За такую разумную инициативу по личному повелению самого князя, приказавшего узнать имя ратника, сумевшего предотвратить едва не начавшееся заново кровопролитие, награжден был Любим сверх всяких ожиданий. Получил он помимо своих трех долей, кои причитались ему из добычи как полусотнику, добрую коняку да еще десять гривенок серебром.
- Ежели бы я жизнь каждого из своих воев всего одной гривной оценил, - сказал князь, улыбаясь и чуть ли не насильно всовывая в руки Любима приятно тяжелую калиту, - и то я на этом обозе не менее полусотни потерял бы. Так что я, как гость оборотистый, благодаря тебе пятикратный прибыток получил. К тому же я обученных ратников много дороже ценю, вот и считай. Должен ведь я хоть малой частью этой прибыли с тобой поделиться, как мыслишь?
Но дороже всего для Любима оказались даже не эти десять гривенок, хотя и они, конечно, в хозяйстве лишними не станут. Как солидный довесок к тугой калите, напоследок удостоился он зачисления в княжескую дружину.
Не остался без награды и его бывший полусотник. Князь, узнав, что воин, стоящий перед ним, сам из "осенников", всего четыре месяца назад как взятый в ополчение из деревни Березовки, без лишних слов повелел наградить также и того, кто за такое краткое для учения время сумел сотворить из деревенского парня настоящего воя. Смущенному и растроганному донельзя Пелею тоже досталась не менее тяжелая калита с гривнами и крепкие княжеские объятия.
- Сам на вес золота и воев мне таких же поставил. За это, подойдя ко мне сотником, в строй ратный тысяцким воротишься, - улыбнулся Константин и добавил слегка расстроенно: - Жаль, что в дружину взять тебя нельзя, ибо ты, оказывается… - Тут князь произнес какое-то мудреное слово, что-то вроде "пе", потом "да", и заканчивалось оно, кажется, "гог".
Такого ни Любим, ни Пелей ни разу ранее не слыхивали. Разве что вроде бы поп в церкви что-то там сказывал про дикие народы - гог и магог. Но коли князь сказал, что жалует Пелея в тысяцкие, стало быть, и слово это плохим быть просто не могло.
"Самых красивых лент накуплю, - твердо решил Любим, направляясь на новую службу в Рязань, уже будучи полноправным членом княжеской дружины. - Сколько бы мне это ни стоило. А еще колты из золота и гашник витой, и все это Берестянке свезу. Чтоб самой нарядной из всех своих сестер-берегинь была. А я-то, дурень, поначалу хотел было просить, чтобы она назад свой дар забрала, ан вона как вышло. Ну ничего. Приеду, на все руки-ветви ленты навяжу, на ствол гашник, а на самый верх колты примощу. А потом поклонюсь в пояс до земли и скажу: "Благодарствую тебе, Берестянка!"
* * *
И прииде Ингвар-княжич с града Переяславля Резанскаго ко князю Константину Ростовскому и Володимерскому, прося собе помочи идти на Резань. И Ингваря и бояр ево князья володимерские одариша богато, и совокупиша рать свою, а воеводою набольшим сташа сам брат Константинов из Переяславля-Залесского, князь Ярослав Всеволодович. И с им же вместях пошед на Резань братия ево Святослав, князь Юрьев-Польский, тако же Володимер, князь Стародуба и князь Иван, все юны летами…
И дошед они до града Коломны на реце Москов и обступиша град сей. Но упредиша диавол Константина Резанскаго о рати сей, и исполчась ранее пришед резанский князь тако же под Коломну свою с ратью малой. Княже Ярослав, жаждая мира, допрежь сечи послаша послов к резанцу, но тот им ответиша буюю речью, восхотев руду христианску пролити, что осерчаша вси Всеволодовичи и рекли: "Не в силе бог, но в правде" и устремилися на воев резанских.
И бысть сеча велика, но рать сатанинска Константина Резанскаго, коей пособлял сам диавол, одолеша честное воинство Ярославово, но не правдой их победиша, а одолеша обманом, заманиша в ямы волчьи. И един токмо уцелеша княже Ярославе и воев его мене двух десятков, а братия его князья Иван, Святослав Юрьев-Польский и Володимер Стародубский со дружинами своими и ратниками пешими осташа лежати на земле пусте, снегом и льдом померзоша, и от зверя дикаго телеса их снедаеми, и от множества птиц растерзаеми. Все бо лежаша купно, умроша, едину чашу пиша смертну.
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г.
Издание Российской академии наук. Рязань, 1817 г.
* * *
И пришед в лето 6725-е от Сотворения мира в землю Резанскаю Ярослав, князь Переяславль-Залесский. И шед он не миром, но ратью, и с им братия ево меньшая тако же шед, дабы грады княжества Резанского имати. И сташа они станом у града Коломны, коя во Резанской земле у реци Московы. А бысть о ту пору у Ярослава князя воев конных до трех тысяч, а ратников пеших и вовсе полтора десятка тысяч.
