Вскочив на коней, польский шляхтич Ольшанский, итальянский еретик Гвизольфи и старший дознаватель Олег Иваныч Завойский помчались на поиски Гришани. С ними - и посол Панфил Селивантов, не мог оставить в беде приятеля. Впереди, на пегом коне с украшенной гусиными перьями сбруе, скакал, указывая дорогу, пан Кшиштоф. За ним, не отставая, несся Олег Иваныч, на особо крутых поворотах чиркая шпагой о дома обывателей. Процессию замыкал синьор Гвизольфи с прихваченным из корчмы кувшином. В коротком черном кафтане, в такого же цвета берете с черным пером, с развевающимся за плечами плащом, тоже черным. Ну как есть еретик, даже по внешнему виду! Впрочем, почтенный синьор Гвизольфи не очень-то и скрывал свои взгляды, надеясь на принятую в Великом княжестве Литовском терпимость, острую саблю, друзей да покровительство сюзерена - князя Михаила Олельковича, с коим теперь и собирался отъехать в Новгород, а потому был весьма рад знакомству с "синьором Олегом Иванытчем" - влиятельным новгородским господином. Никого из католического и православного мира не боялся синьор Гвизольфи, а уважал немногих: знаменитого, давно умершего к тому времени поэта Данте Алигьери, киевского митрополита Григория и познанского каноника Михаилу Коперника, что во время тевтонской войны так здорово дал прикурить крестоносцам, обороняя замок Фромборк.
Городок Троки - совсем небольшой. Олег Иваныч и не заметил, как внезапно закончились узкие городские улицы, как проехали городские ворота, выбравшись к сирым, вросшим в самую землю, избенкам - жилищам крестьян. Резко запахло навозом, гниющими потрохами не так давно зарезанной свиньи, еще какой-то гнилью. Постоялый двор - если его можно было так называть - находился на окраине… не поймешь чего. То ли городской район это был, то ли деревня, впрочем, по большому счету, не важно. Только как-то убого все было вокруг, неказисто, нехорошо, неустроенно. Вот насколько был красив и богат Троки, с аккуратными улочками, с городским собором, с королевским - словно нарисованным на картинке к волшебным сказкам - замком, настолько отвратительно бедна была деревня. Нищие избы, покосившийся забор, укрытый какой-то ветошью - дерева не нашлось, что ли? - колодец. Холодный ветер трепал солому крыш, гнул к земле недосжатое жнивье на пустошах - видимо, пашнях. Что ж они так, крестьяне-то, не сжали? Бездельники какие-то… Нет, то не крестьяне бездельники (как пояснил, нагнав Олега, Гвизольфи), то барщина у них пять дней в неделю. Некогда своим полем заниматься, все на хозяйском. Во-о-он, вдали, на холме, за лесом, замок пана - и красив, и высок, и ладен. Потому и избенки крестьянские неказисты. Насколько хорошо в коронных да княжеских землях шляхте - настолько крестьянам плохо. И чем дальше, тем хуже. Так вот и у Ольшанского в имении, то же самое… Хотя нет. Ольшанский-то - пан загоновый, говоря прямо - нищий, всего и богатства - жупан да сабля, а появится грош - пропьет с друзьями, проиграет, проест, прогуляет. Зато - пан. И гонору ничуть не меньше, чем, скажем, у самого богатейшего магната, типа какого-нибудь Потоцкого иль Радзивилла. И сам "пан крулы" польский, он же великий князь Литовский Казимир Ягеллон, ничего с ним, шляхтичем, поделать не может. Даже приказать что - и то права не имеет, потому как - "вассал моего вассала - не мой вассал". И не дай бог оскорбить хоть как-то… Гонор - он и в Африке гонор. Сиречь - достоинство дворянское, напрочь забываемое Иваном, князем московским. Тот, говорят, и на бояр наорать может - и не стыдно ни капельки ни ему, козлу, орать, ни им внимать почтительно, словно и не их поносят. Одно слово - быдло. Как и эти, вон, крестьяне. Нет бы бросили все, да пошли в леса разбойничать (некоторые, кстати, так и делают), но большинство - нет, как пахали, так и пашут безропотно. А кто пашет, на тех и ездят - дело известное. Это в любом государстве так, даже в современном Олегу Российском. Тут мужики, там - бюджетники. А суть одна: и те, и другие пашут, ни чести, ни гонора не имея. Так уж лучше - не как они, лучше - как шляхтич, даже самый загоновый. Вон пан Ольшанский, скачет себе - в ус не дуя - ничей не слуга, вольный человек, сам себе хозяин.
