- Любима, а вот скажи без утайки - красивая я… или так, не очень?
- Тьфу ты, - рассмеявшись, Любима обняла подругу. - Ну, конечно, красивая, Реченька, о чем говорить-то? А тебе, видно, понравился тот молодой волхв, о котором рассказываешь, ну, признайся!
Речка зарделась. Круглые щеки ее покраснели и напоминали два наливных августовских яблока. Посмотрев на подружку, Любима снова не выдержала - рассмеялась, да и кто другой выдержал бы, слишком уж смешная была девчонка.
- А мне Ярил нравится, - погладив Речку по волосам, призналась Любима. - Да вот только не хочет батюшка отпускать за него, голь-шмоль, говорит, ни богатства у него, ни представительности. Ну, да богатство дело наживное… Много чего замыслил Ярил, глядишь, что и выйдет - ума-то ему не занимать, ну, да ты и сама знаешь.
- Знаю, - кивнул Речка и, замолчав, принялась сучить пряжу. На губах ее играла мечтательная улыбка.
- Вот, с Порубором в дальнюю дорожку ушли, к Роси-реке, местечко под дворище присматривать, - тихо говорила про суженого Любима. - Скоро уже и вернуться должны, чай, присмотрели.
- А Порубор, что ж, не присмотрел еще себе невесту? - отвлеклась от своих мыслей Речка.
Любима отмахнулась:
- Да рановато ему еще.
- Чего ж рановато? Парень красивый, видный.
- Серьезный он слишком, - пожаловалась Любима. - Сама знаешь, девы таких не очень-то любят. Так, верно, и проживет в бобылях, коли не попадется такая, что силком скрутит.
- Ой, а к нам на волхвование много всяких дев ходит! - всплеснув руками, поведала Речка. - И Самвина, кузнеца Панфила дочка, и Радислава с Подола, и многие… Слушай-ка, а давай и ты сходишь! Увидишь, как весело. В пятницу вечерком и пойдем.
- Не выйдет в пятницу-то, - с видимым сожалением отозвалась Любима. - Батюшка не отпустит, в пятницу вечером да в субботу самая работа, народу много - купцы на торжище приедут, людины… Вот если б как-нибудь днем.
Речка расхохоталась вдруг, показывая крупные ослепительно белые зубы:
- Так завтра мы как раз днем собираемся. Не все, правда… Пойдем, а?
- А и сходить, что ли? - Любима задумалась. - Все равно, когда еще Ярил с Порубором вернутся. И чего днями дома сидеть?
- Верно. Так пойдешь?
- Инда пойдем завтра, - наконец решилась Любима. - И в самом-то деле!
Назавтра нарядились девки. Речка - в белую, с вышивкою, рубаху, поверх - варяжский сарафан, темно-синий, сборчатый, заколотый двумя бронзовыми фибулами, начищенными так, что больно глазам, и не скажешь, что бронзовые, - золотые, как есть золотые! Поверх этой одежки накинула шубку бобровую, желтым немецким сукном крытую, на ноги постолы кожаные, обмотки белые, льняные, узким золоченым ремешком перевитые, - ух и дева-краса, пухленькая, толстощекая, а в шубке-то этой еще и шире, чем есть, казалась. Смешная! Любима тоже с утра принарядилась, очаг затопив да слуг пошпыняв для порядку, - видя такое усердие, дедко Зверин уступил, отпустил днем на прогулку, строго-настрого наказав, чтоб ужо к вечеру возвернулась. Еле дождалась подружку дева, все по двору бегала, в ворота выглядывала. А уж Речка-то издали еще рукой замахала, бежала - подпрыгивала:
- Ну, что, отпустил батюшка?
- Отпустил, - обняла подружку Любима. - Сказал, хоть до темноты гулять можно. Ну, идем, что ли?
- Идем! Ух, и красива ж ты, Любимка! - Речка беззлобно ущипнула подружку за бок. Любима засмеялась. И в самом деле, по улице шли - парни встречные шеи свернули. Еще бы! Этакая-то краса - Любима. Волосы воронова крыла из-под шапки бобровой по плечам распущены - старухи пусть плюются, а молодые завидуют. Зеленая туника - узкая шерстяная, до самых пят, поверх - небрежно плащик наброшен, не бобровый, беличий, ветер распахнет полы - вся фигурка видна, вот и посворачивали головы парни, поразевали рты, а кто и в лужу свалился.
