Это ваш зверинец, говорит она, спускайте его на Мировой Совет, если хотите. Но аппарат оставьте в покое.
- Ну что ж, - вздыхает мистер Грин, - давайте обсудим вашу почту. Чего вы не понимаете, Аня?
Аня думает.
- Если это выдумка, я не понимаю всего. Если это правда, я не понимаю, чего хочет… информатор. И почему хочет именно он. И от нас.
Во всех выпускниках злополучного филиала есть это слепое пятно; при упоминании родных стен у них учащается пульс, повышается температура и напрочь отрубается способность мыслить профессионально. Эффект со стороны похож на предвестие простуды. "Дорогая А. Рикерт" не исключение.
- Ну подумайте, Аня. Вы ведь в курсе последних новостей. - Если уж тебя разбудили до рассвета однокашники, с которыми ты поддерживаешь отношения, достаточные для неоднократно прозвучавшего "мы".
- Если это правда, - девочка чуть наклоняет голову вперед, - то все, кто выпускался в последние десять-двенадцать лет, упрутся в стеклянный потолок. Те, кто уже имел дело с жизненно важной информацией, попадут под стеклянный же колпак. Кого-то убьют. Многих. В частных структурах вероятность выше. Кто-то из нас может, в предвидении этого, повести себя резко. Последствия я не берусь предсказать, потому что не знаю, какими ресурсами кто располагает и какая часть этих ресурсов предоставлялась… руководству университета. Или могла предоставляться.
Лицо Анны Рикерт слегка дрожит. Ей почти не нужно играть. Если письмо не лжет, то люди, которые воспитали ее, которые воспитали, сделали их всех, только что пренебрегли всем вышесказанным. Отбросили их как мусор.
Об этом она не говорит. Ее так учили.
- Бинго. Это правда. - Девушка почти не меняется в лице. Почти. Слегка сжимает губы, сглатывает. Все это рассчитано на подготовленного зрителя, на старшего-но-коллегу. На самом деле внутри она, все они, и много жестче, и много уязвимей. - Было правдой до того, как сообщение отправилось в рассылку. А теперь?
Еще один водяной знак этой школы: практически из любого эмоционального раздрая этих мальчиков и девочек можно вывести, вовремя подкинув задачку на расщелкивание.
- А теперь… формально ситуация не меняется, только время взрыва выбирает не противник. Кто-то из нас пойдет с этим к своему начальству. - как я, не произносит она. - Кто-то - в прессу. Кто-то наверняка уже связался с руководством университета - туда сейчас хлынут просьбы о помощи, требования объяснить, что происходит, декларации о намерениях. Наверняка почти все напишут друзьям и сокурсникам. Наверняка многие обратятся к Щербине. Как к свидетелю. И как… к неформальному лидеру, каким он раньше не был, но теперь является. Как первый, кто если не понял, то хотя бы с достаточной силой почувствовал, что дело нечисто. Это соображения первого порядка. - кивает Аня сама себе, - Все эти метания можно отследить, с учетом специфики нашей работы их отслеживают наверняка. Сторонников теории заговора не убедит ничто, но серьезные люди имеют шанс понять - мы не шпионская сеть и не тайная армия нашей альма матер.
- Отлично, - кивает мистер Грин. Логика Деметрио воспроизведена достаточно близко. То, что он хотел сказать миру, Аня Рикерт услышала и повторила вслух почти дословно. Значит, его послание получилось достаточно вразумительным. - Вы можете ответить на вопрос "почему именно сеньор Лим", или вам не хватает данных?
- Самый простой ответ: потому что ему это приказал или посоветовал синьор Франческо Сфорца. Или вы. Так подумают многие. Второй простой ответ: ваше Сообщество имеет отношение к тому, что происходило с нашим университетом, и письмо - постановка дымовой завесы. А для сложных ответов - для мыслей о том, как этот кризис может сказаться на планах сеньора Лима, у меня - вы правы - не хватает данных. Господин Антонио да Монтефельтро был частым гостем в Новгороде, но я не знаю, насколько весомым было его слово.
