Скучившиеся подле первого из рвов всадники представляли собой превосходную мишень для стрелков, а тридцать саженей - убойная дистанция даже в Европе, лучникам которой всегда было далеко до русских витязей. Что уж там говорить о рязанцах, живших на самой юго-восточной украйне русских земель в опасной близости от Дикого поля, где давно хозяйничали половцы. Уклад ратной жизни требовал от дружинников мастерского владения луком, ибо от этого зависела не только победа, но и кое-что подороже - например, жизнь. И теперь их стрелы лились густым смертоносным ливнем, собирая кровавую жатву и выкашивая густые ряды скучившихся перед рвами дружинников. Таким образом, спустя считаные секунды несчастье в виде убитой лошади обернулось для Ярослава удачей.
- Назад!!! - истошно заорал князь и, понимая, что его мало кто слышит, подал пример, увлекая за собой остальных.
Нет, он вовсе не собирался отступать. Далеко не все еще было потеряно, хотя едва ли половина из той тысячи, что заходила во фланг, сумела последовать за Ярославом, который, огибая смертоносные рвы, поспешил на помощь остальным пяти сотням, тщетно пытавшимся пробить лобовую брешь в неприятельских рядах.
Пришедшая подмога оказалась как нельзя кстати, и чаша весов, усилиями пеших ратников ощутимо склонившаяся на сторону рязанцев, снова стала подниматься. Семь с половиной сотен Константиновых дружинников - наметанный глаз Ярослава оказался точен, - с трудом сдерживая бешеный натиск превосходящего по численности и по воинскому мастерству врага, постепенно сдавали свои позиции, оголяя фланг пешцев. Едва это произошло, как часть дружины Ярослава решительно хлынула на пешее ополчение.
Однако и здесь легкой победы добиться не удалось. Так же как и передние ряды рязанцев, стоявших насмерть и ничуть не уступавших напору суздальцев, стародубцев и переяславцев, пешие ратники на правом фланге Константина мгновенно перестроились и ощетинились копьями, прикрыв себя сплошной стеной из щитов. Прорваться внутрь строя коннице Всеволодовичей никак не удавалось. Кони вставали на дыбы и упорно отказывались добровольно насаживаться на вражеские копья, в изобилии торчащие перед щитами.
На некоторое время все застыло в шатком равновесии. Может быть, продлись битва на десяток-другой минут подольше, и сумели бы витязи Ярослава, изумленные на первых порах неожиданной тактикой рязанцев, прорвать нить первых рядов и вклиниться вглубь. Все-таки перед ними стояла не фаланга Александра Македонского, у которой за плечами были годы тренировок и десятки, а то и сотни выигранных сражений. У самых лучших, выставленных в первые ряды и на правый фланг, имелось всего три месяца учебы и ни единого боя.
Как знать, сколь долго продержались бы они, продлись битва еще хотя бы несколько минут. Достаточно было бы двум-трем всадникам изловчиться и вклиниться, только в одном месте разорвав нить, натянутую пешцами, и все. Дальше - дело привычное. Раззудись, плечо! Размахнись, рука! И с седла, тяжелым острым мечом, сверху вниз, косым ударом, и чтоб напополам. И только стон позади, только хрип последних судорог. А вместо крика бульканье алой крови, щедро выплескивающейся из перерубленной гортани. А ты, не глядя на падающего, - вперед, и точно так же следующего, да с потягом, от души.
К тому ж у Ярослава в дружине большинство имело за своими плечами не одну битву, и не в одной сече обнажали они свои мечи. Иные хаживали еще под стягом его покойного батюшки, так что успели наглядеться всякого. Им бы только малость времени для того, чтоб успеть прикинуть, как решить эту хитромудрую задачку. Но как раз этих желанных минут для достижения перелома суздальско-переяславскому войску не дали, ибо, пока окончательно увязшая перед пехотным строем вражеская конница пыталась прорвать ряды пешцев, пока кусающий от волнения губы инок, затаив дыхание, взирал с высокой коломенской башни на битву, стоящий рядом с монахом возле соседней бойницы Константин подал условный знак.
