем, независимое вложение в смежный проект.
- Я слушаю, - сказала Элиза голосом человека, закусившего пулю в ожидании, когда цирюльник будет ампутировать ему ногу.
- Вы славитесь своими познаниями в товарах.
- Простите?
- Вы знаете о Брайдуэлле - месте, куда падших женщин отправляют трепать пеньку и щипать паклю?
- Да?
- Для логической машины нам потребуется много дешёвой рабочей силы, способной выполнять некие повторяющиеся операции. Мы провели негласные переговоры со смотрителями Брайдуэлла и рассчитываем, что часть этих женщин скоро удастся приставить к другому делу. Они не будут больше производить пеньку.
- И она вздорожает, - заметила Элиза. - Это не столько благоприятная финансовая возможность, сколько конфиденциальная информация, сэр. И напоминание - если я ещё в них нуждаюсь, - почему на бирже не часто встретишь натурфилософов, разве что их ставят там к позорному столбу как несостоятельных должников.
- Если конфиденциальная информация принесёт вам деньги, почему бы не вложить их…
- Стойте… не продолжайте… я уже знаю. Товарищество совладельцев машины по подъёму воды посредством огня.
- Да, мадам.
- Невероятно! После стольких лет мы совершили полный круг: доктор хочет, чтобы я инвестировала в замечательное новое устройство для откачки воды из шахт!
- По правде сказать, доктор очень мало знает о машине для подъёма воды посредством огня.
Тут беседа их снова оборвалась, поскольку в шествие начали вливаться те, кто ждал у дворца. Некоторые садились в кареты или портшезы, что удлиняло процессию и придавало ей более пёстрый вид.
Обогнув флигель, они вышли из сада. Дорога в Ганновер проходила по другую сторону дворца - к ней процессия и направилась, очень медленно, поскольку многие простые ганноверцы пришли сюда проститься со своей государыней. Элиза вновь отыскала Даниеля в толпе.
- Так это не прожект по добыче серебра? Потому что мне вполне хватило предыдущего.
- Мне тоже, мадам, - отвечал Даниель.
- О добыче олова я готова подумать, ибо Корнуолл им славится.
- И свинца, и много другого. Однако речь не о серебре, свинце, олове и других металлах, низких либо благородных.
- Уголь?
- Нет, речь вообще не о рудниках! Я говорю скорее о силе.
- Это частая тема для разговоров и средь сильных, и средь слабых мира сего, - заметила Элиза, косясь на короля Пруссии, шедшего под руку с Каролиной. Сейчас к ним как раз подошли две прусские дамы: они по очереди бросились Каролине на шею и приложились мокрыми щеками к её щекам. Каролина обменялась любезностями с обеими и заспешила вслед лафету, который как раз переехал через дорогу в маленький сад по эту сторону дворца. Толпа, следующая за гробом, сразу поредела. Каролина обернулась к Генриетте Брейтвейт, вытянула шею наподобие носовой фигуры корабля и закрыла глаза. Миссис Брейтвейт подскочила ближе и палочкой с наконечником из слоновой кости быстро провела сперва по одной принцессиной щеке, потом по другой, снимая комья смешанных со слезами белил и губной помады. Каролина открыла глаза, одними губами произнесла: "Данке шон" и вновь устремилась вперёд. Миссис Брейтвейт вытерла палочку уже изрядно выпачканной тряпицей.
- Я говорю о силе в особом смысле, - сказал Даниель, когда коловращение толпы вновь столкнуло его с Элизой. К этому времени он прошёл половину дороги, ведущей от парадного входа в Герренхаузен к исключительно приземистому и массивному дорическому храму под сенью красивых старых дерев.
Даниель продолжал:
- Я употребляю это слово в механическом смысле, разумея под силой способность производить вещественные изменения. Обладая такой силой, можно откачивать воду из шахт, но ей можно сыскать и другие применения.
- Например, трепать пеньку?
- Или двигать части логической машины. Или что-то ещё, чего мы пока не можем вообразить. После того как такая концепция силы вошла в ваше сознание, мадам, от неё трудно отделаться. Вы повсюду замечаете возможность приложить силу; видите, сколь многие роды деятельности страдают от её недостатка, и дивитесь, как мы без неё обходимся.