И послаша княже Константине послов ко Ярославу, но тот учаша срамити их всяко, псами величати и повелеша сечу учинити. Но воевода резанский Вячеслав, хучь и млад буде, но мудр, повелеша загодя рвы рыти и снегом засыпати, и тако сгинула во рвах оных полдружины Ярославовой, а в остатнюю часть ея из града Коломны запасный полк конный ударил нещадна и сим победиша.
Пеши же ратники с Переяславля-Залесскаго, да с Суздаля, да со Стародуба, да с Юрьева-Польскаго ничтоже успеша, но падоша мертви аки снопы под серпами. А коих в полон взяша, тех милостивый князь Константине повелеша в закупах держати три лета, после же волю пожаловати, ибо ведал он, что не по своей воле они на землю резанскаю придеша, но по повелению жестокосерднаго князя Ярослава.
Сам же Ярослав утек, аки заяц быстраногий, и воев с им десятка два. Брати же его полегли вси.
Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.
* * *
Зимой 1218 года произошло, пожалуй, самое первое в XIII веке крупное вооруженное столкновение между Рязанским и Владимиро-Суздальским княжествами. Летописцы в один голос утверждают, что вначале стороны пошли на переговоры, хотя виновниками их срыва называют разных князей. Учитывая злобный и властный характер князя Ярослава Всеволодовича, нам гораздо легче поверить Владимиро-Пименовской летописи, что на самом деле дерзил переяславский князь, не пожелавший прислушаться к голосу разума и будучи убежденным в легкой победе своего войска.
Действительно, рязанцы всегда уступали владимирским полкам, если не считать эпизодического случая с городками Москов и прочими, которые спалил рязанский князь Глеб Ростиславич. Но это лишь единичный эпизод, к тому же было бы смешно гордиться взятием каких-то захудалых городишек, которые по причине своей малости и убогости даже не имели собственного князя, да и ныне остаются всего лишь уездными центрами.
Есть предположение некоторых молодых историков, в частности доктора наук В. Н. Мездрика, видящего в неуступчивости Ярослава сильный психологический мотив. Дескать, ему не давало покоя недавнее поражение от войск старшего брата на Липице, и именно поэтому он хотел реабилитировать свое имя полководца, а также одержать реванш, пусть не над ростовским, так хотя бы над рязанским Константином.
Думается, что эта гипотеза выглядит слишком надуманной. Скорее всего, его неуступчивость была порождена более приземленными, меркантильными интересами. Вероятно, он рассчитывал заполучить в свои руки какую-то часть рязанских земель, в частности ту же Коломну, но тут впервые сказалось преимущество нового пешего строя, который стоял насмерть против значительно превосходящих его численно ополченцев Ярослава, после чего в действие вступил конный резерв Константина, укрытый до поры до времени за воротами Коломны…
Трудно сказать, что было бы, если бы все Всеволодовичи вернулись домой живыми. Скорее всего, это изрядно отрезвило бы их, заставив напрочь отказаться от захватнических целей. Однако вышло так, что из четверых вернулся лишь один Ярослав, и тот серьезно раненный, а надо заметить, что хотя на Руси и не был развит обычай кровной мести, но простить рязанцам такое отказался даже миролюбивый князь Константин, и вскоре из Ростова во все стороны Владимиро-Суздальской земли спешно устремились гонцы с повелением сбирать новое ополчение.
Теперь уже широкомасштабная война с Рязанским княжеством представлялась делом неизбежным и однозначным. Вопрос был только во времени - когда именно она начнется. Но сроки колебались незначительно - от одного месяца до двух, то есть исходя лишь из скорости сбора пешего ополчения…
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 135–136. Рязань, 1830 г.
Глава 11
Первый бунт на корабле
Теперь, обрисовав вам положенье,
Прошу вас высказаться сообща,
Какого мненья вы о наших силах
И каковы надежды на успех…Вильям Шекспир
Хорошо человеку, когда он в ответе только за себя одного. В этом случае, даже когда наказывают, - не обидно. Сам виноват - не усмотрел, недоглядел, упустил и прочее. Куда тяжелее, когда ты волей судьбы поставлен над всем княжеством, когда под твоим началом не пять - десять человек, но десятки тысяч, и у любого свои проблемы, а кое у кого и претензии. В этом смысле проще со смердами да ремесленниками. Может, и они чем-то слегка недовольны, но главное - помалкивают. У купцов пока вроде бы тоже не возникало особых вопросов к рязанскому князю, а вот служилый люд…
Уже спустя неделю после битвы под Коломной Константин понял, что нужно срочно что-то предпринять. На самом пиру военачальники еще веселились - победный запал до конца не выветрился. Однако помимо добычи некоторые явно рассчитывали на нечто большее, ожидая - вот-вот встанет князь со своего стольца и начнет наделять всех полоненными смердами, да землицей, да богатыми селищами, да…
Не дождались.
