- И всё же, - продолжала София, - не обманывайся. Мой сын не отпускает вас в Англию не только из-за возражений Анны. У Георга-Людвига достаточно недостатков - кому знать, как не его матери, - однако малодушия среди них нет! Он держит вас в Ганновере, потому что завидует своему сыну - его умению держаться, его воинской славе - и не доверяет его женщинам.
- Вы о миссис Брейтвейт?
София поморщилась.
- Она пустое место, как знают все, кроме тебя. Ты, Элиза, покойная София-Шарлотта и я - женщины, гуляющие в моём саду, - для Георга-Люд вига всё равно что шабаш ведьм. Ему не по вкусу, что его сыну и наследнику с нами легко. Вот почему он никогда не отпустит тебя и Георга-Августа в Англию. Это может стать для него предлогом… - София подняла письмо, чтобы дождевые капли, чёрные от растворённой злобы, скатились на подпись королевы Анны, - но не обольщайся, причина в ином.
От налетевшего ветра где-то с треском переломился сухой сук. Вся дождевая вода, скопившая в кронах, разом пролилась на двух женщин. София подняла голову, только сейчас поняв, что дело может не ограничиться заурядным июньским ливнем. Её крахмальный фонтанж поник.
Но теперь уже Каролина не замечала дождя.
- Когда мы садились, вы сказали, что в письме было что-то важное касательно денег?
- Не в содержании письма, а в его тоне, - отвечала София, повысив голос, чтобы перекричать ветер. - Как ты помнишь, её прежние письма, написанные после того, как виги пригласили вас в Англию, были исполнены обиды. Это дышит - вернее, дышало - торжеством.
- Что-то произошло за последние месяц-два.
- Боюсь, что так она полагает.
- Она решила оставить трон Претенденту.
София молчала.
- Она не властна сама распоряжаться троном. Нужно решение парламента. Какое событие последних недель придавало якобитам уверенности?
- По английской денежной системе нанесён удар. Движение остановилось.
- Это как раз то, о чём я говорила минуту назад.
- Может, ты и впрямь ведьма, милая, а вдобавок ясновидящая.
- Может, меня иногда навещают "гадкие англичане".
- А! - София взглянула в сторону большого фонтана.
- Что-то неладно на Монетном дворе.
- Однако им заведует сэр Исаак Ньютон! Я изучила этот вопрос, - гордо сказала София. - Когда я стану королевой Англии, мы все пойдём в Тауэр и посмотрим Монетный двор!
Она хлопнула себя по колену, показывая, что хочет встать. Дождь уже зарядил не на шутку, за ними наверняка выслали слуг. Каролина встала и повернула к Софии локоть, чтобы та оперлась.
Курфюрстина между тем продолжала:
- Сэр Исаак реформировал английскую денежную систему, которая была худшей в мире, а стала лучшей.
- К чему я и клоню. Ваши слова означают только, что у английской монеты отличная репутация. Идёмте отсюда.
Каролина тянула Софию на одну из расходящихся дорожек. Внезапно она остановилась. Даже хорошо зная сад, сложно было сообразить, в какую сторону идти. София почувствовала её нерешительность.
- Давай переждём дождь в павильоне, - сказала она, кивая размокшим фонтанжем на диагональную дорожку, ведущую к каменой беседке на самом краю сада.
Каролине не хотелось углубляться так далеко за деревья, тёмные и шумливые под дождём.
- Может быть, лучше вернуться к большому фонтану? Наверняка нас будут искать там.
- Если нас найдут, нам придётся оборвать разговор! - вознегодовала София.
Спорить было бесполезно. Они повернулись спиной к фонтану и вступили в просвет между деревьями.
- Это всего лишь вода, - философски заметила Каролина. Софии, впрочем, надоело мокнуть, и она тащила Каролину вперед, заставляя прибавить шаг.
- Я тебя поняла, - сказала София. - Денежная система, основанная на золоте и серебре, имеет абсолютную ценность.
- Как абсолютные пространство и время сэра Исаака, - задумчиво проговорила принцесса. - Её можно проверить в пробирной купели.
- Однако если ценность основана на реноме, как у акций на Амстердамской бирже, или на ещё более абстрактной концепции движения…
- Как в динамике Лейбница, в которой пространство и время суть порядок вещей…
- Она становится непознаваемой, изменчивой, уязвимой. Движение денег может порождать какую-то реальную ценность…
- Разумеется! Люди постоянно извлекают из него реальные деньги!
- Но она не выдержит проверки огнём при испытании ковчега.
- Что за ковчег? - спросила Каролина.
Вместо ответа София резко дёрнула принцессу за локоть и стала на неё заваливаться. Каролине пришлось согнуть колени и обхватить Софию свободной рукой, иначе бы они рухнули вместе.
