До тысяча семьдесят третьего года Гильдебранд правил от имени Александра II, а после смерти Александра римский народ чуть ли не насильно возвел Гильдебранда в папы под именем Григория VII. После избрания тот сразу начал те самые реформы церкви по ее освобождению от германского императора и других светских властей, о которых так долго мечтал и почву для которых так усиленно готовил. Одновременно началась борьба внутри церкви с практикой продажи церковных должностей и нарушением священнослужителями целибата. Это вызвало недовольство юного императора и тех верховных служителей церкви, кто получал свои наделы и епархии из его рук. Для начала взбешенный самоуправством Генрих IV собрал немецких епископов и низложил Григория VII, вернее, попробовал сделать это. В ответ тот отлучил императора и его приверженцев от святого причастия и церкви. Это послужило добрым поводом для новой вспышки восстаний: швабы и баварцы начали избирать нового императора, войско под угрозой вечного проклятия и отлучения покинуло Генриха.
Чтобы заслужить прощение папы, германский император три дня в январе тысяча семьдесят восьмого года стоял босиком на снегу перед домом маркграфини Матильды в Каноссе, дочери Беатриче Тосканской и Бонифация и приемной дочери Готфрида Бородатого Лотарингского, у которой гостил папа Григорий VII.
Гильдебранд простил императора, но вынудил его провозгласить независимость Римской церкви от Германской империи и признать ее "не вассалом, но госпожой". Император каялся, присягал на верность папе, потом вернулся прощенным в Германию, где собрал новое войско, разгромил по очереди всех повстанцев и задумался о реванше. Усмирив Германию, он с войском пришел под стены Рима и после нескольких попыток в тысяча восемьдесят четвертом году захватил его и осадил замок святого Ангела, где заперся со своими сторонниками Григорий VII. Роберт Гюискар, предводитель норманнов и хозяин юга Италии и Сицилии, давний союзник Рима, выступил на помощь осажденному папе. Когда Роберт явился на помощь с тридцатью тысячами норманнской и итальянской пехоты и шестью тысячами кавалерии, Генрих отступил без боя перед неистовыми потомками викингов в Северную Италию. Но это только ухудшило положение папы Григория. Роберт Гюискар, взбешенный тем, что римляне не смогли сами защитить понтифика, поступил с открывшим ворота Римом как с захваченным городом, вырезав население и продав римлян как рабов. Не выдержав того, что город, который он считал родным, погиб из-за него, Григорий VII уехал в Салерно, где спустя год и усоп.
Новый папа Виктор II правил недолго и отличался кротостью и смирением. Пришедший ему на смену Урбан II, выбранный в тысяча восемьдесят восьмом году, провозгласил верность идеям Григория VII и в союзе с сыном Роберта Гюискара Рожером Борса начал новый этап борьбы с императором Германии. На стороне Урбана выступила Северная Италия во главе с маркграфиней Тосканской Матильдой, вышедшей замуж за сына Вельфа Баварского, одного из главных врагов Генриха IV.
Перечислять графов, императоров и пап ученый, казалось, мог без конца, но археолога прервал Малышев.
– Это ты сейчас для кого все это сказал? – потирая лоб, спросил Костя. – У меня от этих маркграфов лоб распух. Чтоб это все запомнить, надо дня два историю зубрить…
Воспользовавшись паузой, задал вопрос кто-то из новгородцев:
– Так сейчас император воюет с итальянцами, так, что ли?
Ответил Микита Акуньевич:
– Не-а, он этим летом в Магдебурге с молодой женой своей будет. А в Италии сейчас сын его, Конрад, порядок наводит. А жена новая императорова-то ведь дочка Всеволода Старого, а значит, и сродственница князю нашему. Ее деткой еще, годков, значит, больше десятка назад, привезли в жены к маркграфу Штаденскому Генриху. Его Длинным называли за… Ну, неважно за что.
