* * *
- Ну, ну… Моран, не будете же вы стрелять в красивую женщину?
Он как раз собирался - замер напротив в отличной стойке, и был именно сейчас красив и гармоничен. Он не пугал - угрожал, демонстрируя простой ясный выбор.
А Шварц, Шварц стоял сзади и чуть боком, придерживая Анаит за плечи, и она не сомневалась, что он вполне надежно прикрыт своим живым щитом. Ей.
Саму ее переполняло яркое, торжествующее счастье. Внизу и снаружи, словно под ногами, бурлил штормовой животный страх, куриная неразборчивая паника, а изнутри, из груди разливалось тепло, и ее тело, ее дыхание, движения, голос и мысли принадлежали ей, были полностью подчинены и не имели ничего общего с заполошной глупостью. Эндорфины, анестезия. Оказывается, выброс идет не только при боли.
Если Моран все-таки выстрелит, она умрет, принадлежа себе.
Мысль эта была конечно, языческой, суетной и неподходящей случаю, но уж что поделаешь… Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя… но все-таки, если можно, пожалей этого человека с оружием, не дай ему пропасть, отдели его от безумия, спаси и сохрани… и того, кто его сюда привел, в это место и в эту ярость, его как-нибудь спаси тоже.
- Буду, - спокойно отвечает полковник. - Вы зря все это сделали.
- Это - что?
- Вам еще и под запись сказать? - улыбается Моран.
Он не в себе. Или вернее, наконец-то в себе.
Он, кажется, тоже совершенно счастлив - ему больше не нужно притворяться, контролировать себя, подлаживаться под реальность, а можно просто быть. На полную катушку. Счастье котла за миг до взрыва.
В широком зале с круговым обзором вообще слишком много счастливых людей. Приросший сзади к Анаит Шварц, выманивший добычу; сама добыча; она, Анаит - элемент конструкции капкана. Остальные присутствующие, скорее уж, шокированы - какой-то человек в форме, какой-то человек в пальто… шлейф Морана, их было плохо видно в почти полной тьме. Горели синеватым и желтым музейные витрины. Разыгрывалась скверная драма.
- Какая вам разница? - недоумевает Шварц, слегка картинно недоумевает. Первая ассоциация была правильной. Арлекин, рыжий клоун. Бьет дубинкой и плакать не дает… а полисменов так и просто убивает.
- Вы меня разбудили, - полковник теперь само терпение, сама резонность. - Вы взорвали мой кабинет. Вы осквернили памятник людям, которые стоили много больше вас. Вы хотели меня разозлить. У вас получилось. Да, кстати, а еще вы оба обманули мое доверие. Но если вы сдадитесь сейчас, я, может быть, не выстрелю.
- Ах, па-амятник? Так сказать, вечный огонь? - издевательски выговаривает Шварц, и он не только дразнит зверя, он еще и действительно задет. - Вот это?
Палец щекочет шею Анаит, извлекая тяжелую - металлический корпус, - флэшку на цепочке из-под воротника.
- Вы, может быть, скажете, что там - а коллеги послушают, - кивок в сторону шлейфа, прижавшегося к стене… - Им будет интересно.
Однажды Анаит рассказали, как охотятся на медведя с рогатиной. Главное его ранить, а дальше только держи рогатину, не выпускай из рук, упри в землю и держи. Оскорбленный зверь сам навалится и наденется всем телом на клинок. И будет яростно рваться вперед, углубляя и расширяя рану. И упрется в перекладину. Он все сделает сам, только держи и не бойся когтей, которые не достигают охотника на считанные сантиметры.
- Что там - не ваше дело. И не дело коллег. Я имел право хранить здесь все, что я хочу. Я здесь сам экспонат. А вам права брать никто не давал. У вас есть две минуты. Больше не дам. Я не мальчик, у меня рука устанет. Думайте быстрее.
- Что хотите? И инструменты шантажа? Сколько раз вы натравливали Личфилда на ваших собственных выпускников, на тех, кто не торопился исполнять ваши просьбы?
- Моя обязанность - защищать университет. И от брака тоже. Сначала брака было много.
- Да-а уж, - с искренней застарелой ненавистью отвечает Шварц, но и ненависть у него слегка ерническая. - Защитник вы, Моран. Личфилда вы пугали изменой и интригами корпораций, Ученый совет - Личфилдом и закрытием филиала, студентов - отчислением, Смирнова - что ликвидируете его любимчиков. Это вас тоже иезуиты заставляли?
Если бы голоса были видны, этот оставлял бы после себя мутные радужные следы.
- У вас осталась минута. - шипит Моран, - Используйте ее, чтобы подумать. Вы ели из моих рук. Все эти годы. Вам нравилось. Теперь вы хотите продать меня и дело. Кто вас купит, шавки? Тряпки. Ничтожества.