Первоначально на место сигнальщика рязанский князь предполагал поставить кого-нибудь другого. Ну, например, того же Вячеслава.
- Нельзя князю отстраненно наблюдать сверху за тем, как сражается его войско, - упирался он, но воевода столь же упрямо отстаивал именно его кандидатуру.
Под конец, благо, что в светлице, кроме них, никого не было, они уже безо всякого стеснения орали друг на друга, отстаивая каждый свою точку зрения.
- Случись что с тобой, кому дальше продолжать начатое?! - гневно ревел Вячеслав. - О сыне не думаешь, о будущем всей Руси подумай!
- Думаю, но трусом быть не желаю! - огрызался Константин. - Сам себя в пекло суешь, под основной удар, а меня к бабушке за печку прячешь?!
- Я исхожу из целесообразности. Ну не гожусь я на роль Боброка, никак не гожусь. Выдержки не хватит. Максимум, на кого потяну, так это на Владимира Серпуховского, а для этой должности у тебя твой тезка имеется.
- Куликово поле вспомнил?! - не сдавался Константин. - Так там Дмитрий Донской, отдав свою одежу княжескую, вместе с простыми ратниками головного полка основной удар татарский на себя принял, а не отсиживался в кустах или, как я, не прятался в высокой башне за крепкими стенами. Это ж стыдобища! Как мне потом людям в глаза смотреть?!
- Ну и дурак твой Дмитрий! Самый настоящий дебил! - вынес безапелляционный приговор Вячеслав. - Настоящие полководцы так себя никогда не ведут. А что касаемо стыдобищи, так Чингисхан, когда страны завоевывал, за боевыми действиями своей конницы всегда наблюдал издали, а почет среди своих степняков имел о-го-го.
- Но я-то не Чингисхан и не Боброк! Как я узнаю, что пора? А если потороплюсь или запоздаю?
- Ты не узнаешь - ты почуешь, - уверял Вячеслав.
- Уж если кто и почует, так это Ратьша - все-таки опыт. К тому же он номинальный верховный воевода, вот ему и карты в руки.
- Это он по годам старик, а душой до сих пор кипяток, - с ходу отверг Вячеслав очередное предложение друга. - Ты с ним на мордву не хаживал, а я помню. Нельзя его - обязательно слишком рано команду отдаст, а тут поспешить - все загубить.
Завершился же спор не совсем обычно. Исчерпав все свои доводы, Вячеслав резко утих, оборвав себя на полуслове. От неожиданности смолк и Константин. Выдержав небольшую паузу, воевода решительно тряхнул головой и… бухнулся перед князем на колени.
- Ни перед кем в жизни так не стоял, а перед тобой встал, - срывающимся от волнения голосом произнес он. - Не за себя прошу, за Русь: останься в башне. Я этот условный сигнал могу доверить только тебе, потому что уверен - не ошибешься.
- Да черт с тобой, останусь, - опешив от неожиданного зрелища, в сердцах махнул рукой Константин, попросив: - Да встань ты, дубина упрямая, а то, не дай бог, войдет кто-нибудь.
Повторять не понадобилось. Тут же бодро вскочивший с колен и сразу повеселевший верховный воевода, на минуту преобразившись в веселого спецназовца Славку, нравоучительно заметил:
- Черт - он против меня драться станет. А со мной будет великая и могучая дружина славного рязанского князя Константина. - После чего он весело хлопнул друга по плечу и бодро предложил: - А не накатить ли нам по соточке в качестве мировой, дабы окончательно закрепить наше общее, единодушное решение?
Накатили, конечно…
А что касаемо Ратьши, то Вячеслав оказался прав на все сто. Старый воевода успевал не только комментировать происходящее на поле боя, но и несколько раз попытался поторопить своего питомца, вновь, на сей раз уже не стесняясь и монаха, поминая его княжье имя:
- Пора, Ярослав Владимирович, давай!
- Рано, - кусая от волнения губы, отвечал князь. - Пусть завязнут.