Дружина заржала, а Микита Акуньевич невозмутимо продолжил:
– Девочка подросла у монахинь, а как к возрасту подошла, замуж за маркграфа ее и выдали. Вот только недолго пробыла замужней. Годка два, может, потом овдовела – и обратно в монастырь. Да попалась на глаза императору, а наши ж девки, они… – Старый вояка приосанился. – О-го-го! Огонь! Ну и глянулась она ему, так что лет семь назад он ее и засватал… Да, точно, годков семь назад это было. Я тогда в земли швабские с торговыми гостями ходил.
Княжий гридень начал загибать пальцы:
– Было ей тогда семнадцать от роду, значит, сей год уж…
– Двадцать четыре, – подсказал Костя.
Новгородец расплылся в улыбке:
– И верно. – Его лицо помрачнело. – А вот деток им Бог не даровал.
Венедим хмыкнул:
– Я думал, старый ужо, Генрих-то, по молодкам бегать, а он от молодой жены не отходит. Видать, боится, что, пока по Италиям да Лотарингиям воевать будет, молодая жена ему украшения почище короны может приделать.
Дружина снова захохотала. Кто хлопал себя по колену, кто давился пивом.
Кто-то из гридней возразил:
– Да не. Генрих-то еще не старый. Годов под сорок, может, чуток побольше. Но в Любеке мне баба одна сказывала, что после Ганоссы, где император на коленках под снегом прощение у папы вымаливал, Генрих не очень по мужскому-то делу. Совсем слабоват.
Хохот мало-помалу стих. Микита Акуньевич, желая уйти от скользкой темы, задал появившемуся знатоку нейтральный вопрос:
– А я вот слыхал, Генрих все больше в Госларе живет, в Саксонию, где мы сейчас, носа не кажет. Твоя баба ничего по этому поводу не баяла?
Онисий Навкратович подсел к костру.
– Как прошел Генрих по землям и замкам саксонским в прошлом году, так и стоит на границе в Магдебурге, армию не распускает. Золота много с мятежников взял, да и молодая жена опять же ж. Пиры кутят, охоты да турниры. А где весело, там купцу можно с прибылью быть.
Понемногу посиделки из исторического кружка начали превращаться в нормальную мужскую попойку, чему немало способствовали местное пиво и подоспевшие колбаски.
Один из приказчиков начал рассказывать услышанную в кабаке историю о том, как один из местных монахов залез к молодке, да был застукан ее мужем.
Хохот у костров новгородцев не смолкал до самой полуночи…
10
Между Гамбургом и Магдебургом кроме реки существовала вполне сносная дорога еще римской постройки, которой пользовались имперские курьеры и паломники, неспособные оплатить водный путь. Через час после того, как "Милая Эльза" отчалила от мостков, по этой дороге к временной столице империи отправились два всадника. Одетые просто, но с заводными лошадьми на поводу, они очень спешили. Одним из них был рыжий Хладик, проводник русичей.
Всадники опередили "Милую Эльзу" на четыре дня. В то время как новгородцы только подходили к границе мейссенских земель, в ворота усадьбы в пригороде Магдебурга уже стучали запыленные кулаки бывшего проводника.
Суровый привратник дома нехотя пустил запыленных гостей и провел их к хозяину, готовящемуся ко сну в небольшой столовой перед пылающим камином.
Личный медик его императорского величества Энцо Валиаджи был в прекрасном настроении. За последние месяцы к императору вернулись все его несложные мужские радости. Недуг, который сорокалетний государь Германской империи лечил уже больше десяти лет, отступил, и Генрих IV наслаждался обществом своей молодой жены, императрицы Адельгейды, и остальными пятнадцатью развлечениями дворянина, что, без сомнения, являлось заслугой его нового медикуса.
Валиаджи потянулся в кресле и глянул в крошечное окошко на пыльные липы двора.
Очередное усмирение мятежной Саксонии закончилось зимовкой имперского двора в Магдебурге, и, по слухам, венценосным супругам здесь нравилось, чего нельзя было сказать о новом императорском лекаре.