- Спасибо, Аня, - вполне искренне благодарит мистер Грин. Вот зачем нужны начинающие аналитики. Один вопрос, один ответ - и можно не тратить время на анализ того, что подумает… не совсем обыватель, но любой человек, далекий от террановского бедлама.
Потому что настоящий ответ на вопрос "а что же взбрело в голову проклятому Одуванчику" нужно искать во Флоресте.
- А теперь вы пойдете и сварите нам горячего шоколаду из моих запасов. Пока будете варить, можете молчать. А когда мы с вами его выпьем, вы начнете работать. Суетиться, кудахтать, жаловаться и переживать. Конечно же, аккуратно суетиться, сдержанно жаловаться и кудахтать с максимальным возможным достоинством. Вас обидели, предали и продали, вас беспокоит ваше будущее, но там, глубоко внутри, вы счастливы. Потому что вы все шесть лет учебы думали, что с вами что-то не так. А не так было, оказывается, с университетом. И это открытие для вас почти стоит всех нынешних неприятностей. Да, мне корицы не класть.
* * *
Где-то под рыжей гривой Джастины Сфорца размещается бессонный, бдительный индикатор опасности. Если уж она заснула, то вокруг можно палить из пушек (салют по расписанию), проводить митинги (санкционированные) или просто устраивать вечеринку (только по приглашениям, black tie). Но достаточно и тени опасности, ничего тогда не поможет, ни передвижения на цыпочках, ни разговоры по телефону шепотом, за осторожно прикрытой дверью.
Может быть, дело вовсе не в звуках, а в отчетливо различимом металлически-остром, соленом, ледяном запахе адреналина. Глупости, что его якобы различают только животные. Человек тоже может, если научится переводить безотчетный страх, возбуждение, дрожь в руках на понятный для себя язык.
- Что? - говорит Франческо невидимому и почти неслышимому собеседнику. - Как? Я не…
И это страх. У страха большие синие глаза. Страх изъясняется междометиями. Страх не боится сам - он возмущен и недоумевает. Он так думает.
- Пожалуйста… - почти отчетливо выговаривает собеседник Франческо, и становится понятно, кто это. Наш дорогой скорпион из Лиона. Любимый экспонат нашей коллекции, который знает, сколько сейчас времени во Флоресте. Он даже в войну никого ночью не будил. - Тогда тем более займитесь этим.
Франческо на цыпочках возвращается в спальню, на середине пути понимает всю тщету своих усилий, покаянно вздыхает.
- Тебе надо было выйти замуж за библиотекаря, - это он так извиняется, видите ли.
- Я обдумаю это предложение. Что случилось?
- Этот сумасшедший партизан, - супруг, наверное, жестикулирует впотьмах, чтобы выразить, насколько именно сумасшедший, но Джастина лежит на животе на краю кровати, свесив вниз руку, и ковыряет ногтем покрытие. В висках бьется пульс, в основание черепа словно песка насыпали. - Он устроил массовую рассылку по университету. Он спятил, да?
- Какую рассылку?
- Он восстановил разговор проректора с нашим Максимом, а что не восстановил, то додумал - и разослал по экземпляру всем бывшим выпускникам Новгородского филиала за последние десять лет.
Ну надо же. Как у них все в джунглях быстро растет.
- А студентам?
- А студентам, кажется, не разослал. А может, нам просто студенты еще не звонили. А этот… говорит, что это все я.
- Ну а кто же? - удивляется Джастина, сползает с кровати, тянется к халату, почти теряет равновесие, повторяет попытку. Очень, до боли под ложечкой хочется есть. Много, горячего, сладкого, мучного.
- Я?..
- Нет, я. Это, конечно, я вчера этому партизану наговорила такое, что тут и мумия бы забегала.
- Я?
- Ты, ты. Ты ему красочно объяснял, что все пропало, как все пропало, какой ты не волшебник и как тебе хочется зарыться во влажную землю, а не спасать человечество. Потом он кивнул, сказал, что все понял - и ушел.
- Не помню. И в любом случае - какого черта? Нет, ну я ему сейчас…
- Ты его найди сначала, - советует Джастина.
