- Предерзко, глумливо, богопротивно, - добавил он дребезжащим голосом. - Однако… Однако смешно, не спорю. И лепо вельми. Ух, поганец… - игумен принизил к глазам лицо отрока, взглянул строго: - На Москве за то - костер, ведаешь?
- Ведаю, отче, - скривившись, кивнул Гришаня. - Однако ведь и Ефросин, монах Белозерский, так же пишет…
- Монастырь Кирилло-Белозерский далече еси, - отпуская ухо отрока, продолжал воспитательную беседу игумен. - И от Новгорода далече, и от Москвы. И Ефросин-инок - муж ученейший, не тебе чета! А ты… Ты, я вижу, стригольник?!
Гришаня побледнел. Синие, как море, глаза его испуганно забегали, по щекам потекли слезы. Упав на колени, отрок припал губами к руке игумена:
- Не погуби, отче Феофилакт. А я… А я что хошь для тебя…
- Слыхал, господине Олег, богопротивные речи сего стригольника? - не дожидаясь ответа, Феофилакт усмехнулся, поднял со стола книжицу, поднес к глазам.
- Талант тебе великий Господом даден, - обернулся он к Гришане. - За то прощаю. Не меня благодари, но Господа! Милосерден еси Бог наш… За то, что сотворил, по утрам два раза по сорок молитвы читать будешь. Да поклоны бить не забудь! И пива не пить те шестнадцать ден, и квасу хмельного, ибо:
Пианство землю пусту створяет,
А людей добрых и равных в рабство повергает!
О ком молва в людех? О пианици!
Кому очи сини? Пианици!
Кому оханье велико? Пнаници!
Кому горе на горе? Пианици!
"Слов о Хмелю" сие есть, опосля перепишешь. Запомнил, отрок богомерзкий?
- Запомнил, отче! Перепишу сейчас же и все, как есть, поклоны отобью, не сомневайся!
- Не мне сомневаться, глупой! Господу еси! Ну, работай… - Феофилакт прихватил поставленный в угол посох. - Ишь, удумал, рыбаков… ха-ха… и смешно ведь… О, Господи, прости меня, грешного… - размашисто перекрестясь, он обернулся в дверях: - Господине Олег, иди-ко за мной!
Бросив взгляд на притихшего Гришаню, Олег Иваныч пожал плечами и вышел на крыльцо вслед за игуменом. Над владычным двором, мощенным деревянными плахами, отполированными множеством ног, сияло жаркое июльское солнце. Отражалось - больно глазам - в белых стенах церквей и башен Детинца, играло разноцветьем в слюдяных окнах Грановитой палаты. Стояла тишь, лишь с Волхова еще доносились иногда редкие крики. Было душно. Парило. Выйдя на крыльцо из прохладной кельи, Олег Иваныч сразу же покрылся потом. Еще бы - кафтан-то, чай, не дырявый! А ходить в рубахе с коротким рукавом тут было как-то не принято.
В палатах, куда они вошли с игуменом, царил полумрак. Олег Иваныч даже не разобрал со свету, где он и что перед ним - потом только, как попривыкли глаза - увидел: палата велика, с низким потолком, узкими оконцами, и сумрачна. Длинный стол, пара скамеек, лавки вдоль стен, в углу - иконы в окладах. Зеленый огонек лампады…
- Ловко! - одобрительно кивнул Феофилакт, выслушав рассказ Олега. - Митря, говоришь, бороденка, что у козла? Хм… Кажись, знаю такого. Митря Упадыш - звать злодея сего, да вот только чей он? Да и Тимоха Рысь - чей? Хорошо бы узнать. - Острый взгляд игумена уперся прямо в глаза Олега. - Вот ты и узнаешь, господин Олег! - громко произнес он. - С сего дня - беру тебя к себе на службу! Отказываться не советую, потому как - кто ты есть? Не новгородец, обонежец, тихвинец, а то - и подале откуда… Так?
Олег Иваныч кивнул, чувствуя, что совсем не стоит возражать сейчас этому человеку, имеющему не столь маленький вес в политической жизни Великого Новгорода…
- Ни связей у тя в Новгороде, ни покровителей, ни друзей каких… окромя Гришани-отрока. И с шильниками ты ловко, на Нево-озере… Потому и беру. Ближним служилым человеком, да не простым - житьим. А дело твое такое будет, слушай: много врагов у Новгорода, и в самом граде, и опричь…
Долго говорил игумен. Растекался мыслию по древу, туманно и велеречиво. О величии Новгорода рассказывал, о вольностях новгородских, о псковичах мерзких, об ордене, о Казимире Литовском и о московском князе Иване Васильевиче, каковой опаснее для Новгорода, чем все остальные вместе взятые… А может, и во благо Новгороду дружить с Иваном? Для веры православной - уж точно, во благо. Потому и не очень-то ругал Феофилакт Ивана Васильевича, великого московского князя, чаще хвалил… Но так - пополам с руганью. Сомневался.
