Через два часа уже арьергардный разъезд прискакал с сообщением, что их нагоняют. Сила Титович снова начал отдавать распоряжения. Нагруженный караван не может развивать такую же скорость, что и конные всадники, поэтому стычки было не избежать. Но обоз – это не только лошади и повозки. Когда надо, это целая передвижная крепость. До гуситского табора новгородцам было еще далеко, но впечатляло и то, что смогли продемонстрировать дружинники: за пяток минут караван взобрался на небольшой пригорок, повозки были поставлены в круг, кони выпряжены и заведены внутрь. Весь обоз ощетинился копьями и арбалетными болтами, а в стороне на склоне тесным клином выстроились пятнадцать конных новгородцев с Силой Титовичем во главе. Обороной внутри обоза командовали Онисий Навкратович и седой воин из воеводского окружения, Микита Акуньевич.
"Полочане" со своим колдовским оружием были распределены по всему периметру.
Вскоре на опушку леса перед караваном выехала процессия.
Впереди скакали десятка два всадников, вооруженных копьями, арбалетами и прикрытых щитами с разномастными эмблемами и гербами. Среди них выделялись трое рыцарей в неполных доспехах и шлемах. По бокам конных, держась за стремена, бежали пешие воины, вооруженные короткими пиками, мечами, секирами и луками. Всего было около тридцати пеших.
Силы были примерно равны. Экипировка конных рыцарей была повнушительней снаряжения новгородцев, но из подъехавших незнакомцев только половина была копьеносцами, а остальные – или кутильеры, или конные стрелки. Это делало построенную в лаву новгородскую дружину более опасной, чем расположившийся в низине противник.
Поняли это и бретеры. Остановившись на безопасном расстоянии от арбалетов и луков купцов, рыцари провели небольшое совещание. Через минуту один из них демонстративно нацепил белую тряпку и выехал на середину луга, отделявшего лес, у края которого выстроились бретеры, от холма, на котором замер в ожидании купеческий обоз.
Навстречу ему отправился Сила Титович. Он взял на себя все командование и право переговоров с возможным противником.
Разговаривали недолго. Рыцарь начал что-то цедить из-под шлема, закрывавшего половину лица. Потом снял шлем, обнажив заросшее бородатое лицо. Слушая бретера, новгородский воевода отрицательно качал головой. Проведя таким манером около пяти минут, переговаривающиеся стороны разъехались к своим отрядам.
Налетчики посовещались еще. Видно было, что согласия в их рядах немного. В результате разум взял верх. Разбойники развернулись и скрылись в лесу, из которого появились всего двадцать минут назад.
Постояв еще полчаса в полной боевой готовности, конная дружина новгородцев отошла к укрепленному лагерю. Когда вернулся посланный вслед ушедшим бретерам дозор, купеческий обоз опять пришел в движение.
Малышев только хмыкнул по поводу такой демонстрации нравов:
– Ну и слабовата-то в поджилках эта немчура. Даже напасть не попробовали.
Это заявление вызвало бурную реакцию со стороны подошедшего Горового. Казак презрительно сплюнул под ноги фотографа:
– Дурень ты еще в военном деле. – Подъесаул махнул рукой в сторону леса, в котором скрылись бретеры. – Да сунься они на нас, половину положили бы, а то и все легли. А пошто? На кой мертвым добыча? Упустили момент, програли место – и ушли как надобнать. И это, мать их, правильно… Видать, парни бадялые, а не мандавошки штабные, что крови солдата считать не любят, а врага только в рапортариях видали.
Сомохов поддержал оценку казака:
– Грамотно поступили. У них половина отряда – стрелки, а у нас – вся кавалерия при копьях, да и та от стрел лагерем прикрыта. Начнешь во фронт лезть, наши конники по тылам лавой пройдут, полезешь во фланг обоза на кавалерию – под стрелами да болтами людей положишь. Умно разбойники решили.
Построившись в походную колонну, обоз начал движение. Онисий Навкратович, посовещавшись с Силой Титовичем и проводниками, объявил, чтобы до ночи никому доспехи не снимать. А там видно будет.
До ночи все было спокойно.
Ночью лагерь, ставший в табор, охраняли двойные дозоры, но бретеры решили не связываться с обозом.
Через день новгородцы дошли до Хомбурга.