Ненависть за спиной становится раскаленной, расплавленной, едва удерживается в домне.
В глубине у входа в зал, на краю зрения - какое-то смутное движение. Моран его не видит, а Анаит не хочет всматриваться, чтобы не выдать взглядом. Кто-то там пришел, Может быть, кто-то способный развязать дурацкий узел. Полковнику надо, чтобы они сдались, добровольно и бескровно. Не потому что его волнует будущее - потому что он хочет победить.
- Браво, браво! Королева моя, вы подумали?
Анаит вздыхает. Инспектор Гезалех сделала бы шаг вперед. Отдала полковнику победу, последнюю. Она бы позволила. Потому что не хочется смотреть, как с человека слой за слоем срывают лицо, оставляя ему только бесконечное самовлюбленное безумие, не хочется в этом участвовать. Но она - полномочный представитель Джона в этом вертепе. Она - Сообщество.
- Опустите оружие, - говорит она, - пожалуйста. Я вас очень прошу. Иначе вас схватят - таким. Или убьют - таким.
Дуло теперь смотрело ей в лицо, но только потому, что в лицо ей смотрел и Моран. Она знала, что ему хватит и доли секунды, чтобы сместить прицел сантиметров на пятьдесят ниже, в корпус, и он не промахнется. Тут промахнулся бы только новичок: шагов пятнадцать, а мишень крупная, как в тире.
Моран и пистолет сверлили ее черными пустотами зрачков.
- Если он выстрелит, - тихо сказала Анаит, - я вас не полюблю. Если не выстрелит - убью.
- Наша любовь, королева, была обречена… - выдыхает Шварц, и по голосу понятно: ситуацию он полностью контролирует.
Так обидно. Второй раз за последние два дня. Сначала Смирнов, потом он. Может быть, в этих стенах просто не осталось мужчин. Сдуло.
Что-то мелькнуло справа у двери, полковник очень плавно повел плечом - и остановился в самом начале движения, видимо, опасности нет… Очень громкий хлопок. Оглушительный. Полковника сгибает пополам как бумажную куклу. Он не выстрелил. Нет. Он не выстрелил. Не мог. У него нет оружия. Второй хлопок.
Анаит словно бы провалилась через Шварца назад, ему за спину, и оттуда уже видела: Моран падает - и нет у него лица, нет всей правой половины… а от входа, опуская и демонстративно отбрасывая тяжелый серебристо отблескивающий пистолет, идет, словно по натянутой струне, высокая светловолосая женщина, валькирия.
- Саша! Дура! Какого черта?! - это Шварц…
Из-за дальнего стенда выступает парень в чем-то темном, тоже с оружием в руке, держит женщину на прицеле.
- Извините, проректор, - говорит женщина, обращаясь к Морану. Теперь, когда она совсем близко, становится видно, что она вовсе не так молода. - Извините, инспектор. Вы бы его долго разбирали и мучили. А это неправильно. И не нужно. Вы поймете, что я права.
- Черт бы побрал все высокие отношения. - отзывается Шварц.
На него женщина, Саша Лехтинен, попросту не обращает внимания. Подходит, опускается на колени. Становится прямо в кровь. Анаит смотрит, как алые полосы ползут вверх по светлой шерсти. Вокруг делается людно, душно и тесно - а коленопреклоненная женщина рядом с телом Морана, ни на кого не обращая внимания, что-то напевает. Тихо, неумело, ровно.
- Что она поет? - спрашивает в пространство Анаит. Напев звучит как колыбельная.
- Это псалом, - поясняет Шварц.
Анаит кивает. И просто смотрит на него, просто стоит и смотрит.
Пока он не отступает.
* * *
Анольери держит в зубах карандаш и жует кончик, как другой жевал бы дешевую потухшую сигару. Потом тычет - как сигарой же, - в монитор. На лице брезгливое выражение, то ли богомолье, то ли верблюжье.
- Это вот они тебя учили?
- Не именно они. И это совершенно нехарактерная ситуация. Они все гораздо более адекватны, - отвечает Максим. Потом не выдерживает: - Я не понимаю! Не понимаю я! Шварц же - он мастер, ювелир он! Он у нас практику полгода вел, мы на него молились…
- Молились?
Верблюжье у него выражение. Сейчас выкатит нижнюю губу и сплюнет.
- Молились! Ты бы его видел. И ты бы его в поле видел, когда он еще… Ты знаешь, у меня с самомнением все в порядке. Так вот мне до него еще лет десять расти, если повезет. А это я не знаю… я не знаю, что такое. Ну хорошо, у них нервный срыв, у всех и сразу. Не верю, но допустим. Но ты ведешь операцию и у тебя по рабочему полю шляются неинформированные старшие по званию при оружии?!