- Бабушка? Вы хотите туда? - Каролина взглянула на тёмную полосу деревьев слева от дороги. - Вы хотите к Тойфельсбауму?
Может быть, София передумала идти в беседку и решила укрыться под деревьями.
С губ Софии сорвалось что-то невнятное, а за шумом дождя трудно было бы разобрать даже отчётливую речь. Однако слова Софии не были отчётливыми; Каролина вообще сомневалась, что это слова. Повиснув на Каролине, старуха запрыгала на одной ноге, волоча другую. Так они добрались до калитки. Тойфельсбаум, "чёртово дерево", окружала кованая ограда, как будто его надо держать в клетке.
София кивнула на калитку, потом подняла взгляд на Каролину: половина её лица молила, половина обмякла и не выражала ничего. Каролина взялась за щеколду и, только ощутив под рукой холод мокрого железа, вдруг поняла: у Софии удар. Она не впервые видела эти симптомы, просто на таком знакомом и любимом лице их труднее было узнать. Мгновение принцесса стояла неподвижно, держась за калитку, словно некие чары обратили её в хладный металл. Надо было бежать за помощью, звать врачей.
И тут София глянула на садовую дорожку. Глянула украдкой. Она, ничего в своей жизни не делавшая исподтишка!…
София не могла говорить, еле стояла на ногах, - но понимала, что происходит. Она боялась, что их увидят. Боялась, что её потащат во дворец, будут отворять кровь. Боялась притворной жалости в лицо и глумливых перешёптываний за спиной. Инстинкт гнал её забиться в самый дальний уголок сада и умереть там.
Каролина распахнула калитку, и они шагнули в темноту.
Тойфельсбаум София вывезла как диковинку из родового имения в Гарце. Это растение стелется по земле, вползая на всё, что попадается на пути; мощное, как настоящее дерево, но вьющееся, как лоза, оно беспорядочно ветвится, оплетая камни и другие стволы. Изгибы ветвей иногда походят на локти или колени, а сами ветви, жилистые и гладкокожие, кажутся переплетением множества диковинных чудищ. Гарцские лесорубы ненавидят его и уничтожают, где только встретят, но здесь София дала ему разрастаться свободно. И Тойфельсбаум отплатил ей за доброту, приняв курфюрстину и принцессу в свои мощные объятия. Каролина усадила Софию в изгибе ветвей, подальше от холодной земли, а сама села рядом и положила голову умирающей себе на колени.
Дождь то ли перестал, то ли от него частично защищала листва. Время замедлило ход, покуда две женщины слушали стук капель. Каролина гладила седые волосы Софии, держа её за ту руку, которая ещё отзывалась на прикосновения. По всему саду разлились тишина и покой. И наконец Каролина почувствовала, что жизнь ушла из руки, которую она сжимала в своей ладони, и из самой Софии.
У неё оставалось множество вопросов о том, как быть королевой. Она могла бы задать их под Тойфельсбаумом, но это было бы неуместно, а София всё равно не сумела бы ответить.
Вернее, не сумела бы ответить словами. Последний ответ, единственно важный, был приготовлен заранее: время и место. Своей смертью курфюрстина передала ей то последнее, что хотела.
- Я принцесса Уэльская, - сказала Каролина. Сказала это себе.
Вестминстерский дворец. 11 июня 1714
Палата единогласно одобрила внесенное комитетом предложение, что Парламенту следует объявить награду лицу либо лицам, каковые предложат метод определения долготы, более надёжный и практичный, нежели используемые в настоящее время, и что размер вышеупомянутой награды должен зависеть от степени точности предложенного метода.
Протоколы палаты общин, VENERIS, 11° DIEJUNII; ANNO 13° ANNAE REGINAE, 1714
Вестминстер-холл чернел на берегу Темзы, как будто некое небрежное божество, торопливо возводя небесный свод, опрокинуло сюда лохань сумерек. Неоднократно делались попытки слегка его оживить или хотя бы спрятать за позднейшими добавлениями. Болота, на которых он стоял, засыпали и сровняли, чтобы дать место болезненным разрастаниям основного дворца. Некоторые из них возводились как аббатства, другие - как форты, третьи - как жилые дома, и все потом использовались как-то иначе. Человек, вступивший в этот пёстрый лабиринт, если у него были компас и твёрдая голова, чтобы не затеряться среди множества зданий, мог проникнуть в Вестминстер-холл.