9
Эльба – мать германских рек
Хомбург, или, если угодно, Гамбург, мало отличался от Любека, разве что был побольше немного. Неся на себе все ту же портовую нагрузку, город являлся, в отличие от соседа, ориентированного на Восток, воротами Германии в сторону Запада. Сюда по Эльбе сплавляли баржи из Баварии, Богемии и Мессена, где их уже встречали корабли из цветущей Фландрии и Аквитании, Англии и далекой Испании.
В городе новгородцы пробыли один день. Именно столько времени понадобилось Онисию Навкратовичу, чтобы продать подводы и коней и арендовать широкую старинную рухлядь, гордо именуемую хозяином "баржей", с типично немецким именем "Милая Эльза", способную довезти товар и дружину до Магдебурга, где этим летом стоял двор Генриха IV.
Сундуки с мехами и тридцать шесть человек новгородцев заполнили все свободное пространство на борту. Плыть приходилось против течения. "Милую Эльзу" тянула четверка крепких немецких тяжеловозов. До першеронов или суффолков девятнадцатого столетия эти образцы селекционной мысли века одиннадцатого не дотягивали, но выгодно отличались от тех пони-переростков, которых можно было видеть в новгородских землях.
На ночь приставали к оговоренным на имперском шляху стоянкам за пределами крепостных стен городков, украшавших полноводную Эльбу.
Дорогой "полочане" под руководством Сомохова и рыжего корабела Юргена изучали премудрости немецкого языка. Самые большие успехи наблюдались у Малышева, который знал немного немецкий еще со школьного курса и начал обучение современному диалекту еще у Борнхольма, решив не отставать от Улугбека Карловича. Хуже всего воспринимал новую речь Горовой. Даже далекий от грамоты и школ Пригодько легче схватывал слова и созвучия, чем пышноусый подъесаул. Тот больше кряхтел и забывал наутро все, что с таким трудом зазубривал вечером. Зато он был единственным, кто, по его же словам, понимал южные китайские наречия и знал цыганский язык. Последнее объяснялось женитьбой его двоюродного дяди на цыганке, что было редкостью для кочевого народа, а маленький Тимка в детстве любил бывать в гостях у своих родственников.
Небыстрое течение и чистенькие пологие берега, которыми любовались дружинники, наводили на философские мысли и долгие разговоры ни о чем. Дорога до Магдебурга должна была занять восемь дней. Вечерами посиделки у костра на одном из самых охраняемых имперских путей венчали дружеские попойки под знаменитые немецкие колбаски и уже узнаваемое немецкое пиво, которое дружинники находили слабым, а Горовой вообще не признавал за алкоголь.
Как-то вечером, чтобы разнообразить времяпрепровождение, Сомохов решил в меру своих познаний объяснить Горовому, Малышеву и Пригодько положение дел на политической арене мира, в котором они находились. К таким разговорам со своими суждениями и историями часто подсаживались и дружинники, а то и сам Сила Титович или Онисий Навкратович.
Главное, что интересовало русичей, – это германское государство, по которому они и путешествовали. Сомохов же, не желая зацикливаться на одной стране, старался последовательно изложить политическую картину всей Европы в целом. Археолог по образованию, он был и оставался историком. Знания его хоть и имели узкую направленность, но, как любой уважающий себя хороший специалист, он знал нюансы каждого исторического пласта и мог преподнести суждения и мысли о строении существующей политической системы, которые иногда могли показаться окружающим настоящим открытием.
На вопрос Малышева о том, что же необходимо знать о существующем мире, Сомохов ответил:
– Главное – не думайте, что вас защитят здесь какие-либо законы. – Он перевел взгляд с Малышева на притихших от такого заявления окружающих и продолжил: – Времена, когда здесь правили единые для всех законы, прошли вместе с эпохой Рима. Теперь здесь правит кутюм.
– Чего? – не понял Тимофей, прислушивающийся к интересному разговору.
– Кутюм, любезный Тимофей Михайлович, это значит сложившийся стереотип привилегий и судебных решений на основе прецедентов в той или иной сфере жизни и определенном историческом социальном сословии.
Малышев хмыкнул:
– А попроще можно, Улугбек Карлович?
Археолог усмехнулся:
– Куда уж попроще, Константин… э… – Ученый запнулся, вспоминая отчество собеседника. Видимо, опыт проведения научных дискуссий сформировал определенный стереотип поведения и называть своего попутчика просто Константином Улугбек Карлович считал невозможным.