- Может, это и случайность, - пожимает плечами Анольери. - Запись куцая…
Запись с подвижного единичного источника, тип "циклоп", высота от поверхности метра полтора, звук четкий, убывание по градиенту естественное. Кулон, подвеска, верхняя пуговица госпожи инспектора Гезалех. Она там несколько раз отражалась в музейных витринах, госпожа Гезалех.
- Может?..
- Так удобно вышло… - Анольери не намекает и не осторожничает, он всегда так разговаривает. Смысл, впрочем, совершенно ясен: с некоторой точки зрения такой финал куда выгоднее. Мало ли, где у покойного и.о. ректора был еще какой компромат - и на кого?..
- Не знаю… - мир вокруг стал каким-то вязким, тяжелым и неправильным. - Там все так плохо, что исключить я ничего не могу, но Моран… он бы выстрелил, особенно после слов инспектора. Обязательно бы выстрелил. А его держали в вилке. Видишь, я сейчас качество подкручу - вот. Это второй. У него с нервами получше, он вообще высовываться не стал. Так зачем еще и Лехтинен? Если тут имеет смысл задавать вопрос "зачем?". Если б ее убить хотели тоже… одним махом семерых побивахом, так накрыли бы сразу, как только она дернулась.
Анольери скептически жует карандаш, с омерзением глядит на увеличенный очищенный кадр. Ему тошно и холодно, Максим чувствует это даже через собственное "тошно и холодно". Мерзкая сцена. Много отвратительнее того, что он сам когда-то устроил на заседании Совета. Еще противнее, что два-три года назад он и записью восхитился бы: как замечательно все сделано. Все сыграли свои роли, как по ниточке - без кукловода. Сами.
- М-да. Сочувствую. И девочку жалко…
- Кого?!
- Девочку, вот эту, - Анольери шевелит пальцами, - с лепестками. Инспектора. Мы-то с тобой здесь, а она была прямо там. Представляешь?
Максим не представлял. При краткой личной встрече Анаит Гезалех его попросту напугала - его взвесили, измерили, исчислили, нашли слишком легким, и все это за первые пять минут знакомства. А еще явно унесли с собой срезы тканей и копию матрицы мозга. Не то для дальнейшей работы, не то для коллекции. Неудачный выпускник новгородского филиала. Типовой. Скучный.
Она и во всем безобразном спектакле уж никак не казалась бедной девочкой. Звука было достаточно - четкого, полного, со всеми оттенками голоса, - чтобы распробовать на вкус и укрепиться во мнении: это не вполне человек, это что-то из античных богинь. Серебряная статуя Афины Паллады в натуральную величину, только что освобожденная от окалины, блистающая…
Серебряная. Зеркально блистающая. Щит Афины.
Он, конечно, медный был - но это неважно.
Нашему бы Персею голову бы оторвать.
Засунул зеркало в медузье гнездо.
Шварцу тоже - оторвать. Он же доволен. Несмотря на все - доволен. С лицом-то все в порядке, а моторика… она кричит просто. Если Шварца знать. Его все, совершенно все устраивает.
- Почти сочувствую этому вашему Морану, - вздыхает Анольери. - Они же все, видимо, поодиночке делали. Лехтинен - к нам, Шварц - к инспектору, кто-то еще куда-то… И никто ни с кем ничем не делился. Учебное заведение. Кстати, когда Васкес оттуда уехал?
- Да по хронометражу как раз перед вот этим вот. Телефон он, кстати, до сих пор не включил. Но поскольку летит он в Лион, то можно его и дождаться.
- Нет уж. Я распорядился, его в аэропорту встретят и проводят. Если у Грина нет своих планов, к ночи будет здесь. Завтрашней. А сейчас я спать пойду. Там у меня хороший мальчик на дежурстве, он в курсе. Не из ваших, - ядовито добавляет опять-богомол-уже-не-верблюд.
Хороший мальчик не из наших - это Черная Смерть, африканец, ученик Анольери; начинал с охраны. Прозвище получил, потому что чума та еще. Все, пропал весь престиж филиала. Начисто пропал. Допрыгались.
Главное, все пошли спать. Мистер Грин запись прислал с лаконичным "На три часа меня нет", и ежу ясно: надо включить совесть и оставить его в покое, Анольери удаляется, и только некто Максим в очередной раз будет тут сидеть до утра?
Ведь будет, потому что где-то тут, в этой записи, тикает еще одна бомба. Та бомба, из-за которой Морана мало было дискредитировать… его нужно было убить. А Лехтинен… Лехтинен связалась со мной. И мы почти договорились. В том числе, и об убежище. Но почему она тогда жива?