Он был пуст. О да, в южных углах за дощатыми баррикадами разместились два судебных присутствия, а по боковым стенам, как плинтусы, тянулись прилавки, чтобы господа, проходящие через гулкую пустоту, могли купить книги, перчатки, нюхательный табак и шляпы. Однако это лишь подчёркивало загадочную огромность Вестминстера: для чего возводить здание столь большое, что в нём приходится выгораживать здания поменьше? Резные ангелы на концах выступающих консольных балок смотрели на корыто серого пространства. Голые стены и потемневшие от времени стропила высоко над головой выдавали в нём непомерно увеличенный пиршественный чертог викингов. Беовульф мог бы войти сюда и потребовать рог с мёдом: он бы чувствовал себя здесь гораздо вольготнее, чем люди в париках, стремительно пробегавшие по каменному полу, словно горностаи через темнеющую поляну в страхе перед совой. Здания поменьше, которые лепились рядом с Вестминстер-холлом, нарушая архитектурное единство его арочных контрфорсов, куда больше подходили для заговоров, махинаций, разврата и таинственных ритуалов - извечных занятий рода человеческого. Потому-то все и спешили забиться в боковые от- норки, оставляя центральное пространство суровым ангелам.
Если мрачная пустота в сердце Вестминстера и имела какое- то назначение, то она выполняла ту же функцию, что полое пространство, составляющее большую часть виолончели. Струны, дека, смычок и сам музыкант - всё снаружи. Ничего не происходит в тёмной глубине, однако ничто не работало бы, не будь центральной полости, удерживающей части в правильном соотношении друг с другом, невзирая на постоянное напряжение струн, и резонирующей в лад с малейшим их колебанием.
Лишь один человек в тот день не ускорил шаги, проходя через здание - пожилой рыцарь, который подъехал к северному входу в чёрном портшезе и велел носильщикам высадить его здесь. Он вылез возле позорного столба, у которого пороли толстяка - тот дёргался всякий раз, как спину рассекала новая кровавая полоса, но упорно отказывался кричать. Старик, прибывший в портшезе, подальше обошёл столб, чтобы не забрызгаться кровью, и ступил в просвет между двумя кофейнями, прилепившимися к древнему фасаду дворца. Он не нуждался в парике, потому что волосы его, хоть и редкие, по-прежнему доходили до плеч, а оспа почти не оставила на нём следов. Не нуждался он и в пудре, ибо уже полстолетия был сед, как иней. Старик шагал медленно, устремляя взгляд на одних всеведущих ангелов и не замечая других. Время от времени он озирался, словно различал эхо и чувствовал резонансы, неслышные для других. Наконец он достиг южной стороны, где проход суживали два выгороженных судебных зала. Заметно посуровев лицом, старик заставил себя вступить в гудение неразличимых голосов. Возможно, пройдя через Вестминстер-холл, он как-то изменил пустоту под сводами, оставив некую слабую ноту, которая продолжала эхом отдаваться после его ухода и звучит по сей день.
Народы, племена, кланы, секты, сословия и династии на протяжении шести веков поднимали свои знамёна и видели их падение в крыльях Вестминстер-холла. Он был для власти тем же, чем Ковент-гарден для растений. Невозможно постичь его извивы и хитросплетения, пока не войдёшь внутрь. В то время, как и в предшествующие столетия, существовал орган, называемый парламентом, состоящий из двух своих параллельных подобий или палат, в каждой из которых шла беспрестанная война между тори и вигами, сыновьями и наследниками кавалеров и круглоголовых, англикан и пуритан, и так далее, и так далее. За их спинами бряцали оружием и деньгами отпрыски воинственных феодалов, именуемые теперь якобитами и ганноверианцами. Сама битва велась изо дня в день словами, бесчисленными, как зёрнышки пороха на поле сражения.
Седовласого рыцаря призвали в готическую капеллу, которую некоторое время назад захватило и теперь яростно обороняло учреждение, называющее себя палатой общин. Сейчас в палате общин верховодили тори. Призвал его комитет, состоящий преимущественно из вигов. Почему тори позволили шайке вигов создать комитет, смеющий призывать рыцарей в это священное место, словно в свой клуб? Только потому, что тема, рассматриваемая комитетом, была настолько заумна, настолько труднопостижима, другими словами, настолько скучна, что тори с радостью уступили её вигам.
- Мне представили четыре проекта по определению долготы, - сказал сэр Исаак Ньютон.
- Только четыре? - переспросил Роджер Комсток, маркиз Равенскар, виг, пригласивший сюда Ньютона. Он принадлежал к палате лордов, а не к палате общин, и сам был здесь гостем. - Мне казалось, в Королевское общество представляют по четыре в неделю.
Казалось бы, раз Роджер не принадлежит к данному учреждению, у него нет права приглашать сюда чужих и задавать им вопросы. Однако в комитете у него было много друзей, готовых закрыть глаза на эти и другие вольности.
- Мне известны только четыре, правильные в теории, милорд. Остальные я не рассматриваю.