– Павлович. – Костя понял заминку правильно.
Ученый продолжил:
– Так вот, Константин Павлович, это значит, что в каждой провинции здесь свои неписаные законы для каждого сословия. То есть если в одном селе крестьянин убил свинью соседа, то ему отрубят руку, а в другом – заставят заплатить штраф, в третьем – объявят вне закона и сожгут или изгонят. Если кто-то в чем-то провинился, то его судит не общий суд. Для любых слоев населения, будь то крестьяне, горожане, духовные лица или дворяне, существуют свои суды и, соответственно, свои законы. Причем, повторяю, в каждой провинции, каждом городе они разнятся.
Горовой почесал голову:
– Что ж получается, Улугбек Карлович, тут, может, и места есть, где душегубца какого и за преступника не считают, а?
Сомохов задумался:
– Ну, это я сказать не могу. В основном все живут по христианской морали. Ценности и заповеди Библии одинаковы для всех. Так и в кутюме, обычаях то есть. Убийце рубят голову, вору рубят руку или вешают, если уже попался, а душегуба какого могут и на кол, а потом вешать.
В разговор встрял один из новгородских дружинников, Венедим. Будучи одним из самых молодых, он стремился быть поближе к полоцким наемникам-купцам, повидавшим мир и знавшим много нового.
– А я вот слышал, что баб они здесь не вешают?
Пока Сомохов вспоминал, что он знает по этому вопросу, взял слово старый Микита Акуньевич. Седой ветеран любил послушать других, а сам большей частью молчал.
– Они баб не вешают, – степенно пробасил он. – Они, ежели чего там, так их закапывают живьем.
– Ну да? – открыл рот охочий до нового Захар.
К костру начали подходить молодые дружинники.
Сомохов продолжил:
– Так вот. Про женщин я не уверен, Миките Акуньевичу видней. В общем, если что приключилось и вас в суд какой тянуть собрались, то не думайте, что вас там закон или "Правда" спасет. В основном все, что здесь считается законами, направлено на защиту местных от разных пришлых, коими мы с вами и являемся. Далее если вы правы, а ваш оппонент не прав по всем канонам.
Дружинники одобрительно загудели: "Правильно! Свой – он свой, хоть и вражина, а наш".
Малышев вскинулся:
– Так что же выходит? И прав здесь у нас нет?!
Улугбек Карлович улыбнулся, а ответил Микита Акуньевич:
– Право тут может быть только одно. – Он стукнул себя по рукоятке меча. – У кого меч острее, того и суд.
Дружина захохотала. Вечерний разговор разгорался.
– А скажи-ка, Улугбек Карлович, что ты о политесах местных знаешь? К какому государю мы едем-то? И с кем он воюет? Слышал, будто с королем итальянским, – спросил Горовой.
Сомохов почувствовал себя вновь за институтской кафедрой. Говорить об истории он мог часами.
– События последних лет в Германии и христианском мире тесно связаны с тремя людьми: императорами Священной Римской империи Генрихом Третьим и его сыном Генрихом Четвертым, а также монахом, а затем и папой Римской Католической церкви Григорием Седьмым, до помазания – Гильдебрандом.
Далее коротким монологом Сомохов изложил все свои знания о политических перипетиях, начиная с середины одиннадцатого века и по текущий день.
Еще тридцать лет назад папская власть была в Европе практически номинальной. Германские императоры сделали из римского понтифика, главы всех христиан, марионеток, назначая их из угодных церковников, даруя церковные земли и епископские звания по своему усмотрению. Соответственно, получившие епископские звания рыцари не спешили расставаться с мирскими радостями. Такие понятия, как целибат, смирение, укрощение плоти, были редки в среде высших церковных иерархов. Правили корабль церкви в окружающем мире воля императора и симония, то есть практика продажи церковных должностей.
Как обычно, все же остались и те места, которых не коснулось всеобщее грехопадение. В христианском мире того времени это был монастырь Клюни. Именно из этого монастыря вышел монах Гильдебранд, прозванный при жизни "делателем пап", – человек, повернувший историю христианского мира вспять.
Выходец из семьи крестьянина, он с раннего возраста поступил в монастырь. Небольшого роста, склонный к полноте, монах Гильдебранд выделялся среди окружающих неистовой верой и кипучей жаждой деятельности, всю энергию которой он направил на то, чтобы сделать церковь достойной того положения, которое она занимала в душах христиан.