- Эй, Кшиштоф, Кшиштоф! А ну, погодь, не спеши так, не поспеваем!
- Так приехали уж, панове!
Приехали? Куда, интересно? Ах, вот эта изба и есть гостиница… тьфу - постоялый двор. Ну, и где же кобзарь?
- Был кобзарь, - с готовностью кивнул головой. - Поутру съехал. И мальчишка был - поводырь. Нет, больше никаких отроков не было. Ан, нет… был, кажись, и отрок. Волосы, словно лен, светлые, глаза-глаза завязаны… кафтан справный, малость порванный. Его не сам кобзарь привел - други его. Какие други? Да такие… на шишей лесных уж больно похожие. А поехали туда - по Смоленской дороге. Вчетвером поехали: кобзарь, оба шиша и этот… отрок, так глаза ему и не раззяпили. Боле ничего не знаю. Слепой? Кто слепой? Кобзарь? Да он получше меня видит… вон, видите на бревне от ножа отметина - на спор метнул вчерась. Куда поводырь делся? Да куда ж ему деться, тутошний он, Мыколы Карася сынок, Мыколу-то третьего лета волки задрали. Мыкита, а Мыкита! Бежи до Карасей, покличь Хутоню, кажи: дядько Ярох крупы даст… Боле ничего не ведаю, ясновельможные, вот, ей-Богу!
Перекреститься на икону в углу застигнутый врасплох Яроха не смог - помешала острая сабля, приставленная многоопытным Панфилом Селивантовым к его морщинистому горлу. Да и речь-то свою Яроха произносил, опасливо косясь на сей незатейливый образец холодного оружия, широко распространившийся в те времена от Татарии до Польши.
- Звали, дядько Ярох?
- А! Иди, иди сюда, пащенок.
Схватив за ухо прибежавшего пацаненка, Яроха подобострастно подвел его к шляхтичу.
- Вот, панове… Забирайте, делайте с ним, что хотите, а я уж все, что знал, сказал… да и корова у меня с утра не доена… вон, мычит, в хлеву-то!
Яроха махнул рукой, дескать, можете хоть в пруду утопить пацана, а от меня отстаньте… тем более корову доить пора…
Ну, забирайте так забирайте.
Опустив голову, поводырь зрячего кобзаря понуро поплелся на улицу. А как только вышел - неожиданно дал такого стрекача!.. Если б не умение синьора Гвизольфи ловко метать аркан - ушел бы.
- Ну, говори, пся крев, а не то…
Пан Ольшанский тряхнул пацана за грудки.
- Не губите, панове! - размазывая сопли по щекам, громко заплакал тот. - Они сказали, что зарежут… если болтать буду…
- Ну, они когда еще зарежут, - Ольшанский зловеще проверил ногтем остроту сабли, - а мы - уже сейчас… И не просто зарежем - на куски изрубим. Сказывай, песий сын, давно ль с кобзарем тем знаешься?
Собравшись с духом - а деваться некуда, грозные глаза шляхтича не обещали ничего хорошего - мальчишка, поминутно шмыгая носом, поведал, что кобзарь нанял его третьего дня, за две полушки - непомерные деньги для нищего деревенского парня. О том, что кобзарь вовсе не слеп, да и вообще - никакой не кобзарь, пацан, конечно, знал. Ничем особенным они в Троках не занимались - так, сшибали по-легкому деньгу у доверчивых городских лохов, только вот в последний день, вчерась…
Пацан замялся, опасливо косясь на саблю.
- Говори, говори, чего замолк?
- А не зарубишь, ясновельможный?
- Больно надо саблю об тебя поганить! Говори, хлопья крев, да не дай боже, слукавишь, ох, тогда лучше б и не родиться тебе вовсе!