- Эй, девы, орешками угостить? - это уж на Подоле, в виду Градка, повстречался молодой парень. Подружки переглянулись, отнекиваться не стали, подставили ладошки:
- Ну, угости.
Парень насыпал орехов, заглянул в глаза Любиме:
- Как хоть звать-то тебя, дева?
- Пафнония, ромейского гостя женка.
- Ой, врешь, поди?
- Да ладно, не верь!
Со смехом девчонки пошли дальше. А солнце, переменчивое весеннее солнце, так и сияло, выпорхнув из-за облачка, снег таял, и в лужах отражалось голубое небо. Мимо проскакал отряд гридей - в кольчугах, на сытых конях, с красными, обитыми по крагам медью щитами. Гриди тоже свернули шеи, а кое-кто и помахал девкам, невзначай пустив коня в лужу.
- Вот ведь, обрызгали, змеи! - погрозила им кулаком Речка.
- Да не сердись ты, день-то какой хороший сегодня!
- И вправду…
- Ну, где твое капище? Небось, за тридевять земель, на Щековице?
- А вот и не угадала! На Подоле, только ближе к Глубочице.
- Тоже не близехонько. Говоришь, весело там?
- Да уж, не грустно.
На самом краю Подола, в березовой рощице, уже собрался народ - все больше молодые девчонки и парни. Посреди небольшой вытоптанной полянки был вкопан украшенный ленточками идол - похоже, Перун, рядом с ним кругом стояли идолы поменьше. Двое одетых в длинные балахоны волхвов - высокий носатый и пухленький, с круглым лицом - периодически воздевая руки к небу, неспешно прохаживались рядом с идолами и что-то вполголоса напевали. Молодежь переговаривалась и смеялась. Кто-то окликнул Речку, та обернулась, помахала рукою…
- Вельвед! - вдруг пролетел в толпе шепоток. - Вельвед-волхв.
Все расступились, давая дорогу приехавшему на гнедом коне волхву - бровастому, морщинистому, с темными, глубоко посаженными глазками-щелочками. В пегую бороду жреца были вплетены алые ленточки. Опираясь на посох с позолоченным навершьем в виде человеческого черепа, Вельвед важно прошествовал к идолам. За ним поспешал красивый юноша, темноволосый и светлоглазый, с большим белым петухом под мышкой.
- Это и есть твой любимчик? - обернулась к подружке Любима. - Красив, ничего не скажешь.
- Велимор-волхв, - тихо пояснила Речка. - Самый молодой из всех. Смотри, что дальше будет. Сам Вельвед здесь - кудесник изрядный.
Любима с любопытством вытянула шею. Бровастый Вельвед, дойдя наконец до главного идола, повернулся и три раза ударил посохом в снег. Собравшиеся притихли.
- Злые вести принес я вам, люди, - громко возвестил волхв. - Вчера на Подоле родился двухголовый козленок, а еще раньше - телятя о трех главах. Не к добру то, люди, ой, не к добру. Чую, дуют над Киевом черные ветра, шевелят под снегом траву-одолень, задувают под крыши. Зло, зло летит над вашими головами, бойтесь же и паситеся! И травень месяц стоит - видите? - то дождь, то солнце ясное, а то ветра буранные. Никогда такого не было, нынче - есть. Смерть, смерть крыла свои черные растопырила, чуя я ее, чую…
Отбросив в сторону посох, Вельвед упал лицом в снег, завыл, раздирая в кровь щеки:
- Горе нам, горе!
- Горе нам! Горе! - эхом подхватили волхвы. В толпе кто-то завизжал, кто-то заплакал.
- Не бойтеся, люди, - вдруг вскочил на ноги Вельвед. Звякнуло на его морщинистой шее ожерелье из золотых черепов. - Боги хотят жертвы! И будут милостивы, если мы будем их чтить… - Он обернулся к отроку, и тот с поклоном передал ему трепыхающегося белого петуха.
Вельвед вытащил из-за пояса нож:
- Прими же, Перун, нашу жертву!
Отрубленная петушиная голова упала в снег, кровь брызнула прямо на идола. Волхвы - и снова кто-то в толпе - громко запели:
Славься, славься, Перун-громовержец!
Славься, славься!