Из своего первого монастыря, где он, по сути, начал свой путь в церковной иерархии, Гильдебранд перебрался в монастырь Клюни, известный своей борьбой за чистоту веры. Там у него и появилась идея вернуть в церковь дисциплину и порядки, которые она растратила за последние годы.
Папа Лев IX по дороге в Рим познакомился в Клюни с монахом Гильдебрандом. Познакомился и проникся энергией последнего, чистотой его веры и устремлений. Так, в 1049 году Гильдебранд появился в Риме уже советником нового папы. Благодаря своей кипучей деятельности, которую он направил на дела церкви, тридцатилетний монах быстро завоевал популярность и стал за пять лет одной из влиятельнейших фигур при папском дворе.
В Германской империи в то время было неспокойно: император Генрих III воевал на западе, в Лотарингии, с герцогом Готфридом Бородатым, а в центре Италии творил заговоры и сбивал мятежные союзы из вольных итальянских городов маркиз Бонифаций Тосканский. На севере Италии бунтовал Турин, на востоке Германии буянили угры, постоянно будоражило мятежную Саксонию, помнящую времена, когда Германией управляла саксонская династия.
В результате длительной борьбы император успокоил Саксонию, поверг Лотарингию, казнил Бонифация. Но остановиться и бросить хотя бы мимолетный взгляд на церковные дела императору не дали – вдова убитого маркиза Беатриче вышла замуж за изгнанного герцога Лотарингского Готфрида Бородатого, и беспорядки в империи начались по новой.
Устав от постоянного напряжения, Генрих III умер в тысяча пятьдесят шестом году, успев перед смертью назначить нового папу Виктора II взамен усопшего в тысяча пятьдесят четвертом году Льва IX. Гильдебранд, уже весомая фигура в католической церкви, оказался зажат между влиятельными римскими домами и императором и не воспротивился императору, даже сам съездил в Германию узнать его решение. Но далее римский двор начал вести себя уже по-другому: то, что было нормой для могучего Генриха III, стало невозможным для его наследника шестилетнего Генриха IV.
Притихшие при императоре-отце удельные немецкие князья при императоре-сыне начали снова бунтовать, не желая подчиняться младенцу или его матери, императрице Агнессе. Восстала Лотарингия под рукой вернувшегося в родные земли с войсками супруги Готфрида Бородатого, венды вырезали имперскую армию. В тысяча пятьдесят седьмом году усоп ставленник императора-отца Виктор II. Гильдебранд приложил все усилия и возвел при помощи римской партии в курии в сан папы кардинала Фридриха, аббата Монтекассинского монастыря и родного брата мятежного Готфрида. Новый папа принял имя Стефан IX. Но время, отведенное новому папству, было ничтожным. Стефан погиб при неясных обстоятельствах в тот момент, когда Гильдебранд ехал для переговоров с воюющими сторонами в Центральную Германию. Итальянские бароны быстро посадили на освободившееся папское кресло Бенедикта X. Такой поворот заставил объединиться бывших врагов – императрицу Агнессу и Готфрида Бородатого, брата умершего Стефана. При участии Гильдебранда они возвели на папский престол Николая II. Чтобы усилить давление на римских патрициев, Гильдебранд заключил союзный договор с норманнами, захватившими юг Италии и Сицилию. В тысяча пятьдесят девятом году тосканская и лотарингская армия с севера и норманны с юга захватили Рим и вернули Николаю контроль над Ватиканом.
Далее дела развивались еще быстрее. Сразу после воцарения в Ватикане Николай, с подачи своего верного советника, принял декрет, по которому папу должны избирать только священнослужители, без вмешательства светских властей, то есть римских баронов и императора.
В тысяча шестьдесят первом году умер и Николай II. Гильдебранд, финансовый глава Римской церкви и ее министр иностранных дел, приложил все усилия и заставил кардиналов избрать на папство Александра II, не спрашивая согласия императора.
Такой ход, а именно – полное пренебрежение согласием германского императора, не остался незамеченным. При поддержке императрицы Агнессы немецкие епископы избрали своего папу, Кадала. Началась война, где на стороне Александра II активно действовали норманны. Успех одержали сторонники Рима – в тысяча шестьдесят четвертом году Кадала изгнали из Германии, и в том же году на соборе в Мантуе Германия признала папой Александра.