Валиаджи, при посвящении десять лет назад получивший имя Пионий, потягивал горячее сладкое итальянское вино, приправленное корицей и лимонными корками, и парил ноги. Невысокому сухощавому итальянскому медику было уже ни много ни мало сорок семь лет. И не всегда у него были крыша над головой и таз с горячей водой в ногах. Энцо старался наслаждаться полученным положением, знал, кому он обязан этим, и пока не собирался расставаться со свалившейся на него удачей, хотя и брезгливо посматривал на окружающую суровую германскую архитектуру. Германия так не вязалась с привычными ландшафтами родной Италии!
Валиаджи думал о Любеке. Именно с этим портом нынче были связаны честолюбивые мысли лекаря. Та сила и власть, которую он получил, приблизившись к трону одного из влиятельнейших государей Европы, та мощь были лишь отголосками силы, которую он может обрести, если станет главой местного клана почитателей богини Архви серпом ее. Энцо не был старым и заслуженным адептом этого культа. Все, что связывало его со странными новыми верованиями, было вокруг него: благодаря Архви лекарь-неудачник, промышлявший кровопусканием и лечением от вздутия живота, получил знания, позволившие ему стать светилом медицины, подняться среди не столь везучих коллег. За последние пять лет он узнал о болезнях и их лечении больше, чем за двадцать лет обучения и практики, то есть за всю свою сознательную жизнь до того момента, когда в полупустой корчме сизоносого Тихши к его столу подсел странный купец.
Тогда в корчме Энцо напился и долго говорил с новым знакомым, а наутро уплыл с ним на корабле в далекую Азию. Через пять лет Валиаджи вернулся адептом культа Архви и лекарем, равным которому не было при дворах германских маркграфов и французских герцогов.
Энцо не был ярым католиком, хотя родился и вырос в Венеции. Его отец был христианский купец, мать – габрейка, на которой тот женился в расчете на приданое. Когда Энцо был еще мал, отец разорился и пропал где-то, мать с ребенком вернулась к родителям, и маленького Энцо воспитывали в веротерпимой обстановке – для Валиаджи вопросы религии никогда не становились камнем преткновения: веруешь ли ты в Христа, Аллаха или Иегову – не важно, лишь бы твой бог приносил тебе удачу.
Культ, которому он теперь поклонялся, не стремился к известности. Толпам рядовых поклонников адепты богини предпочитали богатых и влиятельных последователей, получивших от Архви примеры своего расположения и следующих за новым верованием пусть не с горящими глазами, но с меркантильным интересом. Расположение их покупалось новыми возможностями, связями, долголетием и властью. Для каждого новообращенного находился свой ключик. Принимали только тех, кто мог быть полезен. И пусть из-за такой политики культ Архви будет тайным еще долго, власть и выгоды, полученные из рук богини сильными мира сего, привлекали все новых приверженцев…
Энцо повернулся к горящему камину. Мысли лекаря приятно туманил аромат хорошего вина. Позвать молодую польскую невольницу, которую он приобрел в прошлом месяце? Или потребовать еще вина и опиумную трубку? Все было хорошо. Правда, Архви не давала денег. За деньгами и властью надо было обращаться к Лучезарному. А Энцо все еще побаивался делать это.
Валиаджи смаковал вино. Жара от горящих в камине поленьев мягко перетекала в тепло в животе, а во рту причудливо переливался вкус далекой Италии. Вокруг витал легкий аромат лимона, и итальянцу казалось, что он не в дикой Германии, а в Апулии, где прошли его лучшие годы детства.
…Ввалившиеся гости не стали спрашивать разрешения и довольно вальяжно развалились в креслах итальянской работы. Валиаджи недовольно нахмурился. Выходить из состояния легкого опьянения не хотелось. Но гости сидели напротив и жадно косились на почти не тронутую жареную курицу и блюдо с нарезанным белым хлебом.
Хозяин сделал движение рукой, и один из приехавших набросился на пищу. Он попытался говорить с набитым ртом, но складного монолога не получалось. Энцо пришлось подождать. Второй из приехавших сидел молча.
Начал речь тот, которого новгородцы знали под именем Хладик:
– Мы нашли их, досточтимый магистр.
Валиаджи подобрался.