А вчера у мошенников вышла осечка с заработком. Как увидал кобзарь в корчме не литовских людей - так сразу ж на них стойку сделал, словно пес охотничий. Как зачалась ссора - обрадовался, велел поводырю скорей двух своих людишек позвать, что рядком всегда сшивались - типа охрана. За отроком все следили: как чуть поотстал он - мешок на голову набросили - и в телегу с сеном. В Ярохину корчму приехали, поужинали, да, не переночевав, поскакали дальше. Куда - бог весть. По Смоленской дороге куда-то…
- Все сказал?
- Все, панове, вот, истинный крест - все! - пацан истово перекрестился по-православному.
- Ну, проваливай тогда, пся крев!
Проводник не заставил повторять эти слова дважды - только пятки сверкнули. Что ж, действительно - легко отделался.
Куда теперь? А туда… По Смоленской дороге… Те с ночи выехали - догнать можно. Вот только…
- Ребята, вы как?
- С тобой, пан Олег! Поскачем, развлечемся - ничто!
- А ты, Панфиле? Чай, и поважнее есть заботы…
- Да что ты спрашиваешь, скачем! Ну, хоть с этими повезло.
Панфилу Селивантову, как и Олегу Иванычу, очень не понравилась вся эта история с пропажей отрока. Было ясно, что интерес этот далеко не обычный, разбойничий. Нет, тут сильно пахло политикой. И та засада, в лесу, под Полоцком. А не звенья ли это одной и той же цепи? Пытались помешать новгородскому посольству добраться в Трокский замок, явно пытались. Не добившись своей цели - решили проследить… те же, или другие, уже в Троках ждавшие. Теперь узнают от пленного, о чем говорили. Вернее - не договорили. Московиты? А может, ливонцы? Или татары, псковичи? Нет, скорее всего, московиты. Хотя все могут… Поди узнай. Вот если бы удалось отбить обратно Гришаню…
- Панове, гляньте!
Сбавив ход, Ольшанский подъехал к высокой березе, рядом с которой ветер разносил запах кострища. Недавно затушенного, свежего, на небольшой полянке средь кустов боярышника, за березой. На ветках кустов висели гроздьями красновато-бурые ягоды. Олег Иваныч протянул руку… Нет, не ягоды были то - запекшиеся капельки крови…
- Недавние, - растерев кровь между пальцами, тихо произнес Панфил. - Засохнуть еще не успели… Так что догоним!
Вокруг стояли леса - густые, непроходимые, дикие. Не верилось, что где-то совсем рядом - королевский замок. Усыпанная мерзлыми коричневатыми листьями дорога тянулась средь пологих холмов, поросших осиной и хвойником. Терялась в глухих чащобах и снова выскакивала в перелесках. Следы копыт довольно четко отпечатались в промерзлой грязи - преследователи были на верном пути. Одно лишь угнетало - успеют ли?
Да и скакать было довольно утомительно - по крайней мере, для Олега Иваныча - хоть и привык он на пути в Троки проводить в седле почти целый день, однако ж ехали тогда все ж не с такой скоростью, как теперь. Летела из-под копыт грязь, били в лицо колючие ветки.
Скакавший впереди шляхтич вдруг придержал коня. Обернулся, приложив палец к губам. Олег Иваныч и синьор Гвизольфи, подъехав к нему, прислушались… Где-то чуть в стороне от дороги слышались приглушенные голоса. Тянуло дымком…
- Там они, пся крев! - Ольшанский кивнул на поросшую густым мелколесьем балку, тянувшуюся параллельно дороге слева.
Привязав коней, Олег Иваныч и Панфил с итальянцем последовали вслед за паном Кшиштофом. Заросли дрока, орешник, маленькие - в полсажени - елочки. Меж них-то и поползли болотными змеями шляхтич с Олегом Иванычем. Гвизольфи и купецкий староста решили пробираться с другой стороны. Исчезли - только их и видали.
Заросли подходили к самому краю балки, полностью скрывая ее от посторонних взглядов, так что если б не костер да не разговоры шильников - вряд ли б их вообще заметили.
В песке горел-разгорался небольшой костерок из мелко нарубленного хвороста. Умело сложенный, он почти не дымил, давая оранжевое жаркое пламя. Перед костром на корточках сидел давешний кобзарь - пожилой, но еще вполне крепкий мужик с сивой окладистой бородой и маленькими близко посаженными глазками, разумеется, вполне зрячими. Высунув от усердия язык, он деловито калил на огне конец кривой сабли, время от времени бросая хищные взгляды на валяющееся рядом на земле тело. Олег Иваныч сразу узнал Гришаню. Связанный по рукам и ногам, босой, с окровавленным лицом, отрок лежал на спине, глаза его неотрывно смотрели в холодное ноябрьское небо, наполовину затянутое плотными беловато-серыми облаками.