- Славься, славься! - подхватили в толпе, кто-то опять завизжал. Собравшиеся, по знаку волхвов, обряди друг друга за плечи и, ритмично покачиваясь, продолжали петь, все громче и громче:
Славься, славься!
Славься…
Казалось, в небе померкло солнце и весенний день превратился в темный осенний вечер. Не было уже видно ни ясного голубого неба, ни белых веселых облачков, ни березок - один лишь ритмичный мотив:
- Славься, славься!
Вдруг главный жрец, размахнувшись, стукнул порохом по березе. Все замолкли, волхвы - и многие из собравшихся - с рыданиями повалились в снег, терзая себе ногтями лица.
Речка, поглядев вокруг пустыми глазами, тоже сделала попытку упасть… и упала бы, кабы ее не поддержала Любима.
А Вельвед неожиданно бросился бежать прочь и исчез среди берез. К орошенному кровью идолу подошел светлоглазый отрок - Велимор.
- Ой, не плачьте, не рыдайте, люди добрые, - гонким мальчишеским голосом задорно воскликнул он. - Принял громовержец Перун нашу жертву, и тъма-злобище прошла на этот раз стороною. Так возрадуемся ж тому, люди!
Выхватив неизвестно откуда бубен, он забил по нему ладонью, запел, подпрыгивая в ритм песне:
Весна, весна,
Приди к нам, весна!
Подбежал к девкам, схватил крайнюю за руку:
- А ну, в хоровод, девы!
А дальше уж пошла потеха! И песни-то пели:
Приди к нам, весна,
С калиною-малиною,
С черною смородиной,
С цветами лазоревыми,
С травушкой-муравушкой!
И через зажженный костер прыгали, и пироги-лепешки ели, пивом да сбитнем запивали! Потом завязали Велимору глаза - тот пошел ловить дев, споткнувшись, растянулся со смехом на снегу…
Речка ткнула подружку рукой:
- Ну, как?
- А вроде и впрямь весело! - откликнулась та. - А начиналось-то как? Вот уж никогда б не подумала…
А мы просо сеяли,
А мы просо сеяли,
Ой, дид-лало, сеяли!
Закружились в пляске девчонки - парней-то не так много и было - запели, заголосили - весело! Потом принялись в корзинах кататься - с горки да на Глубочицу, да по льду - так, что дух захватывало!
Многие поскидывали шубы и шапки, побросали прямо на снег, разрумянились - жарко. Молодой волхв обернулся к Любиме, взял за руку, улыбнулся:
- А ну, наперегонки, во-он до той березы?
- А давай еще и Речку возьмем?
- Речку? Вот ту, рыжую? Давай.
И побежали. И до березины, и вокруг, гонялись друг за другом, покуда не повалились от усталости в снег.
- Придешь еще к нам? - жарко прошептал на ухо Любиме Велимор. - Приходи… с Речкой.
- Попробую, - улыбнулась девушка. Все, что говорил тот страшный волхв, Вельвед, показалось ей кошмарным сном. Ведь сейчас-то было так весело!
Не заметили, как и стемнело.
- Ой, никак вечер уже? - отыскивая глазами подружку, спохватилась Любима. - Эй, Реченька, Речка! Домой пора, батюшка уж, поди, заждался!
- Домой так домой, - подбежав, кинулась ей на шею Речка. - Все равно уж расходятся все.
Горели воткнутые в снег факелы, каждый уходящий подходил к идолам, кланялся и благодарил за веселье.
- Ништо! - широко улыбаясь, кланялись в ответ волхвы - длинный и пухленький. Стоящий чуть поодаль Велимор провожал каждого ласковым словом. - Жду вас, красавицы девы, - почтительным поклоном простился он с Любимой и Речкой. - Обязательно приходите еще. Речка знает - куда.
- Какая хорошая у него улыбка - ясная, добрая, - прошептала на ухо подружке Любима.
- Да… - тихо откликнулась Речка. - И какой он красивый! Велимор, Велиморе…
В черном бархатном небе желтыми искорками сверкали звезды. Рассыпал жаркие искры костер, и стоявшие кругом идолы отбрасывали на снег корявые темные тени.
Выбравшись из берез, Вельвед-волхв пристально оглядел своих и скривил губы в улыбке.
- Неплохо поработали сегодня, - скупо похвалил он. - Однако ты, отроче! - Он с силой ткнул посохом в грудь Велимору. Тот пошатнулся и скривился от боли.
