Из малых паровых судов назад вернулось не более трети. Остается благодарить Создателя за вовремя налетевший шторм – если бы не он, наши потери были бы еще больше, да и русские тоже сильно пострадали от удара стихии.
Армия, как ни странно, понесла сравнительно небольшие потери. Почти все пришлись на 3-ю дивизию, начальник которой, принц Наполеон, остался на поле брани вместе со своими солдатами. Оценив поражение, нанесенное флоту, маршал Сент-Арно вовремя скомандовал отход. Что ж, не могу его винить: лишенный поддержки с моря, более того, имея на приморском фланге победоносную, хотя и ослабленную русскую эскадру, он не мог развивать наступление.
Русские преследовали нашу армию по пятам, но не завязывали боя. Сейчас они стоят недалеко от Евпатории и вот-вот обложат плацдарм, отсекая нас от припасов, которые могут доставить местные Tatars. Впрочем, нет сомнений, что эти турецкие прихвостни почуяли, что фортуна отвернулась от союзных войск, и не горят желанием прийти на помощь. Мы можем рассчитывать только на собственные, и притом весьма скудные запасы.
* * *
Я один возвысил голос в защиту адмирала. Указал на то, что сохраненные корабли дают нам пусть небольшой, но шанс дождаться помощи англичан, спешно собирающих в Варне новую экспедицию для возобновления столь несчастливо начавшейся кампании. Мы знаем это наверняка: вчера в Евпаторию пришел британский парусный корвет с посланием от адмирала Дуданса.
Сегодня утром он отправился в обратный путь, унося известие о нашем фиаско. Русские, занятые пока буксированием поврежденных и захваченных кораблей в Севастополь, не удосужились блокировать нас и с моря. Увы, нет сомнений, что они сделают это, и в самое ближайшее время. На борту корвета отправились в Варну двое беглецов из севастопольского плена – раненый русский доктор и британский репортер. С этой же оказией британцы отослали извлеченные из воды обломки крылатой лодки, на которой был совершен смелый побег.
Узнав об этом, я высказал лорду Раглану свое недовольство (напомню, он обещал дать нам возможность допросить этих людей), но англичанин ответил, что сведения, которыми они располагают, представляют слишком большую ценность и должны быть получены и в Стамбуле, и в Париже, и в Лондоне. Я не нашел, что возразить, хотя в глубине души был уверен – на самом деле список этот ограничится одной лишь столицей коварных островитян.
Итак, упреки и обвинения прозвучали, поразив злосчастного флотоводца в самое сердце. В мрачной тишине адмирал закрыл совещание. В 14.47 пополудни вельбот с маршалом Сент-Арно и гичка, на которой возвращались англичане, отвалили от борта "Вилль де Пари", а через тринадцать минут (поистине роковое число!) в адмиральском салоне прозвучал пистолетный выстрел…"
II
Крейсер II ранга "Алмаз".
29 сентября 1854 г.
Военный совет
– Простите, господа, но я не понимаю, кому пришла в голову такая дурь! Использовать выставленные мины повторно – это надо было додуматься! Можно подумать, что решение принимали не опытные моряки, а береговые чиновники, которые флот только с Графской пристани и видят!
Что-то разошелся командир "потомков", с беспокойством подумал Эссен. Он не был близко знаком с капитаном второго ранга Кременецким, но успел составить о нем впечатление: человек тактичный, замкнутый, редко выходит за пределы своих служебных обязанностей, а именно – командования сторожевиком. А тут – такая горячая отповедь! Правда, Сергей как-то упоминал о разногласиях между ним и генералом, которые Кременецкий пресек весьма решительно…
Физиономия старшего лейтенанта Краснопольского пошла багровыми пятнами. Командир "Заветного" сидел на угловом стуле, нервно комкая в руках салфетку. Он чувствовал себя гимназистом, которому устраивают выволочку. И ведь возразить нечего, "потомок" прав на все сто. Но обидно же – ему, боевому офицеру, делает выговор таможенный моряк, ни разу в жизни не нюхавший пороха! И плевать, что он из будущего…
– …мину, вставшую на боевой взвод, вообще лучше не трогать. Непонятно также, почему взрыв произошел так близко от миноносца. Вы какой трос взяли, когда тралили? Метров… простите, саженей пятнадцать? А надо было минимум сотню, иначе это будет не траление, а непонятно что! При большой длине троса он выгибается дугой, и минреп, когда на него попадает, скользит по тросу к центру. Даже если мина взорвется – на таком расстоянии она никакого вреда кораблю не нанесет. Это же азбука!