- Найдут… - обещает феодальный тиран и самодур, и хватается за телефон.
Теперь можно наблюдать ту же сцену с другой стороны. "Переадресованная агрессия", иллюстрация. Слышимая половина беседы позволяет реконструировать ситуацию. Согласно реконструкции, Максима тоже только что разбудили. Претензией. Почему у него по палубе носится незакрепленный Амаргон. Четыре утра. Самое подходящее время для подобных претензий.
И Максим восстал во весь свой рост и жалуется на жизнь. Мало того, что всякие дилетанты считают, что могут одним махом сделать его, Максима, работу - даром, что ли, Максим учился шесть лет в том самом заведении, о котором речь… так им еще и подают идеи, этим дилетантам. Ускорение им придают. И кто? Кто, о боги? Непосредственное начальство. А ведь и часа не прошло, как это начальство выдавало самому Максиму таску за непрофессионализм - и правильно делало. Но как же тут быть профессионалом? Что натворили вы моей серебряной седине? Как нету седины? Уже есть.
Негодующий супруг, раз пять по слогам повторивший, что он здесь ни при чем, швыряет телефон на кровать, рявкнув короткое "доставить, можно в кандалах!", и из динамика доносится отчетливое "Ка-ак я понимаю вашу тетушку!".
"Запоздалое прозрение", роман XVII века. Нравоучительный. Вот сейчас наш прозревший Павел явится и уже в устной форме сообщит, что он еще и, вдобавок ко всему, давно занимается спецоперациями, а не внутренней безопасностью. Так что предательский удар в спину со стороны начальства считает исключительным свинством, но свинства и капибарства вне его компетенции.
Но он все же не настолько Павел. Он восстанет с одра, если все еще там лежит, и пойдет ловить Амаргона, возможно, с кандалами наперевес. И скорее всего, поймает. Возможно, на кандалы. И тогда встанет вопрос, а что с ним, с пойманным, делать.
* * *
Отпрыск толедских банкиров, европеец до кончика хвоста и богатый белый человек из-за моря, прихвостень оккупационного режима - представитель того типа людей, которых Деметрио терпеть не может, не переносит просто физиологически, аллергия… тем не менее, Рауль де Сандовал ему очень даже нравится. Человек, замечательный во всех отношениях. Всегда готов помочь, если считает дело правильным… и пить умеет так, что к утру практически трезв. Как и сам Деметрио.
А еще он замечательно жарит эту белую рыбную мелочь, которая только на удобрения и годна, а европейцы любят и едят во всех видах. Особенно с чесноком и перцем, особенно к вину. И здорово выходит. Вроде как и не ел, вроде как и закусил. Рауль говорит - это от того, что жиру в рыбке - не меньше четверти рыбки, и из них даже свечки делать можно было бы, если бы не запах…
Хороший человек Рауль берет трубку, слушает секунд пять и звереет на глазах.
- Это вы мне… у меня распоряжаться будете? Кто у вас спятил, ты или Франческо?
- Тшшш, - машет рукой Деметрио. - Это ко мне. Я же их жду. Все так и задумано.
- Как задумано? - это ж надо, сколько злобы просыпается в человеке, какие клыки наружу лезут. "Мое - не тронь!".
- Так и задумано. Ну смотри. Если это все моя самодеятельность, то как должен себя вести твой Франческо, когда его всем этим разбудят? Сначала он откажется просыпаться, правильно? - Рауль кивает. - Потом он не будет понимать и еще наорет на всех, что к нему ночью с бредом каким-то. Потом он поймет, возмутится и потребует мою голову. Потом он вспомнит, что я вообще-то депутат и член правительства и неприкосновенен, и потребует голову вместе с телом. И разбудит Максима…
- Уже. Разбудил, наорал и требует. - Упрямое собственническое существо наклоняет голову, словно собирается бодаться. Именно его собственничество Деметрио совершенно не раздражает. Напротив, вполне уютно. Укрепленный лагерь, надежный командир. Таких мало, все наперечет. - Что за дурацкое шоу?