- Относится ли проект господ Диттона и Уистона к счастливой четвёрке или к химерическому большинству? - спросил Равенскар.
Все в зале затявкали как собаки, за исключением Ньютона и господ Диттона (который побагровел, как гранат, и начал двигать губами) и Уистона (чьи веки затрепетали, словно колибри, от пота, струями бегущего из-под парика).
- Он так же верен теоретически, как жалок в практических обещаниях, - отвечал Ньютон.
Палата общин замолчала - не от ужаса перед жестокостью Ньютона, а от профессионального восхищения.
- Предположим, что их проект удастся осуществить - допущение, по поводу которого Королевское общество могло бы дискутировать так же долго и яростно, как эта палата по поводу недавней войны, - так вот, вне зависимости от практических сложностей, даже если некий будущий Дедал сумеет воплотить задуманное господами Диттоном и Уистоном, их метод не позволит пересекать океаны, а лишь даст самым прилежным шкиперам возможность не сесть на мель вблизи берегов.
Выражение лиц господ Диттона и Уистона изрядно позабавило всех. Они уже не тщились выказать гнев или волнение, а выглядели так, будто лежат в анатомическом театре Коллегии врачей на завершающем этапе собственного посмертного вскрытия.
В веселье не принимал участие маркиз Равенскар, которому служитель только что подал сложенный листок бумаги. Лорд развернул послание и прочёл. На миг лицо у него стало такое же, как у Диттона и Уистона, но он сразу овладел собой и, как глухой гость за обедом, делающий вид, будто понял каламбур, изобразил улыбку, давая настроению палаты проникнуть в свою мину. Он взглянул на документы, разложенные на столе, словно забыл тему слушаний и должен освежить её в памяти. Потом заговорил:
- Просто не протаранить континент-другой - слишком мизерная задача. А что другие три предложения, верные в теории? Мне представляется, что коли уж для осуществления проекта нужны столь титанические усилия, лучше направить их на методы, позволяющие определить долготу где угодно.
Ответ сэра Исаака, состоявший из многих-многих слов, сводился к следующему: это возможно, если определять время по очень точному морскому хронометру, которых пока никто не умеет делать, либо наблюдать за спутниками Юпитера в очень хороший морской телескоп, которых тоже пока никто не умеет делать, либо замерять положение Луны и сравнивать с вычислениями, произведёнными согласно его, сэра Исаака, лунной теории, которая пока не вполне завершена, но не сегодня-завтра будет опубликована в книге. Как всякий сочинитель, выступающий в общественном месте, он не преминул упомянуть название: том III "Математических начал", скоро в продаже у всех книгопродавцев Лондона.
Маркиз Равенскар слушал вполуха, поскольку всё это время строчил записки и совал их в руки прислужникам. Однако, уловив затянувшуюся паузу, он сказал:
- Эти… э… вычисления… будут ли они сходны с теми, что используются сейчас для нахождения широты, или?…
- Бесконечно более сложные.
- Вот незадача! - рассеянно проговорил Равенскар, продолжая строчить записки, как самый неугомонный школьник за всю историю человечества. - В таком случае, полагаю, каждому кораблю понадобится лишняя палуба, забитая вычислителями, и стадо гусей, чтобы снабжать их перьями.
- Или арифметическая машина, - подхватил Ньютон, затем, не рассчитывая, что палата оценит его сарказм, пояснил: - Утопичная выдумка ганноверского дилетанта и плагиатора барона фон Лейбница, который за все эти годы так и не сумел довести её до конца.
Ньютон мог бы ещё долго клеймить барона, но тут ему в руку вложили записку, ещё мокрую от чернил Равенскара.
- Значит, для лунного метода тоже нужен прибор, которого мы пока делать не умеем, - подытожил Равенскар с лаконичностью и проворством, каких парламент не видел с тех пор, как католики последний раз пытались его взорвать. Обтянутые дорогой тканью зады заёрзали по скамьям. Положительный пример окрылил всех присутствующих.
- Да, милорд.
- Итак, вы свидетельствуете, что наши корабли будут по-прежнему садиться на мель, а наши доблестные моряки - гибнуть, пока мы не научимся делать некоторые вещи, которых пока делать не умеем.
- Да, ми…
- И кто изобретёт эти замечательные приборы?
- Предприимчивые люди, ми…
- Что заставит предприимчивых людей тратить годы на изобретение новой технологии - если мне позволительно заимствовать словцо у доктора Уотерхауза, - которая может оказаться непригодной? - С этими словами Равенскар встал и протянул руку, показывая, что кто-нибудь может вложить в неё трость. Кто-нибудь вложил.
- Милорд, некий денежный… - начал сэр Исаак Ньютон, тоже вставая, ибо он прочитал записку.