– К сожалению, у меня самого практически нет опыта тральных работ, – вставил наконец Краснопольский. – А мой минер…
И осекся, поймав взгляд командира "Алмаза".
Зарин не произнес ни слова, лишь сдвинул брови и покачал головой. В глазах его сквозило недоумение: "Как же вы так, голубчик? Не стыдно?"
Но старший лейтенант уже сам все понял и густо покраснел, осознав глубину своего падения. Да, он согласился на эту авантюру, поддавшись на уговоры мичмана. Мальчишка с таким пылом уверял, что имеет опыт траления! Вот вам и опыт – оказывается, Красницкий всего пару раз снимал практические мины во время учебы в минных классах! Но оправдывать этим свой промах, да еще при посторонних, да еще при таких посторонних – пошло-с! Недостойно морского офицера перекладывать ответственность на подчиненного, тем более что тот валяется сейчас в лазарете. Сотрясение организма не прошло даром: мичман маялся тошнотой, мигренями, а под конец аврала не выдержал и повалился в обморок.
Мины в итоге вытралили, обошлось без новых несчастных случаев. Тросом, с пары барказов нашаривали минреп, перерубали, на веслах оттаскивали всплывший взрывчатый шар к берегу и разоружали. О повторном их использовании речи не шло; все старания были ради тротила в начинке мин.
* * *
– Ладно, господа, что сделано, то сделано, – примирительно заговорил Фомченко. Он не успел переодеться, явился на "Алмаз" прямо в пропыленной камуфляжной форме. – К сожалению, миноносец мы потеряли. Алексей Сергеич, можно снять и как-то использовать вооружение?
Зарин вопросительно посмотрел на Краснопольского. Тот сухо откашлялся, чтобы избавиться от остатков замешательства, и начал:
– У нас две семидесятипятимиллиметровые пушки Канэ и два "Максима" на тумбовых установках, еще один сдан на сушу. Все это можно без труда переставить на любой пароходофрегат. Еще есть минные аппараты, но торпеда только одна. На здешние корабли пристроить поворотный аппарат – это надо исхитриться.
– Может, ко мне на "Морского быка"? – предложил мичман Солодовников. – Поставить на корме, и можно будет пускать на оба борта!
– Лучше установить как неподвижный, курсовой, – возразил алмазовский минер. – Выбрать посудинку из местных, побойчее, да и воткнуть на полубак, рядом с бушпритом. На один выстрел хватит, а больше и не надо.
– Согласен, – кивнул головой Зарин. – Вы, Дмитрий Львович, у нас вроде канонерской лодки, минные атаки – не ваше дело. Посоветуемся с Корниловым, какой из пароходов выделить для такого дела.
Солодовников пожал плечами, потом кивнул.
– Вот и хорошо. Алексей Сергеич, завтра с утра начинайте снимать вооружение.
– А что с командой? – спросил Краснопольский. – Я так понимаю, "Заветный" встал надолго. Что же нам, без дела сидеть?
– Выберите троих матросиков с кондуктором, пусть останутся на миноносце. Остальных распишем по кораблям. После того как пришлось отдать людей в пулеметную роту, у нас повсюду большая нехватка.
Краснопольский вскинулся будто от укола.