Говорил, говорил, говорил игумен… Перемежал слова с молитвами, кивал то на небо, то на иконы. А затем, говоря современным Олегу Иванычу языком, предложил ему возглавить собственную службу безопасности. Не просто так возглавить, с перспективой. С перспективой превратиться когда-нибудь - архиепископ Иона стар и болен - в начальника службы безопасности всей Новгородской республики!
Что и говорить - довольно неожиданная карьера для скромного старшего дознавателя! Не очень-то спокойная должность. Своей смертью точно помереть не дадут, так уж тут принято. Но, с другой стороны, куда деваться-то? Правильно мыслит игумен - некуда, негде даже главу преклонить. А с другой стороны… Дело-то вроде - знакомое! Азарт, азарт почувствовал вдруг Олег Иваныч, такой, какой был у него когда-то в молодости, лет с десяток назад, когда дневал и ночевал на работе, опером. И платили плохо, и недосыпал, а часто и откровенно голоден был, но… Но был азарт - томленье, некое сладкое предвкушенье - то, без чего и жить-то противно. Было ведь все это, было… Только вот - куда делось потом, как ушел Олег Иваныч с оперов в старшие дознаватели. Вернее, не сам ушел, его "ушли" - заставили: в отделении дознания давно некомплект был, а Олег уж очень туда подходил, опыта много. Нет, бывал иногда и в дознании азарт, особенно когда дело сложное да интересное, но… Губился тот азарт на корню начальником да прокурором. А вот здесь… Чем черт не шутит, кажется, нашлось и ему дело в Новгородской республике. Азартное, непростое дело! Аж дух застыл… Тут и еще одно соображенье взыграло - карьерное, хоть и не бы Олег карьеристом. Феофилакт-то к архиепископу Ионе близок, сиречь - к министру иностранных дел. А что, ежели и он, Олег Иваныч, нужность свою показав, важным человеком станет - ну, не архиепископом, конечно, а замом, по оперработе? Говоря по-старому - товарищем министра. Эх, жаль, аналога МВД у них тут нет - ну тоже, тут кое-что Иона совмещает, напополам с посадником. Потом, может, и создать министерство-то? Под собственным чутким руководством. А пока главное - работа. Эх, азарт, азарт… Сладостное, давно позабытое чувство… Не ждал, не гадал Олег Иваныч, что еще раз испытает его, а вот, похоже, придется! Что ж, дай, как говорится, Господи!
На Торговой стороне, на Славенском конце древнем, меж двух сходящихся улиц - Ильинской и Славной - располагалась небольшая - дом с подклетью, амбар да баня - усадьба, огороженная высоким тыном. Узкие окна фасада выходили на запад, на глухие стены каменных башен городских укреплений. Если выйти за ворота и сделать несколько сот шагов вдоль по заросшей вереском улице Славной, можно было оказаться прямо у городских ворот, тех, что "на Славне". Перейти мостик через ров и выйти на запыленную дорогу с твердой, утрамбованной колесами повозок колеей. Дорога вела на юг, к московитам. Если же, выйдя из ворот, свернуть направо, по Ильинской, - немного погодя упрешься в глухую башню, откуда потом или назад возвращайся, или бери круто вправо, мимо оврага, мимо пустоши, мимо ореховых кустов и березовой рощицы, - если не заплутаешь, выйдешь снова на Славную, а уж там дальше не ошибешься - все прямо да прямо, к Торгу. В удобном месте располагалась усадьба - и не на самом виду, и до Ярославова дворища с мостом не так уж и далеко, а по мосту - и на Владычный двор. Правда, туда можно было и на лодке добраться - еще быстрей получалось. Выйти из воротной башни, повернуть налево, спуститься к Волхову - там, в кустиках, неприметный вымол - небольшой мосточек, лодка, шалашик рядышком. В шалашике том рыбачки - дедко Евфимий со внуками. Не простые рыбачки - верные Феофилактовы люди. Летом да весною в шалашике жили, рыбкой волховской промышляли, да за лодкой приглядывали, а случись чего - весла в руки, и на Владычный двор. К мосточкам тем, случись нужда, и крупное судно могло причалить, ежели, конечно, кормщик место знал - с реки-то ничего не было видно: ни мосточков, ни лодки, ни шалашика. Одни заросли. По осени же дедко Евфимий - крепкий еще старичок, да и внуки его - косая сажень оглобли двадцатилетние - бросали шалашик да переселялись в усадьбу. Ту, что между Ильинской и Славной. Усадьба тоже принадлежала игумену Феофилакту, вернее, монастырю его, но то роли не играло. Пожертвовала когда-то усадебку под старость одна одинокая боярыня на помин души. Феофилакт-игумен не будь дурак, сразу смекнул - и самому пригодится усадьба, мало ли. По-тихому оприходовал, мало кто и знал про нее. Дом подновили, клеть подправили, перебрали тын - любо-дорого стало, живи да радуйся. Да работай во славу Господа… и Феофилакта-игумена…