Командира укрепленного лагеря что-то смущает в происходящем. Он - ярко выраженный человек привычки, сюрпризов и перемен не любит, а тут, кажется, что-то идет не по накатанной колее. Интересно, что.
- Ну и прекрасно. Сейчас на меня наорет… может, уже прессу вызвал. Я, кстати - вызвал. А я на него в ответ наору, что мне ваши белые игры осточертели. Что у вас кому-то вашему вожжа под хвост, а у нас от этого программы останавливаются. - Деметрио откидывается на спинку стула. - Мне даже притворяться не надо. Я вас за это правда ненавижу и всегда ненавидел. У вашего правительства или неправительства, что еще хуже, приступ паранойи - а у нас в результате гражданская война на весь континент. Для тебя это древняя история, как они тут с Сообществом боролись, а потом с "Евангельским государством", а твои детки, которым ты головы на место ставишь - они все из этой древней истории и растут. Только у нас что-то выровняется… и сейчас то же самое. У нас от ваших игр больше народу умерло, чем во всей Европе за весь Великий Голод. Надоело мне. Я бы и сам влез бы, если бы вовремя понял.
Хозяин пожимает плечами, вздыхает - "ну как хочешь, тебе виднее". Это тоже хорошая черта, умение уважать чужие границы и не ломиться дальше, чем надо. Подростки у него с непривычки обалдевают и пробуют директора на зуб, и обламывают зубы-то.
Принял, выслушал и помог, точнее, сразу нашел тех, кто поможет - ловкого по компьютерам парня и преподавателя латыни, и вышла конфетка. Осталось только дождаться результатов, ну вот и результаты проснулись. Сейчас выскажемся, да так, что запомнят надолго и растащат на цитаты.
Слова выбирать не надо. Накопились, отобраны давным-давно.
И своим полезно напомнить, с какой я стороны. И, так сказать, избирателям. Со всех сторон неплохо. Хотя вряд ли достаточно. Но партизанская война, она всегда затяжное дело… можно бы уже привыкнуть.
А как хорошо сидели… некрашеный стол, плетеные кресла, рыба, сыр, вино… И почему всегда по таким дурацким поводам?
- Давай, еще по одной, пока они не доехали. Интересно, как выглядит штраф за управление государством в нетрезвом состоянии?
* * *
- Объясняю, - говорит Максим, стараясь быть очень вежливым. Оделся он тоже из вежливости, было большое желание прийти в том виде, в каком застал звонок. - К полуночи мы с Анольери составили модель, к часу я закончил первую фазу. После этого я пошел в бассейн, потом поужинал и лег спать. В два тридцать примерно. Через час вы меня разбудили, чтобы сообщить, что ваши действия увенчались неожиданным успехом.
Была такая мечта - проспать часов пять-шесть, сбросить напряжение, отоспать весь предшествующий день. Была и накрылась. Медным тазом с двумя именами на нем. Лучше бы вообще не ложился. Еще три тонны стимуляторов, и нервный срыв ваш.
- Вот сколько раз мне повторить, что я этого не делал, чтобы вы мне поверили, да? Я ему жаловался. Жаловался ему я. На вас, на вашего Морана и на весь мир в придачу. Я вашей супруге тоже жаловался, но она почему-то ничего не взорвала и никого не убила. Даже меня. Я и Джастине жаловался. И Анольери. И кому-то на биостанции. И двум кайрам… и из всех из них перемкнуло только вашего Одуванчика.
- Остальные уже привыкли! А мой Одуванчик - еще нет. Вот вас интересует, что мы хотели сделать? Не интересует, и правильно, потому что все пошло к черту. - Тише, тише… в конце концов, хозяин - барин, хочет и портит. - Вы зачем моему Одуванчику - постороннему! - сообщали то, что никому знать не полагается?!
- Ну стоял он тут. - Франческо растекается по креслу и вид у него такой жалобный, что сейчас, кажется, явится статуя командора и унесет его с собой. Из сострадания. - Он стоял и ничего не понимал…
- Редкий случай гармонии народа и власти, - говорит от окна Джастина. За окном еще темно, не рассвело еще, и где-то там везут Деметрио, и охрана ему понадобится совершенно точно: убью. Увижу и убью. Дважды. За вчерашнее и уже сегодняшнее. И держите меня все. - Вы идеально дополняете друг друга.