– А как же я, господин капитан первого ранга? Я хотел бы и дальше служить…
– Будете, голубчик, куда вы денетесь! Вот что – пока минер ваш не поправится, займитесь-ка шестовыми минами. Кому, как не вам? Заодно и подберете подходящую посудину для минного аппарата. Нам предстоит в скором времени нанести визит в Варну – тут-то ваше хозяйство и пригодится!
Краснопольский кивнул.
– Тогда, с вашего позволения, объявляю перерыв. Реймонд Федорыч, не сочтите за труд, скажите подать чаю. В горле пересохло от этой болтологии…
Офицеры задвигали стульями, вставая. Эссен отошел к длинному, красного дерева буфету, предмету меблировки кают-компании еще со времен Цусимы. Отдавая распоряжения вестовому насчет самовара и бутербродов, он услышал, как Зарин попенял коллеге с "Адаманта":
– Вы уж, Николай Иванович, не обижайте нашего старшего лейтенанта. А то, неровен час, вернется на "Заветный", да и пустит себе пулю в лоб. Зачем грех на душу брать? Будь мы дома – за такую оплошность под суд бы отдали, вплоть до разжалования. Ну а здесь, сами понимаете, не время. Пусть делом искупает.
* * *
Совещание затянулось далеко за полночь. Зарин и Фомченко кратко подвели итоги недавнего дела. Результат впечатлял: союзники лишились двух третей линейной эскадры, понесли потери на суше и теперь, надо думать, будут сидеть на плацдарме и молиться, чтобы англичане прислали помощь. Черноморский флот пополнился двумя трофейными линкорами взамен одного безвозвратно потерянного; семь кораблей, два русских и пять французских, сидят на мелях у устья Альмы и после ремонта могут быть введены в строй. Адмирал Корнилов уже отписал в Николаев и Петербург на предмет присылки для них матросов и офицеров.
Убыль убитыми и ранеными составила соответственно семьдесят пять и триста восемьдесят нижних чинов и пять и двенадцать офицеров. Потери сухопутных войск еще меньше – из строя выбыло по разным причинам двадцать семь человек. Союзники потеряли около семисот, в основном от пулеметного огня. Потери не столь уж и серьезные, но вот потрясение оказалось столь велико, что неприятельская армия шла всю ночь и остановилась, лишь достигнув Евпатории. Казачьи разъезды преследовали их до самого города, не раз вступая в схватки с уланами Кардигана.
* * *
– И напоследок, господа, я бы хотел обсудить вот что…
Андрей Митин говорил, как всегда, негромко, отчетливо произнося отдельные слова. Он, в отличие от большинства присутствующих, не был в военной форме, но это никого не вводило в заблуждение. И алмазовцы, и офицеры с "Адаманта" знали, что майор, как никто другой, владеет обстановкой.
– Как вы знаете, мы получили предложение – послать представителей в Санкт-Петербург, для встречи с Императором Николаем Первым. Прапорщик, вам слово…
Лобанов-Ростовский встал, одернул китель.
– Участвуя в боевых действиях в качестве командира пулеметной роты, я познакомился с сыном Государя, Великим князем Николаем Николаевичем. Если кто не понял, господа – это Старший…
По кают-компании прокатились смешки. "Младшим" в офицерской среде звали другого Николая Николаевича – сына нынешнего, состоявшего в начале германской войны в должности главнокомандующего вооруженными силами Российской Империи.
– Полагаю, это предложение следует принять. Неизвестно, сколько мы пробудем здесь и вернемся ли когда-нибудь… – прапорщик сделал паузу, – …домой. А потому следует подумать о нашем статусе. Вот и у Сергея Борисовича на эту тему предложения.
– Совершенно верно, господа, – вступил в беседу Велесов. – Если вкратце: мы активно вмешались в ход боевых действий и сумели переломить их самым решительным образом. О прежнем, несчастливом для России финале Крымской войны можно забыть. Полагаю, все с этим согласны?
Офицеры загомонили.