- Да где ж?! Самое то! - возмущенно рычал Ратьша, но послушно умолкал, однако терпения ему хватало на минуту, а то и меньше, и он вновь подавал голос: - Увязли уже! Неужто сам не зришь?!
- Увязли, да не завязли, - цедил сквозь зубы Константин, начавший колебаться - а может, и в самом деле пора.
- Все! Упустили миг! - еще через минуту горестно взвыл Ратьша. - Зри, яко они взад попятились. Сказывал же тебе, не сажай пешцев на коней, проку не будет. А теперь и ополчению нипочем не выстоять. Опоздали.
- Да нет, теперь как раз пора, - возразил Константин и, верша судьбу всей битвы, высунув из узкой бойницы башни руку, взмахнул зажатым в ней большим алым куском ткани. А затем еще раз. И еще. Чтоб наверняка увидели…
Впрочем, это уже было лишним - взоры доброй половины дружинников, скучившихся за коломенскими стенами, и без того были устремлены на башню, так что вполне хватило и первого раза.
Две сотни, оставленные охранять обоз, такого оборота событий не ожидали. Однако, пока крепость исторгала из своего чрева все новых и новых дружинников, те редкие единицы, которые на совесть исполняли приказ бдить за Коломной, успели упредить своих товарищей. При виде столь могучего отряда числом в семьсот человек ратники тут же впали в уныние, но белый как снег боярин Творимир попытался как мог ободрить вверенных его попечению людей, что ему отчасти удалось, и они изготовились к бою. Да и некуда им было деваться - разве что продать свою жизнь как можно дороже.
Спустя совсем немного времени лавина без единого крика двинулась вперед. Но вместо легкого штурма неприятельского обоза, будучи еще за полсотни саженей от него, всадники разделились, с двух сторон огибая готовых принять последний бой пешцев. Огибая, чтобы сразу за ними вновь сомкнуться в единое целое и продолжить свое безостановочное движение вперед.
Невольный вздох облегчения вырвался у всех, кто затаился за обозами. У всех, кроме умудренного боярина, который мгновенно все понял и только охнул, представляя, что сейчас произойдет. Но даже старый Творимир со всем своим ратным опытом не смог бы предсказать размеры надвигающейся на войско Ярослава катастрофы, ибо не видел, насколько глубоко увязли дружинники, следуя за переяславским князем.
Тот к тому времени уже догадался о судьбе трех остальных братьев, моля бога только об одном: пусть раны, пусть даже тяжкие, да все что угодно, только не смерть, иначе хоть не возвращайся обратно - было шестеро, а осталось трое. И Ярослав неистово орудовал мечом, пытаясь отомстить разом за всех них, таких молодых, крепких и здоровых, которые сейчас лежат невесть где. Под напором князя строй рязанских дружинников уже заметно просел, подавшись назад и продолжая пятиться, но тут…
Нет, удар засадного отряда лишь на две трети пришелся по его дружинникам. Две сотни, как и было оговорено заранее, с маху врубились в тыл пешцам. Вроде бы всего ничего, но тем хватило, ибо оказалось последней каплей. Левая оконечность переяславских ратников сразу пришла в смятение, быстро перешедшее в панику, и бросилась бежать на противоположный фланг, подальше от невесть откуда взявшейся конной смерти. Правая, сминаемая своими же товарищами, сопротивлялась недолго, и вскоре вся толпа, перестав слушаться и сотников, и воевод, кинулась бежать куда глаза глядят.
Часть из них попытались найти спасение, кинувшись с крутого обрыва на лед Коломенки. Их не преследовали. Другая часть улепетывала назад, к крепости. Этим повезло меньше. Под прикрытие обозов прибежала едва ли пара сотен. Остальных настигали, но не рубили, особенно если вой бросил, для скорости бега, свое оружие и удирал налегке, а просто вязали и оставляли валяться в снегу, в азарте кидаясь в погоню за следующим.