Вот в этой-то усадебке и поселился Олег Иваныч, человек теперь не простой, "житий", хитрыми Феофилактовыми делами заведующий. А дел таких много набиралось: лодьи монастырские придут - обеспечь охрану, доводчики с Нево-озера появятся с вестью какой - вези на Владычный двор, да сперва проверь, те ли люди, а пуще всего интересовало Феофилакта, кто что думает в Новгороде, кто чем дышит и, главное, с кем. Найди-позови-встреть людишек нужных, что по всему городу шатаются, все видят, все знают, все поведают. А людишек этих сперва ведь еще и приветить нужно. Кого деньгами, кого посулами, а кого и силой. Вставал Олег Иваныч ни свет ни заря - брал кого-нибудь из оглоедов дедковых, да отправлялся на вымолы, на Торг, на Софийскую. В склады, в кабаки, в места непотребные. Туда, где народу тьма-тьмущая, где снуют-орут-пьют. Там и было для Олега Иваныча словно сладким медом мазано. Садился неприметненько за стол, кружку квасу заказывал, да не столь пил, сколь вокруг смотрел, глазами зыркал. Примечал: этот на вино да лесть падок, а тот - на девок, а вон, сам-третий - обезденежел, вот-вот вконец пропьется. Подсылал к таким оглоедов, угощал корчмой с пирогами, деньгами ссуживал, для кого-то мог и на стоялый медок разориться - денежки-то не свои, Феофилактовы, хоть и спрашивал за них игумен строго. Называл Олег Иваныч действия свои просто - вербовка агентуры. И хоть информации пока было - кот наплакал, - не торопился Олег, знал - курочка по зернышку клюет. Главное - начало было сделано, появились у него в разных местах люди свои, неприметные, да сведущие. Особо важных звал Олег Иваныч в шалашик, крепко расспрашивал, пивом-медом поил, опосля сидел до петухов на усадебке, все важное записывал на листочках коры березовой, белой, выделанной - любо-дорого писалом скрипеть-поскрипывать… Эх, азарт, азарт! Здорово-то как, черт возьми!
"Московитские люди" - ремесленники и купцы большей частью средних доходов, связанные с низовой торговлей и, в целях расширения сбыта, заинтересованные в покровительстве сильного московского князя. К этой же группе относится значительная часть так называемых "черных" людей - с низкими доходами и ярко выраженным стремлением искать счастье в православной вере. Именно Москву считают они оплотом православия из-за нахождения там митрополита. Вообще, среди многих "простых" новгородцев в последнее время - 5-10 лет - распространяется понятие общей русской идеи, првавославия и единого русского государства с центром в Москве. Источниками подобных настроений, скорее всего, являются агенты московского князя Ивана Васильевича в торговой среде. Задача на будущее: выяснить - кто распространяет подобные идеи и с какой целью.
Олег Иваныч перечитал записи, подумал и перечеркнул наискось слова "с какой целью". И так, в общем-то, ясно - с какой… Главное - кто?
Отложив "московитов" в большой, сплетенный из лыка, короб, Олег пододвинул ближе к себе березовые "карточки" на "западников", коих записал пока наскоро, без деления на "литовцев", "ливонцев" и прочих.
"Сторонники союза с Литвой"… Марфа Борецкая, вдова посадника Исаака Борецкого. Справка: посадник Исаак, в ходе минувшей междоусобной войны (т. н. "неустроения"), проходившей в Московском княжестве и имевшей целью борьбу за московский престол, показал себя преданным сторонником Василия Темного, отца нынешнего московского князя Ивана. Вопрос: за каким чертом Марфе нужно поддерживать Казимира? Сохранить свои привилегии? Так Иван Московский, пожалуй, их тоже сохранит, тем более родственникам таких преданных людей, как посадник Исаак. Вопрос: за каким чертом боярыня Марфа Борецкая призывает к союзу с Казимиром? Ответ: она и не призывает. Сведения ничем не подтверждаются. Одни слухи. Кому выгодно их распространять? Возможный ответ: конкурентам Марфы и ее сыновей в предвыборной гонке. Как вариант - боярину Ставру. Но боярин Ставр, как один из богатейших новгородских олигархов, объективно должен быть заинтересован в сохранении независимости Новгородской республики. В этом же заинтересована и семья Борецких. Стимул действовать по-другому - большая заинтересованность в покровительстве. Ивана? Казимира? Ордена? Конкретные стимулы: посулы, деньги, шантаж? Прояснить.