Два других бандита - молодые парни в стеганых тегиляях - отошли от костра к елкам. Приспустили штаны, мочились…
- И пошто токмо остановились? - спросил один у другого. - Нешто надобно зря время терять?
- То Матоне виднее. Счас попытаем харю новгородскую - да тут и закопаем, дале налегке поедем, весело!
- Это хорошо, что весело. А вдруг не скажет ничего пес? - поддергивая порты, засомневался первый.
- Не скажет? Да ты что, Ондрюха! У Матони и мертвяки разговаривают.
Ондрюха с сомнением покачал круглой, чем-то напоминающей большую тыкву башкой. Подвязав порты, пошел к костру следом за сотоварищем.
- Видали, робяты, как глаз человечий вымают? - подняв глаза на подошедших к костру, зловеще спросил Матоня. "Робяты" враз покачали головами.
- Он шипит, глаз-от, ровно сало на сковородке… - Мерзко ухмыляясь, Матоня подошел к лежащему отроку: - Ну-ко, подержите его, робяты…
Раскаленный конец сабли угрожающе светился перед Гришаниным носом…
- Не надо, - чуть слышно произнес отрок. - Все скажу. Только убейте сразу…
- Сказывай, - не опуская сабли, качнул бородой Матоня. - О чем с крулем сговаривались?
- Ни о чем и не договорились вовсе, - честно признался Гришаня.
- Брешешь, собака! - с неожиданной прытью Матоня пнул отрока под ребра. Тот застонал, скрючился… И отпрянул, со страхом глядя на приближающуюся к лицу саблю.
- Христом Богом клянусь, не договорились. Христом Богом… Нет! Нет! Не надо!!!
- Надо, отроче, - Матоня ласково погладил Гришаню по голове. - Он шипит, глаз-то…
Олег Иваныч дернулся бежать… и был остановлен твердой рукой шляхтича:
- Не время!
- Как не время? Они ж его…
- Не успеют. Сейчас Захария времечко. Ага! Жуткий, какой-то нечеловеческий вопль прорезал вдруг чащу. И это не был крик Гришани. Кричали где-то рядом, ближе к дороге.
У костра настороженно заоглядывались. Матоня опустил саблю, приказал:
- Ну-ко, робяты, гляньте! Да на виду будьте.
Кивнув, "робяты" скрылись в кустарнике. Приставив острие сабли к шее лежащего отрока, Матоня подозрительно следил за ними. Гришаня вскрикнул - раскаленное острие больно ожгло шею… Хорошо - не глаз. Молодые разбойники объявились минуты через две. Бегом, наперегонки, спустились в балку, доложили наперебой:
- Немчин там, кажись, мертвый. Одет богато.
- Не, не мертвой… Шевелится вроде…
- Шевелится? - недоверчиво переспросил Матоня. - Ладно, щас глянем.
Оторвал саблю от Гришаниной шеи.
- Где немец-то?
- Там, у дороги.
Полез вверх по склону, на ходу обернулся:
- Этого, ежели что, сразу саблей по шее!
- Понимаем, батько Матоня, не дети малые.
Ольшанский приподнялся:
- Вот теперь пора, пан Олега!
Словно лесные черти, они выскочили из ельника и в три прыжка оказались у цели. Звякнула сталь. Парни оказались никудышными фехтовальщиками. Еще бы - драться на равных с опытными в этом деле людьми, это совсем не то же самое, что резать горла беззащитным жертвам, хотя, в общем-то, и последнее определенного навыка требует.
Однако, несмотря на явную неспособность к приватному бою, молодые шильники оказались людишками тертыми - сопротивлялись отчаянно, всеми подручными средствами, включая песок и валяющиеся под ногами камни. Пришлось заколоть обоих - куда было деваться? Еще и от Гвизольфи не было никаких вестей. Как он там, справится с Матоней-то? Ольшанский утверждал, что - вполне…
Староста с итальянцем появились спустя некоторое время после того, как развязали Гришаню. Спустились вниз, подозрительно оглянулись. Выглядели они озабоченными.