Навряд ли добежали бы до обозов и эти немногие, если бы в погоню за ними устремились и всадники. Скорее всего тут уж не ушел бы никто. Но те, кто поспособствовал разгрому пешей рати, уже не обращали на беглецов ни малейшего внимания, ринувшись на подмогу остальной своей коннице.
Конная дружина Ярослава - последняя оставшаяся боеспособной - таким образом, оказалась в плотном кольце. Избиваемая с трех сторон, она продолжала оказывать сопротивление больше по привычке, к тому же отступать им было некуда: просвет был лишь с четвертой, но там зиял наполовину забитый их же товарищами ров.
И все-таки оставшийся в живых Ярослав предпринял попытку вырваться, вновь воодушевив их своим примером. Почти с места он погнал коня в сторону рва, и тот сумел-таки одолеть обе преграды. Последовали его примеру лишь очень немногие, да и из них едва ли половине - немногим более двух десятков - удалось повторить смертоносный трюк своего князя. Мгновенно оценив ситуацию, часть дружинников, возглавляемая тезкой князя Константина, кинулась в погоню, норовя не столько настичь, сколько отсечь их от обозов.
Двумя параллельными ручейками неслись всадники в сторону Коломны. Меньший ручеек норовил обогнать больший и влиться к пешцам, продолжавшим держать круговую оборону за своими возами. Но уже на полпути Ярославу стало ясно, что ничего у него не получится, а кроме того, даже в случае удачи ему лишь ненадолго удалось бы продлить агонию остатков своего войска. И вновь на ходу изменив свое прежнее решение, князь в третий раз подал пример тем немногим, что вырвались из кольца, резко повернув вправо, в сторону Оки, и пытаясь обогнуть крепость.
- Ушел, зараза!.. - в ярости застонал наблюдавший за происходящим на его глазах бегством Константин и даже топнул ногой от осознания своего единственного, но крупного просчета - забыл оставить для такого случая одну сотню. Сейчас она на свежих конях легко настигла бы всех беглецов, не дав им скрыться в безбрежных и глухих мещерских лесах.
Он сокрушенно вздохнул, понимая, что победа оказалась неполной, но битва у леса уже стихала, и надо было решать, что делать с теми, кто засел за обозами. Князь покосился на Ратьшу, но старый вояка продолжал завороженно глядеть на то, о чем он еще полугодом ранее даже не мечтал. Да и как можно мечтать о несбыточном - с одной стороны столь могучее Владимиро-Суздальское княжество, а с другой…
Зато теперь он просто упивался, наслаждаясь этим сладостным зрелищем, тщательно вбирая его в себя и стремясь не упустить ни крошечки, ни капелюшечки.
- Сподобил все ж таки Перун-воитель, - умиленно шептал он.
"Ну и ладно", - отмахнулся Константин и, повернувшись к иноку, спросил:
- Ты все видел?
Недавнее напряжение от лицезрения битвы еще не отпустило Пимена, и тот лишь кивнул в ответ, будучи не в силах вымолвить хоть слово.
- Только не унижай худым словом тех, кто сегодня бился против нас, - на ходу бросил Константин, направляясь к лестнице, чтобы спуститься с башни вниз. Остановившись подле нее, он добавил: - Помни, что все они - русичи, и оттого надобно не ликовать, радуясь победе, а скорбеть о павших в битве. О всех павших, - подчеркнул он хмуро. - С обеих сторон.
Но тут внимание князя привлек торжествующий рев победивших ратников, ликующе устремившихся к обозу.
- О черт… - простонал Константин, мгновенно оценив, во что обойдется этот бессмысленный штурм хорошо укрепленных повозок, и торопливо стал спускаться по лестнице…
Вспоминая сейчас все эти события, которые вновь пронеслись перед его мысленным взором, Пимен невольно поежился. Затем он не спеша обмакнул остро отточенное гусиное перо в чернильницу и принялся за работу, на ходу припоминая куда более приятную концовку боя.
Впрочем, приятной она стала только благодаря… Любиму.