Ну да. Начальство, гениальное до идиотизма, и подчиненный, трепетный как левретка и неповоротливый как самосвал. Не уследил. Слышал же голоса, но было не до того. Не удосужился выглянуть и послушать, а тем более связать маршрут Одуванчика с разговором. Но предположить подобное?..
- Мне уже все сказали на сей предмет, - отвечает Максим представителю Мирового Совета Управления во Флоресте. - И сказали правильно. Но если кто-то думает, что качество моей работы повысится от того, что в дело влезет гиперактивный дилетант с депутатской неприкосновенностью и комплексом провинциала… простите, как их там называли, камикадзе-провинциала, то здесь произошла ошибка.
Начальство трогательно хлопает глазами… и молчит. Так ему и надо. Может быть, запомнит, что жаловаться нужно в подходящее дупло. Еще бы прямиком господину полковнику Морану позвонил, чтобы ему поплакаться в китель. Или зятю, тоже хорошая идея.
Далее происходит явление бригадира народу. Вот Деметрио не спал вообще. Он сделал свое дело и приятно провел время в ожидании. Губы по внутренней дуге обметаны темным, и пахнет от него вкусно, мысли о завтраке сразу просыпаются в желудке. Хорошее красное вино, много - значит, в обществе Рауля. Особенно замечательно. Одуванчик, впрочем, почти трезв - и слегка демонстративен, словно во время предвыборной агитации. Смотрится, конечно, хорошо, только аудитория маловата.
Открыть рот Максим не успевает. Никто не успевает. Даже Франческо.
- Слушайте, - говорит шустрый сеньор Лим, - до журналистов еще не меньше четверти часа. В трубку я все уже слышал. Можно я пока чаю выпью, если у вас есть, а скандал мы уже при них устроим, чтобы не пропадал?
Джастина хохочет. Как смеются фурии? Долго, с удовольствием, вытирая слезы и начиная под конец кашлять.
- Скажи, my dear, - вкрадчиво интересуется она, отсмеявшись и откашлявшись. - Ты и правда же решил, что тебя… попросили? Практически, обратились к тебе?
- Нет. - улыбается ей бригадир. Это только здесь его могут принимать за ханьца. В Китае его бы сразу определили в уроженцы Синцзяня. В уйгуры или в гуральские казаки. И у тех, и у других репутация такая, что их по слухам в ад не берут… черти не любят, когда их на повороте обходят. - Как я мог такое подумать, если меня никто ни о чем никогда не просил?
- Ну вот, видите. Его теперь можно хоть насквозь просвечивать. Он уверен, что так все и задумано. Безупречная операция. Вы бы что-нибудь такое делали, когда надо.
- Я и делал, - напоминает Максим. - На мне за это новую модель ноута тестировали.
Одуванчик стоит, облокотясь на спинку стула, и разглядывает всех с выражением глубочайшего презрения. "Вы этот спектакль приберегите для посторонних", написано у него на лице.
Ничего. Он тут поварится еще… сам будет свою надутую морду со стыдом вспоминать. Если вы утопнете и ко дну прилипнете, полежите год-другой, а потом привыкнете.
Но бить его здесь и сейчас - бессмысленно.
Не поймет и не поверит. Не поверит, что никто на самом деле от него не хотел решительно ничего, что он в неурочный час оказался в неподходящем месте, и вся эта его бравая инициатива не только полная самодеятельность, но и, по многим параметрам, злостное вредительство. Он хотел как лучше, и ему, и мне.
Господи, спаси меня от благосклонных - с недоброжелателями я как-нибудь сам разберусь.
- Главное в нашей работе - нечеловеческий фактор, - с саркастическим воодушевлением изрекает фурия.
- Главное в нашей работе сейчас, - мрачно говорит Максим, - постараться, чтобы журналисты не сочли нас персонажами телесериала.
И уточняет.
- Ситкома.
И уточняет.
- Плохого.