- Ваши слова, доктор, следует хорошенько обдумать, а сейчас у меня нет для этого времени. Я хотела бы остаться наедине со своей скорбью.
- И я, мадам, так что благодарю вас.
- А когда мы вернёмся в Лондон, я хотела бы посетить Двор технологических искусств и больше узнать о ваших намерениях касательно брайдуэллских женщин.
Процессия дошла до храма. Здание было без единого окна; двустворчатая дверь вела в крипту, но там складировали только усопших кузенов и мертворождённых младенцев. Сейчас её не открывали. В портике перед усыпальницей в пол были вмурованы две плиты с именами Иоганна-Фридриха - того самого, который пригласил Лейбница в Ганновер, и Эрнста-Августа, покойного супруга Софии. Недавно рядом с ними появилась свежая могила такого же размера. Рядом лежала наготове плита с именем Софии.
Дальше всё шло обычным в таких случаях чередом. Все горевали, одни более искренне, другие - менее, а Каролина - искреннее всех. Однако, когда каждый из членов семьи бросил на гроб по горсти земли, а почти такие же скорбные могильщики довершили их труд лопатами, Каролина отряхнула руки и отпустила шутку, встреченную шокированным и шокирующим смехом. С каждым шагом к Герренхаузену процессия веселела, и самой оживлённой была принцесса Каролина. Но только Генриетта и ещё несколько человек знали, что у неё назначено свидание.
Шёл одиннадцатый час светового дня. Англичане задержались дольше намеченного, чтобы представлять её британское величество на похоронах; за этот срок члены делегации исчерпали взятые с собой деньги и терпение хозяев, изначально не слишком-то к ним расположенных. С поспешностью, которую можно было расценить почти как грубость, гости выехали из города в надежде засветло добраться до постоялого двора в Штадтхагене.
Они оставили позади одного из своих спутников, чудаковатого старика, который, говорят, был в своё время необычайно умён, а теперь совершенно впал в детство. Долгое путешествие в Ганновер окончательно подорвало его силы, как телесные, так и умственные; о стремительном рывке к голландскому побережью не могло быть и речи. Какой-то сердобольный ганноверец предложил отправить беднягу - некоего доктора Уотерхауза - в своей карете, с врачами и сиделками, если потребуется. Англичане согласились весьма охотно, ухмыляясь и перемигиваясь. Они-то видели за этой добротой тайную подоплёку: мелкая немецкая сошка надеется выслужиться перед Лондоном.
Августейшие гости по большей части отправились на восток - в Брауншвейг, Бранденбург и Пруссию, остальные - назад в те края, где у Софии были родственники, друзья и почитатели, то есть на все стороны света.
У тех, кто остался в Герренхаузене, было на то серьёзное основание в лице Георга-Людвига, курфюрста Ганноверского и наследника английского трона, который на склоне лет освободился наконец от материнского гнёта. Поэтому, несмотря на вечернее солнце, атмосфера во дворце сделалась несколько прохладной, чтобы не сказать угрюмой.
Во всяком случае, так казалось барону Иоганну фон Хакльгеберу, когда тот расхаживал по саду с делом совершенно иного свойства. Словно чёрный шмель, он сновал от клумбы к клумбе, собирая букет, чтобы вручить его даме сердца, когда та наконец появится. Фундаментальный закон природы, согласно которому дама всегда опаздывает, действовал и здесь, поэтому букет всё рос и рос. Некоторое время назад он перестал умещаться в руках и теперь возлежал грудой цветов у подножия ближайшей статуи. Всякий раз, дополняя его, Иоганн возносил короткую молитву Венере - она как раз и занимала постамент - и поднимал взгляд к окну в западном флигеле Герренхаузенского дворца, где фрейлины хлопотали над Каролиной. Задёрнутые кружевные занавеси означали, что она ещё в процессе обработки. Поэтому Иоганн отступал на шаг и оглядывал кипу цветов, оценивая сочетание красок и разнообразие форм. Мысленно посовещавшись с безответной Венерой, он пускался на поиски того единственного цветка, которого букету не хватало для совершенства. Сад делился на треугольники и квадраты; за время ожидания Иоганн успел промерить шагами периметр многих из них. Подозрительного склада садовник, наблюдая за бароном издалека, решил бы, что тот занят сельскохозяйственным шпионажем.