Дрался полусотник под Коломной, как все, - не хуже, но и не лучше. Да, был у него поначалу легкий страх при виде оскаленных в диком крике бородатых рож, которые лезли прямо на него. Был и легкий хаос в мыслях на первых секундах начавшейся битвы, когда из головы неожиданно выскакивает все, чему тебя учили, и ты действуешь, бьешься, машешь мечом, прикрываешься щитом, повинуясь больше спасительному подсознанию.
Но затем все это сменило нарастающее чувство уверенности в себе, в своих друзьях, стоящих рядом, в несокрушимой силе своего войска, а стало быть, и в грядущей победе, потому что намертво сомкнутые ряды щитов рязанских пешцев так и не удавалось прорвать. И не удастся. Никому! И он столь весело и азартно подбадривал ратников своей полусотни, что даже чуть было не нарушил линию строя - уж слишком быстро подались вперед пять его десятков.
А потом рухнуло сразу несколько человек, и ему пришлось закрывать дыру в строю собой - все-таки маловато было времени для учебы у его людей, вот они и не всегда поспевали. И вновь привычная тяжесть копий на плечах. Правда, во время учебы они почему-то никогда не были такими тяжелыми, непосильным грузом все сильнее и сильнее давя на плечи Любима. Но удивляться некогда - потом, все потом, когда закончится сеча, а пока что надо успевать отбивать мечом лезущие к нему со всех сторон копья, обагряя клинок, лезвие которого уже давно не сверкало, будучи тускло-багровым, разбрызгивающим вокруг себя тяжелые и липкие, почти черные капли уходящей в небытие человеческой жизни.
Любим так и не смог поменять своего отношения к бестолково мечущимся перед ним и прущим напролом суздальцам, переяславцам и стародубцам. Ну какие они в самом деле враги? Такие же русичи, как и он сам. Но и жалости в те жаркие мгновения битвы он к ним тоже не испытывал. Коли они сами с мечом пришли, стало быть, и вина лежит на них самих. Он же, Любим, стоит на своей рязанской земле, а ее, родимую, каждый должон боронить по мере своих сил, ибо что ты за мужик, коли боишься пролить руду за свою наиглавнейшую кормилицу.
Да и не до мудрствований в бою. Торжествующий рев и крики от дикой боли, плачущее ржание коней и треск ломаемых копий - все смешалось в морозном воздухе, образовав страшную, ни с чем не сравнимую какофонию звуков, а над всем этим, где-то высоко-высоко в стылой тишине, завис глухой басовитый бой барабанов. Суровый и мерный, он протягивал незримую нить между далекими днями учебы и нынешним, первым в его жизни, сражением, напоминая растерявшимся, как и что надо делать, вдохновляя робких и вселяя уверенность в бывалых. И он же звучал страшным похоронным маршем для воинства Всеволодовичей.
Но в самом конце боя Любим, когда победа была уже достигнута и распаленные мужики полезли было на штурм обоза, успел-таки изрядно отличиться и остановить не только свою полусотню, но и озадаченных неожиданным поворотом дел остальных ратников.
Мысль эта была не его. Она прозвучала в его голове очень остро и пронзительно, когда сам полусотник, возглавлявший своих орлов, одним из первых не бежал - летел с копьем наперевес, намереваясь с ходу овладеть возами. "Нет, нет! - кричал и ругался кто-то неистово, проклиная боль в ноге. - Господи, да остановите же их хоть кто-нибудь!"
Голос был очень властный, хотя и почти незнакомый. Однако мгновенно сообразив, что обладатель его, судя по повелительному тону, принадлежит к ряду на́больших воевод, Любим тут же затормозил и сделал все, что было в его силах, дабы остановить всех прочих. И, как выяснилось, совсем не зря.
Уже после того, как подоспела конная дружина во главе с воеводами, из крепости выбежал сам князь Константин, и начались мирные переговоры. А закончились они полюбовным соглашением и добровольной сдачей в плен всех, кто несколькими минутами ранее готов был драться до конца и в обмен на свою жизнь унести хотя бы одну вражескую.