На экране вся история прокручивается снова, и снова, и снова. Час-другой, и Максим Щербина сможет повторить любой жест - и, возможно, мысль за этим жестом. Синие и желтые огни, белые лица и где-то там, за краем рабочего квадрата огромная лошадь бьет копытами в стену, грохот падает сверху, хороня под собой все. И еще. И стена рушится, а с той стороны, с той стороны - свобода…
А потом проснется жена некоего Максима - и небо в овчинку покажется… кстати. Если разбудить Кейс и прокрутить ей это, она наверняка скажет что-нибудь полезное. И не скажет многого другого. Я становлюсь стратегом. Еще лет пять и меня можно будет выпускать в город без сопровождения.
- Дорогая, у нас тут Морана убили. Да, зверски. Да, в кадре. Да, уже. Да, ты сможешь просмотреть сцену столько раз, сколько захочешь.
И, может быть, Кейс объяснит мне, что с ними со всеми стало?
* * *
У поездов и самолетов есть свой запах, разный, их не так уж трудно отличить, но в чем-то очень похожий. Он въедается в кожу и одежду, и несколько часов спустя можно покрутить головой, втянуть воздух и понять - этот человек приехал сюда из аэропорта.
Этот человек, этот молодой человек приехал сюда из аэропорта. В обнимку с конвертом. Теперь он стоит рядом с пустым креслом и смотрит наискосок. Пытается угадать, с чего бы ему начать разговор, да так, чтобы ему объяснили все непонятное и не стали ругать за самодеятельность. Второе - излишне. Ругать за самодеятельность его не будут.
- Садись, смотри.
Запись остановлена на сцене, предшествующей скандалу и стрельбе. С того момента, где стоящий перед музейной витриной Вальтер Шварц, декан факультета спецопераций, а если правильно - факультета поддержки и обеспечения специальных операций, - убирает палец с наушника, улыбается, кивает словно в камеру:
- Лучше не придумаешь. Ему сообщили, что у нас на территории Васкес. - И начинает что-то быстро набирать на обычном коммуникаторе. Камера заглядывает в полутемную витрину.
- Откуда? - спрашивает очень красивый даже в плосковатой записи женский голос.
- Из Флоренции, - отвечает Шварц. - Он тут уже пару часов пасется.
Зритель в кресле вздрагивает.
- А что он здесь делает?
- Преподает. И между прочим, делает то, что следовало бы сделать нам - учит наших студентов правильно и со вкусом бунтовать. У нас до этого как-то не дошли руки. Стыд и позор, не правда ли? Вот, почитайте.
Экран коммуникатора плывет прямо под камеру, но зрителю тяжело - все бликует.
- "Любой уличный "loco"…"- произносит женщина, - Вы посылаете приглашение от имени Васкеса?
- Да. У нашего проректора мания величия. Он вообразит себя покойным Личфилдом - и именно поэтому придет.
Зритель возмущенно жмет на паузу, пытается что-то объяснить. Он знать про это не знал и вообще придумал великолепную вещь. И он не виноват, что неизвестно кто…
Молодой человек вырос. Его теперь и юношей не назовешь. Еще не двадцать, но для уроженца Флоресты и девятнадцать солидный возраст. Алваро тоже ощущает свой солидный возраст, наверняка помнит Амаргона в те же годы - мог видеть его чуть позже, - и хочет больших дел. Ему мало быть личным помощником Сфорца. Ему хочется свершений, и не мелкой помощи… ну подумаешь, поучаствовал в перевороте - а личных подвигов. Прилетел, придумал и спас. Именно в этом его полное наивное мальчишество.
- Смотри дальше, - не отрываясь от присланных материалов, говорит хозяин кабинета.
И Алваро смотрит. До последних секунд, где декан Шварц, очень близкий к получению пощечины декан Шварц, резко качает головой и вскидывает ладонь, закрывая глаза. Скрывая - как отлично видно - торжество, а не стыд и досаду.
А потом Алваро еще пять минут сидит и смотрит уже на стену. А потом говорит:
- Он нашел бы другой повод, да? Но уже был этот?
- Но уже был этот. Тем более, что о твоем пребывании там не знал только ленивый. Кстати, мы знали тоже, у нас там наблюдатели по периметру. Вмешаться только не успели. Так что в этой картинке есть доля и твоего трудового пота. И скажи спасибо, что не больше.
- Студенты, - тоном флоридского подзаборника говорит Алваро. - А такие амбиции, вы бы видели. Да, глупо вышло. И напрасно старался. Но… - он быстро косится темным глазом, - знаете, не жалко. Там были ребята… - Долгая пауза. - И сильно я всех подставил?