Впрочем, с более близкого расстояния можно было бы заметить, что смотрит он не столько на цветы, сколько за периметр. По дороге, идущей сразу за каналом, изредка бесцельно проезжали всадники на дорогих скакунах, иногда по двое, по трое. Бряканье шпор разносилось во влажном благоуханном воздухе, словно феи звенели в траве маленькими колокольчиками. Когда группы встречались, звон умолкал, сменяясь гулом голосов. Люди, мало знакомые с придворной жизнью вообще и герренхаузенской в частности, нашли бы это странным и раздражающим. Иоганн фон Хакльгебер знал, что придворным буквально некуда больше себя деть. Он в который раз восхитился мудростью Софии, которая разместила дорожку для верховой езды по границе сада, вытеснив верховых интриганов из своих любимых уголков.
Приметив подходящую розу, Иоганн проводил левой рукой по чёрному сукну на бедре, затем по ряду серебряных пряжек, крепящих чёрные ножны к перевязи. Продолжая движение вверх и за спину, рука отгибала полу чёрного шёрстяного камзола, так что становилась видна чёрная шёлковая подкладка. Иоганн сгибал локоть и поворачивал кисть. Ладонь его скользила тыльной стороной по ягодице и, миновав чёрный кожаный пояс, удерживающий панталоны от падения, останавливалась над левой почкой. Пальцы смыкались на чём-то твёрдом: рукояти кинжала, обитавшего в ножнах, косо закреплённых на поясе вблизи копчика. Распрямляя локоть, Иоганн извлекал клинок - быстро, пока пола не опустилась, чтобы её не разрезать. Предосторожность была бы излишней в случае большей части современных кинжалов, годных на то, чтобы колоть, отбивать удары, чистить ногти, но никак не резать. У Иоганна было несколько таких, но все они, очень богато украшенные, не подходили к траурному наряду. То же относилось и к его шпагам, не слишком большим и не слишком маленьким в сравнении со шпагами других знатных господ. Однако в дальнем углу шкафа он отыскал старые рапиру и кинжал - наследство двоюродного дедушки. Их изготовили в Италии по меньшей мере сто лет назад, когда и фехтование, и оружейное дело разительно отличались от нынешних. Рапира была очень длинная, на добрых восемь дюймов длиннее его руки, с довольно широким клинком, так что практически исчерпывала лимит веса для одноручного оружия. Лезвие, неоднократно выщербленное в бою или упражнениях, затачивали столько раз, что, если смотреть вдоль клинка, оно казалось волнистым.
Однако сказанное не относилось к змеевидному кинжалу дамасской стали, исключительно острому с обеих сторон. Форма эта появилась, когда некоторые фехтовальщики, с которыми Иоганну, живи он в ту пору, нечего было бы и тягаться, придумали хватать рукою кинжал противника. Приём этот работает, если держать крепко и если кинжал прямой, однако совершенно непригоден в случае змеевидного клинка. Так или иначе, рукояти кинжала и рапиры были относительно простые, скорее ренессансные, чем барочные, полная противоположность рококо; ножны - скромнее некуда, чёрная кожа без всяких украшений. Иоганн нацепил их сегодня утром. К полудню он перестал задевать длинными ножнами за столы и за щиколотки гостей. Теперь он срезал кинжалом цветы.
Свет шёл уже не столько от солнца, сколько от закатного неба, что требовало пересмотреть всю цветовую гамму. Иоганн, чрезвычайно осторожно убрав кинжал в ножны, вернулся к Венере и некоторое время перебирал груду цветов, затем - скорее по привычке, чем с надеждой - обернулся к дворцу. Тут он приметил, что оранжевый свет бьёт сквозь Каролинины апартаменты из противоположного окна. Занавеси отдёрнули; она вышла. В панике, что всё добывание цветов окажется тщетным, Иоганн выбрал из груды приличную охапку и, бросив остальные в качестве жертвоприношения богине любви, зашагал к Тойфельсбауму комической походкой человека, который очень спешит, но старается не бежать. В треугольной ограде чёртова дерева была лишь одна калитка, довольно далеко отсюда, а карета уже отъехала от конюшни. Не дай бог ему опоздать.
Иоганн добрался до железной ограды с небольшим запасом времени и шагнул в обитель Тойфельсбаума, где сумерки сгущались на час раньше, чем везде в саду. Миновав ограду, барон повернулся и оглядел дорожку: не видел ли кто, как он вошел туда, где принцесса намеревалась провести ближайшие два часа в безмолвных и уединённых раздумьях.