– Как же не согласиться, голубчик? – ответил Зарин. Сейчас он напоминал дядюшку, который хвалит племянника-гимназиста за образцовые отметки. – После такого фиаско союзники о Крыме надолго забудут. Штука сказать – потерять половину флота, да еще, пожалуй, и армию! Вряд ли они сумеют вывезти из Крыма хотя бы дивизию… Нет, господа, французам и британцам придется теперь крепко почесать поротые, извините, афедроны.
– Вот и я так считаю, господин капитан первого ранга! – улыбнулся Велесов. – А вот что мы с вами собираемся делать после победы? Не находите, что пора навести в этом вопросе хоть какую-то ясность?
III
Из дневника Велесова С. Б.
"30 сентября. Похоже, в моей карьере наступает новый период. "Перешел на следующий уровень" – как сказал бы один мой приятель, сохранивший к полувековому юбилею самые нежные чувства к многопользовательским РПГ. Но он остался в XXI веке, а я – здесь, и жизнь моя готова сделать очередной крутой поворот.
По решению "совета попаданцев", состоявшегося давеча на "Алмазе", в ближайшие несколько недель мне светит "дорога дальняя и казенный дом". А точнее – путешествие в столицу Российской Империи, в город на Неве и пока еще не колыбель трех революций. А там – встреча не с кем-нибудь, а с Государем Императором Николаем Павловичем. Или с Николаем Палкиным, кому как нравится. Я не отношу себя к числу тех, кто исповедует сугубо советский подход к истории, но тут поневоле вспомнишь Тарле:
* * *
Что касается слабых его сторон как руководителя внешней политики Империи, то одной из главных – была его глубокая, поистине непроходимая, всесторонняя, если можно так выразиться, невежественность.
Гнусная, истинно варварская жестокость, с которой он расправлялся со всеми, в ком подозревал наличие сколько-нибудь самостоятельной мысли, палочная дисциплина в армии и вне армии, режим истинно жандармского удушения литературы и науки – вот чем характеризовался его режим. Ни русской истории, ни России вообще он не знал.
(…)
Лесть, всю жизнь окружавшая Николая, к концу его царствования, т. е. как раз пред погубившей его финальной катастрофой, дошла поистине до совсем неслыханных размеров…
* * *
Я, конечно, знаком с трудами историков, придерживающихся совсем другого взгляда на личность Николая Павловича. Но, согласитесь, одно дело, теоретизировать о делах давно минувших, сидя в зале Ленинки или дома перед монитором, и совсем другое – лично встретиться с этим, безусловно, неоднозначным персонажем! Как тут не допустить до себя мысль: "А вдруг прав все же Тарле, а не его критики и ниспровергатели?"
Казалось бы – историки историками, а нам, оказавшимся в самой гуще событий, должно быть виднее. И пора бы уже составить собственное мнение, а не ворошить чужие теории в поисках ответа на исконно русские вопросы.
Но это только так кажется. За месяц, проведенный в XIX веке, я, по сути, толком не успел пообщаться с местными обитателями (несколько солдат в Каче и контр-адмирал Истомин не в счет). А хоть бы и успел – вряд ли за столь короткое время можно добиться нужной степени доверительности, и не у одного собеседника, а у многих. Потому как в таком деле полагаться можно лишь на сопоставление мнений представителей разных слоев общества. Историк я, в конце концов, или нет?
Да и Тарле оказался не без греха. Кому не известен его пассаж о превосходстве французской стрелковки над русской?
* * *
Прежде всего понимающих людей сильно беспокоило отсутствие усовершенствованных ружей в нашей армии.
В среднем на полк приходилось перед Крымской войной всего 72 "штуцерника". Остальные люди полка были вооружены гладкоствольными ружьями, доказавшими свою негодность уже в венгерскую войну 1849 г. (…) а по приходе в Петербург… преображенцы… опять принялись за свои гладкостволки, расстрелянные, разбитые, снаружи зачищенные кирпичом и внутри совершенно ржавые и негодные. (…) в русской гвардии при стрельбе в цель, на двести шагов, из 200 выпущенных пуль лишь десятая часть попадает в мишень в одну сажень ширины и такой же высоты!