- Кобзарь-то так и не появился! - присаживаясь к костру, хмуро бросил Панфил.
- Как не появился?
- А так. Хитрей нас оказался. Видно, почувствовал что-то.
Приятели переглянулись.
- Ну и черт с ним, - почесав ушибленное камнем плечо, махнул рукой Олег Иваныч. - Забираем лошадей - и в Троки. А злодей тот, ежели хочет - пускай догоняет пешочком.
Усадив на коня едва пришедшего в себя Гришаню, поспешно тронулись в обратный путь. Следовало поторапливаться - хотелось добраться в Троки до наступления темноты. Ветер усилился, разогнав облака, в вершинах сосен вспыхнуло желтое холодное солнце. Дождя явно не намечалось - и то дело, так бы и дальше.
Шурша опавшими листьями, стелилась под копытами коней узкая лесная дорога, каркали сидящие на голых ветках вороны, с обеих сторон, прямо в лицо, тянулись кровавые кисти рябины.
Олег Иваныч сорвал на ходу ягоды, бросив в рот, поморщился… Терпко!
- Доброе вино из них можно сделать, - обернувшись, на ходу крикнул Гвизольфи и улыбнулся.
Проводив отъехавших всадников недобрым взглядом, выбрался из чащобы Матоня. Злобно выругался, пнув трупы соратников. Нагнулся, обыскал по очереди каждого. Вытащив из-за пазухи мертвого Ондрюхи небольшой узелок, развязал. Пересчитав серебряные монеты, ухмыльнулся довольно.
- Ништо… - ощерился, показав гнилые зубы. - Ништо, робяты… ништо…
Поплотнее запахнув армячишко, Матоня выбрался из балки и, подозрительно осматриваясь, быстро зашагал по дороге. В сторону, противоположную той, куда только что умчались всадники. В правый глаз ему, проглянув сквозь голые ветви осин, азартно сверкнуло солнце.
- От, зараза, - не сбавляя шага, выругался Матоня. - Ништо… Ништо…
Лишь ближе к ночи, когда темное осеннее небо рассыпалось желтыми гроздьями звезд, небольшой отряд всадников во главе с загоновым паном Ольшанским въехал в ворота Трокского замка.
Глава 10
Новгород. Ноябрь 1470 г.
Гож нож!
Раскаты грома.
Нож гож,
Пылай, хоромы.
Велимир Хлебников, "Настоящее"
Бррр! Ну и холодина! Пафнутий, блин, чего печь не затопит? С вечера-то выстыла…
- Пафнутий, эй, Пафнутий!
Ага, явился - не запылился. Что удивительно - с охапкою дров. Дескать, раньше-то не хотел входить, греметь тут, почивать мешать…
Олег Иваныч буркнул что-то недовольно и, дождавшись, когда старый слуга растопит наконец печь, послал его в подвал за медовухой. И согреться, и так, настроенье поправить… а дурное было, после вчерашнего, настроенье-то!
Вот так же сидел Олег Иваныч вечерком дома, никого не трогал, мело на улице мокрым снегом - не то что в корчму тащиться, но и поближе-то в гости никуда не хотелось, ни к Панфилу, ни к Олексахе.
Явились… Вчетвером, вид официальный - дальше ехать некуда. От важности только что щеки не лопались. Пристава судебные, из посадничьей канцелярии клерки. Явились первоначальные показания снять, перед судом…
- Перед каким, на фиг, судом? - изумился Олег Иваныч, - Подозрения-то свои объясните как-нибудь!
Объяснили. Даже грамоту зачитали - типа о привлечении в качестве обвиняемого:
"В лето Господне от сотворения мира шесть тыщ девять сотен семьдесят осьмое в месыцы июни на Волхове-реце человеце ныне Софийскому двору угодный именем Олег, сын Иване, Завойский лоцмана ладожскаго Мисаила Отрепца заманив на лодью и глумишася животаху лишил. Тому послухи Мисаилова сестра, на пристани тогда случаша, и ладожанские вси лоцмане, и Упадышев Дмитр, человек, вси самолично видев. А убивец тот Олег, Иванов сын, такоже стригольникам люб и тем похвалятеся. То человек Дмитр слыхал неединожды"