Убедившись, что никого нет, он запер калитку - осторожно, чтобы не звякнула, и остался стоять навытяжку, словно часовой, только с букетом вместо ружья. Вскоре из-за поворота появилась лошадка, запряжённая в лёгкую коляску. Кучер что-то крикнул. Лошадь замедлила шаг, миновала калитку и остановилась, затем попятилась, чтобы дверца кареты оказалась точно напротив входа. Кучер (быть может, проявляя излишнее недоверие к лошади) опустил тормозные колодки. Иоганн шагнул вперёд и отворил калитку. Затем потянул дверцу кареты.
За ней оказались два мастифа.
Глаза их лезли из орбит, ноздри раздувались. Над каждым, стиснув ему коленями бока и зажимая руками пасть, чтоб не залаял, стоял крепкий слуга. Иоганн шагнул вбок. Собак спустили.
Казалось, ни Сцилла, ни Харибда не коснулись лапами земли, пока не очутились в двадцати футах от кареты. Они влетели в Тойфельсбаум, круша ветки, словно два сорвавшихся орудийных лафета. Только исчезнув в глубине дерева, они залаяли, и то больше для проформы. Их дело было не поднимать дичь, а выполнять работу.
На дороге, идущей позади огороженного участка, дробно застучали подковы. Перед взглядом Иоганна мелькнул всадник с обнажённой саблей - один из его лейпцигских кузенов. Из-за Тойфельсбаума донеслись яростный лай и крик боли. Те двое, что держали собак - Элизины лакеи, - выпрыгнули из кареты и побежали на шум. Иоганн бросил сослуживший свою службу букет и припустил за ними. Он подумал было про рапиру, но она запуталась бы в ветвях, поэтому он вытащил кинжал и переложил его в правую руку.
Это оказалось излишним. К тому времени, как Иоганн добежал до ограды, всё было кончено. Один из псов - в сумерках Иоганн не мог отличить который - атаковал сброшенный на землюю балахон. На случай, если балахон - враг, пёс с ним сражался. Исходя из гипотезы, что это позвоночное, он мотал им из стороны в сторону, надеясь переломить хребет.
Один из лакеев успокаивал второго пса. У того была рассечена морда. Рана сильно кровоточила, но серьёзной опасности не представляла.
Второй лакей стоял на коленях подле распростёртого человека. Лакей - видимо, знаток анатомии - двумя руками методично всаживал длинный кинжал в какие-то строго определённые участки на спине лежащего.
Раненый пес, которого лакей силой заставил сесть, встал. Однако лапы его дрожали. Он завалился на бок, судорожно давясь.
Иоганн подошёл к мертвецу - которого уже можно было уверено так называть, даже если сердце его ещё билось - и очень осторожно поднял с земли маленький кинжал. В закатном свете, пробивавшемся сквозь ветки, можно было различить собачью кровь на лезвии, но весь клинок покрывало что-то ещё: буро-маслянистое, подёрнутое радужной плёнкой.
- Не трогай, - произнёс знакомый женский голос. - Некоторые действуют через кожу.
- Да, матушка.
- Трудно вообразить более неловкую ситуацию, - рассуждала Элиза вслух. Они шли к дворцу, и она время от времени, приподняв юбки, переходила на бег, чтобы поспеть за сыном. Обычно Иоганн был предупредительнее, но сегодня его мысли витали далеко. Она хотела их вернуть.
- Два мертвых убийцы в саду курфюрстины… я хотела сказать, курфюрста.
Лишь несколько мгновений назад мать и сын наблюдали завершение неприятной сцены у канала. Теперь они шли по одной из поперечных дорожек сада, на каждом перекрёстке поглядывая вправо - не пора ли сворачивать к дворцу. Внезапно он предстал перед ними в оранжево-багровом свете заката на расстоянии примерно пятисот Иоганновых или семисот Элизиных шагов. Иоганн повернул вправо, как солдат на параде, и ринулся вперёд.
- С гашишинами разобраться несложно, - продолжала Элиза. - Один умер в лесу, другой в канале. Про второго скажем, что он утонул спьяну. Первый уже исчез.
- Тогда, помилуйте, в чём неловкость?