- Ты почто нос воротишь от рыжей? - нехорошо усмехнулся Вельвед. - Плетей захотел, отроче? - Глаза его грозно прищурились.
- Н-нет, - запинаясь, ответил отрок. - Я н-ни-чего…
- Смотри у меня! - погрозил посохом волхв. - Позвал всех, кого надо?
- Позвал, господине.
- Ну, хоть так, - волхв замолчал, обернулся. - .Эти чего ждут? - Он указал на группу парней, переминавшихся с ноги на ногу неподалеку.
- Известно чего - оплаты! - хохотнул круглолицый Кувор. - Кто кричал, кто подпевал, кто приплясывал. Все, как ты велел, господине!
- Ах, да, - Вельвед почесал бороду и прищелкнул пальцами. - Войтигор, проплати. - Он снял с пояса калиту и протянул высокому волхву с длинным носом. Пожаловался:
- Мне бы еще Колимога проверить. Где он, на Подоле?
- На Щековице должен.
- Эх, не близко… Ну, поскакал я. Ты серебришко-то зря не трать, Войтигоре, я ведь проверю, - взгромоздясь на лошадь, на прощанье погрозил посохом он.
Проводив его взглядом, Войтигор подозвал парней:
- Тебе резана, тебе, тебе… а вам - на двоих одна!
- Почто так, волхвоче?
- А невпопад выкрикивали! В следующий раз будете, как надо. Ну, все, что ли? - Он обернулся. - Идем в корчму, брат Куворе? Бражки хлебнем, чай, заработали.
- Идем, - ухмыльнулся Кувор. - Стой. А этот гусь где? Эй, Велимор!
- Тут я, в кусточках, - послышался из-за берез тоненький жалобный голос. - Живот прихватило.
- От страха, верно! - Войтигор засмеялся. - Эвон как плетей испугался. А и поделом - не гневи Вельведа, что скажет, то и сполняй!
- Да я ж и сполняю… - глухо ответили из темноты.
Не вернулись Ярил с Порубором и к пятнице. Напрасно все глаза проглядела Любима - не покажется ли за воротами суженый? Нет, не показался. Сам Зверин головою качал, на дочку глядючи. Не выдержал, послал ближе к полудню на торг - пущай дщерь проветрится, инда извелась вся.
- Паволоки купи себе на рубаху летнюю, да замок на амбар новый, - отсчитывая серебряные дирхемы, строго напутствовал Зверин. - Калитой зря не сверкай, да до темна не шатайся, народишко на торгу разный ходит - татей хватает.
- Ужо не беспокойся, батюшка, - уходя, поклонилась дева, поплотней запахнула платок - небо-то не как вчера - хмурилось, вот-вот заплачет дождем, а то и мокрым снегом.
Выйдя на улицу - грязи-то! - Любима повернула было назад, спросить у батюшки лошадь, да встретила подружку-веселушку, рыжую Речку. Та заулыбалась, замахала рукою, подбежав, обняла:
- Куда ж, подруженька, путь держишь? Али батюшка к нам отпустил?
- Не, не отпустил, - Любима грустно улыбнулась. - На торг послал, за замком да паволоками. Дома-то сидючи, уж извелась вся - что-то не идут наши, не случилось ли с ними чего?
- Не журись, подруженька, дорожка-то у них дальняя… А давай-ко и я с тобой на торг загляну?
- Давай! - обрадовалась Любима. - Вместе-то все веселее.
Обойдя глубокую лужу, свернули к Подолу, чуть поднялись ко Градку, прошлись мосточком, спустились - во-он он, Подол, далеко тянется! Маячат крышами дома-усадебки, с садами, амбарами, хлевами. По левую руку, чуть ближе к Глубочице-речке - кузницы, кажется по всему Подолу наковален звон слышен. С правой стороны, на высоком холме - укрепленный град - детинец с высокой стеной, с башнями, из крепких бревен сложенными. Перед стеною ров - перекинут узенький мостик, в случае чего раз - и нет его. От рва почти до пристани, через весь Подол, вал - не от врага, от пожаров. Пожар - дело страшное, не убежишь от него, не скроешься, оглянуться не успеешь, как все, что рук не покладая копил, в прах обернется. Потому и боялись пожара, особенно коли лето стояло в сухости. Для того и на торжище колодцы выкопаны. Мимо них-то и прошли девы, отгоняя назойливых сбитенщиков да лепешечников - и без того сыты.