Хладик продолжил:
– Олаф договорился с хирдом Скьерва Тардалиргсона. Сейчас они в дороге на Хобург. Если не уже на подходах. – Хладик прожевал кусок. – Но почтенный Мисаил не перестал следить за въезжающими в город. И он нашел их. Тех, кто оскорбил вас, достопочтенный магистр.
Энцо слегка поморщился. Он немного переборщил с объяснениями, которыми сопровождал свой приказ. Достаточно было только повеления, объяснять свои мотивы подчиненным глупо. Тем более утверждать, что кто-то оскорбил могущественного магистра и ушел безнаказанным.
– Почтенный Мисаил вычислил их, но не был уверен, – говорил Хладик.
Пришло время удивиться Валиаджи. Не в обычаях Мисаила и Олафа сомневаться, вычисляя врага. Ибо лучше вырвать полезный злак, чем пропустить сорняк.
– Почему он просто не прирезал их? – Позволить сорваться такому вопросу с уст магистра могло только выпитое вино.
Хладик закивал головой:
– Да, мы попробовали. Достопочтенный Олаф желал увидеть оружие, о котором вы упоминали. – Лжепроводник развел руки с зажатой куриной косточкой. – Но они не выявили колдовства. Тогда Олаф сказал: "Пусть Равула поедет с иноверцами", и Равула поехал. – Лже-Хладик-Равула склонил голову. – Чтобы если я, Равула, скромный раб Лучезарного, выявлю следы колдовства, сообщить вам, досточтимый магистр.
Энцо передернул плечами:
– Ну и?
Равула радостно затряс куриным крылышком, которое обгладывал в перерывах между фразами.
– И я, таки да, увидел это оружие… Да!
Оценив недовольство магистра эмоциональностью доклада, бывший проводник продолжил:
– Под Хомбургом риттер Гумбольд Свиная Ляжка вознамерился пощупать за мошну новгородских купцов. С ними шли в Хомбург вызвавшие подозрения незнакомцы. Я был неподалеку и все видел. Так вот, стоило всадникам риттера появиться пред обозом, как эти люди достали какие-то колдовские палки, о чудесных свойствах которых я потом порасспросил ехавших с ними в охране пришлых воинов. Эти палки мечут гром и могут убивать бронных воинов на двести шагов.
Хладик-Равула прибавил торжественно:
– Это те, которых вы ищете, досточтимый магистр. И они направляются в Магдебург.
Энцо откинулся на подушку кресла и нахмурился. Все шло как надо. Враг, поимка которого открывала ему ослепительную дорогу наверх, сам шел в его руки. Зря были потрачены мешки с серебром на подкуп хирда Тардалиргсона и золото на кнорры, на которых сейчас наемные дружины идут в бесполезный набег.
Архви улыбнулась своему скромному почитателю. А Лучезарный ведет за руку его врагов в место, где Валиаджи может сделать с ними все, что угодно… Все. Даже не вмешивая в это дело своих покровителей из местной элиты. Надо только сработать это тихо, императорский двор шума не любит.
Энцо потянулся:
– Когда они появятся здесь?
Ответил напарник рыжего Равулы, просидевший весь доклад молча. Суровая ткань походной дохи скрывала большую часть лица, но Валиаджи было не до того, чтобы рассматривать охранника своего гонца.
Небрежным движением головы второй приехавший откинул капюшон на спину. На оторопевшего лекаря взглянули неестественно большие темные миндалевидные глаза. Голос второго всадника был тягуч и мелодичен, но итальянцу хотелось от этого голоса сжаться и оказаться меньше самой маленькой мыши в подвале собственного дома.
– Они прибудут через три дня, колос. – Второй приехавший говорил медленно и тщательно взвешивая слова. Подумав секунду он обвел взглядом комнату, в которой находился, и продолжил: – И на этот раз тебе надо подобрать достойных исполнителей планов.
Энцо склонил голову:
– Слушаюсь, капилар.
Глава 3
ГОРОД СЕМИ ТЫСЯЧ КАНАЛОВ
1