Голова шла кругом. Олег Иваныч вышел на высокое крыльцо, щелкнул пальцами - служка Пафнутий вмиг метнулся в клеть, за квасом. Вообще, этого Пафнутия - непонятного, кособокого мужичонку в сером неприметном армяке - убить было мало за вчерашний прокол. После сытного обеда поленился, варнак, да и не разбудил задремавшего Олега для встречи с агентом. Агент был пономарем церкви Святого Михаила, что располагалась на улице Прусской, напрямик от Детинца. Доверенных лиц духовного, или, скажем так, - околодуховного - звания у Олега Иваныча в агентах еще не было, пономарь этот был первой ласточкой, потому и хотелось лично с ним пообщаться, прощупать на предмет анти- или промосковитских настроений. Просидев вчера часа два, пономарь так и ушел восвояси, Олег Иваныч так о нем бы и не узнал, если б не проболтался Акинфий, сторож. Акинфий этот был тоже себе на уме детина. Нелюдимый, угрюмый, до самых глаз заросший густой черной бородой, он, такое впечатление, был приставлен Феофилактом для слежения не только за воротами, но и за всем обслуживающим усадьбу персоналом. Во всяком случае, оглоеды дедки Евфимия откровенно побаивались сторожа - Олег неоднократно замечал их испуганные взгляды, хотя, казалось бы, - кого бояться здоровенным молодым детинам? Вот и про Пафнутия Акинфий доложил с видимой радостью. А ведь, если по справедливости разобраться, и сам бы мог разбудить Олега Иваныча, да только, видно, не входило это в его обязанности. Такой вот человек был сторож Акинфий. Себе на уме. Да и Феофилакт-игумен - не дурак далеко - все знал, что на усадьбе творится да чего Олег Иваныч поделывает - работает или на лавке спину отлеживает.
- Баньку, Олег Иваныч? - вынырнув из клети с кувшином пахучего прохладного квасу, заискивающе осведомился, казалось, еще больше завалившийся на левый бок Пафнутий.
Олег отхлебнул с наслаждением - ай вкусен, зараза, квас-то, да и хмелен изрядно! - подумал, махнул рукой:
- А и баньку! Топи к вечеру. Приду с Владычного, попаримся, кости погреем!
Олег Иваныч потянулся, посмотрел на затянутое бледно-серыми тучками солнышко - не задождило бы, - поднялся обратно в избу, накинул кафтан лазоревый, со шнуровьем, подпоясался, бросил в карман кистень… Эх, шпагу бы!
Заказал третьего дня Олег Иваныч подобную штуку Никите Анкудееву, знатному новгородскому оружейнику, что на Щитной жил, долго втолковывал - "типа, как меч, только лезвие тоньше, легче да изящней". Никита послушал, головой покачал, потом усмехнулся, сказал - знает, что за оружье: "в гишпаньской земле эспадой кличут", как татарская сабля, только "прямая да вострая". Сторговались за четыре деньги - дорого, да черт с ним, деньги-то Феофилактовы. Теперь вот, к пятнице, будет у Олега шпага. Тогда можно и без кистеня по злачным местечкам шляться - ну-ка, шильники, суньтесь!
- К вечеру ждите, - простился Олег Иваныч, зашагал все быстрее вдоль по Славной, прошел воротную башню, кивнул стражам, словно знакомцам давним, - те ответили, еще бы не ответить: прикормлены не так давно были - пивом да медом стоялым угощал их, теперь издалека здоровались.
Вот и мостик, поворот, овражек - с разбега его - опа! Прямо в лужу, да черт с ней, все равно к вечеру дождь будет. А вот и шалашик.
- Эй, дедко, буди оглоедов!
Хороша, быстра лодка, ловко гребут оглоеды, Мишаня с Кудином, внуки Евфимиевы. Ходко плывут, берега - так и летят, не успел Олег оглянуться - и мост показался, да все ближе, ближе…
Эх, хорошо! Есть дело - важное, нужное - не только Феофилакту, бери больше - Новгороду - азартное, есть, даже, тьфу-тьфу, любимая… Эх, Софья, боярыня-краса! Есть жизнь… Жизнь - не прозябание мерзостное! Господи, спасибо тебе!