- Вона, замочники, - указала пальцем Речка. - За стремянниками да копейщиками.
- Сама знаю, что за копейщиками. Туда и идем… Эй, господине, замки добрые есть ли?
- Как не быть, краса-дева? Тебе для чего замок-то? Поди, для амбара?
- Угадал, для амбара.
- Ну, вот этот бери, не пожалеешь. - Кузнец или его помощник вытащил из груды лежавших на деревянном прилавке-рядке замков один, щелкнул по нему ногтем. Звонко зазвенело железо, словно колокол в храме распятого бога, что сложили не так давно на Подоле ромейские купцы-гости.
- Беру, - кивнула Любима, не глядя. Ткнула в бок засмотревшуюся на мониста Речку. - Пошли, нам еще паволоки купить надо.
Купили и паволоки у сурожца, светло-зеленые, голубые, розовые. Любима взглянула в небо - хоть и смурно, да до темна еще далеко вроде. А тут и Речка:
- А пошли-кось в одно место сходим. Ну, куда в тот раз волхвы звали.
- Да, весело тогда было, - улыбнулась Любима. - Можно бы и зайти, время есть. А куда они звали?
- Да недалеко тут, почти что у пристани изба.
- Ого! Хорошо хоть не на Щековицу. Что ж, идем поглядим… А не рано?
- Да не рано, - беспечно махнула рукою Речка. - Там, когда ни приди, завсегда рады.
Их и вправду встретили радушно - чуть ли на шею не кинулись. Кроме уже знакомых волхвов - носатого с кругломордым и отрока Велимора - в просторной избе находился еще и высокий жилистый старик с густой бородой и какими-то бесцветными, глубоко посаженными глазами. На шее старика болталось ожерелье из высушенных змеиных голов.
- Это наш старший, Колимог-волхв, - нагнувшись, шепнул Велимор, и, по-девчачьи поправив волосы, предложил: - Да вы раздевайтесь, - он предупредительно вытянул вперед руки, - и не стойте в дверях, проходите в горницу.
Гостьи переглянулись, хихикнули - в горницу так в горницу.
В горнице - довольно просторной для обычного глинобитного дома - дымился сложенный в углу очаг. В подвешенном над очагом котле шипело-булькало варево, и синий дым, клубясь, поднимался к волоковой дыре в крыше. Потрескивая и чадя, горели два светильника по углам, прыгали по стенам угловатые тени. Полумрак, широкие лавки вдоль стен, застланные мягкими шкурами… не слишком ли мягкими? Что-то на миг насторожило вдруг Любиму - то ли эти широкие лавки, то ли странный запах варева в котле, то ли медоточивые улыбки волхвов. Уйти отсюда, что ли? Да нет, Речке вроде бы нравится - вон как ухлестывает за ней Велимор-отрок. То прижмется как бы невзначай, то заглянет в глаза, то по руке погладит. А Речка аж вся млеет. Эх, дева, дева… Немного погодя появились и другие гости, тоже все молодые девчонки. Заходили запросто, бросали на лавку шубы, кивали волхвам, как старым знакомым, переглядывались, шептались о чем-то, смеялись - обычные посиделки. И что с того, что кругом волхвы?
В горнице быстро стало жарко, запахло сладкими благовониями - Любима даже хотела попросить кого-нибудь из хозяев распахнуть дверь… Однако увидала, как молодой волхв, наоборот, вставил в пазы засов.
- Испейте, гостюшки дорогие! - Велимор с поклоном и улыбкой на устах поставил прямо на глинобитный пол большие деревянные кружки.
Гостьи выпили почти разом, правда, Любима лишь пригубила - кто знает почему? Наверное, вспомнила слащавые улыбки волхвов?
На середину горницы вышел молодой волхв Велимор, пригладив волосы, в руке бубен:
Аще песенны сказания
О Перуне-громовержце,
О Мокоши - сырой земле!
- О Мокоши - сырой-земле! - вслед за остальными волхвами хором повторили все.
- Плывет по небу лыбедь-птица, - продолжал отрок.
По небу лазоревому, тучами убранному,
А с тучи той бьет сине молния!
- Бьет сине молния! - повторили волхвы.