От наступившего разочарования уже на третий день в глазах у большинства застыл немой вопрос: "Константин Владимирович, ну когда же мы наконец все поделим?" На пятый день к этому вопросу рязанских воевод можно было смело прибавлять восклицательный знак, а на седьмой…
Словом, спустя пару недель князь принял твердое решение самому вытравить пар из котла, не дожидаясь, пока из него рванет. Тогда уж точно мало не покажется. Да пускай даже и не рванет - зачастую скрытое недовольство куда хуже, потому что оно имеет гадкое свойство перерастать в предательство, причем в самый что ни на есть критический момент.
Беда заключалась в том, что делить-то особо было нечего. Холопы? Но их считай что не было. Константин раз и навсегда объявил, что военнопленные, во всяком случае из числа русичей, могут только быть в непосредственном ведении князя, а если он их и передаст в частные руки, то опять-таки только для ускорения выполнения княжеских заказов и работ.
Причин тому было три. Первая, наиболее прозаичная, заключалась в том, что для грандиозных задумок Миньки требовалось огромное количество рабочих рук, а где их взять? К тому же с пленными получалась сплошная экономия - расходы только на еду и все, а это тоже было немаловажным обстоятельством - казна-то не безразмерна, а за последнее время так опустела, что бедный Зворыка только за голову хватался.
На что только ни шел Константин, чтобы сократить расходы. Под конец он уже исчерпал все идеи, ну разве только не обращался к резоимцам, то бишь к ростовщикам. Те, правда, сами не раз и не два предлагали свою помощь, но тут рязанский князь оставался непреклонен - занимать деньги у средневековых банкиров даже хуже, чем у современных ему, то есть конца двадцатого века. Да-да, удивительно, но факт, ибо последние пускай и драли дикие проценты, но хотя бы имели слабое оправдание - инфляция. В тринадцатом веке она отсутствовала напрочь, но, как ни странно, запрашиваемая реза была еще выше.
И тогда, примерно за месяц до нашествия рати Ярослава, Константин все-таки пошел на заем, но хитрый, обратившись не к ростовщикам, а к ремесленному люду. Собрав самых авторитетных кузнецов, оружейников, усмошвецов, опонников, швецов, клобучников и прочих, которые с самой осени пахали в поте лица на его ратников, обшивая, обувая, одевая и вооружая их, князь поставил их перед печальным фактом. Образно говоря, он демонстративно вывернул свои карманы наизнанку, заявив, что ныне, подобно библейскому Иову, нищ и наг.
Правда, Константин сразу же успокоил народ, твердо пообещав, что, мол, вовсе забыть о том, сколько и кому он должен, у него и в мыслях нет. Просто на сегодняшний день складывается такая ситуация, что работа ему от них нужна и далее, а вот с ее оплатой он просит обождать. Сколько? Долго. Возможно, полгода, а то и год, то есть до тех пор, пока над его, да и над их головами тоже, перестанет висеть угроза от владимиро-суздальских князей.
Какое-то время собравшиеся недовольно гудели, но затем самый старый и авторитетный из щитовиков по прозвищу Блин, попросив у Константина слова, неспешно поднялся со своей лавки, степенно вышел к князю и, встав подле него, обратился к прочему люду.
Речь его была краткой, но весьма доходчивой. Для начала он заметил, что все заказы, которые за последние месяцы были сделаны Константином Владимировичем, касались не княжеских увеселений, не забав, но нужных дел, причем нужных не только для него одного, но в первую очередь для всего княжества. Во-вторых, он напомнил о событиях девятилетней давности и о полыхающей Рязани, которую запалили по приказу мстительного Всеволода Юрьевича.
- Не хотите таковского сызнова? - осведомился он у собравшихся и, не дожидаясь ответа, заявил: - Вот и я тоже того не желаю, а потому ныне сказываю князю, что ежели потребуется, то я с годок могу с гривенками и обождать. На то серебрецо, что мною уже от него получено, я уж как-нибудь проживу и с голоду не помру. Да и вы все, народ честной, сколь гривен с Константина Володимеровича уже поимели, покамест они у него в скотницах водились?
- То за труды наши! - выкрикнул кто-то.
- А кто иное сказывает? - покладисто согласился Блин. - Вестимо, что не задарма. Токмо ныне речь о другом - возможем потерпеть, коль у князя такая беда с серебром?
- Трудненько придется, - уклончиво отозвался старшина тульников Ноготь.
- Трудненько придется, когда ты свой домишко сызнова отстраивать станешь, - парировал Блин. - Енто, конечно, ежели будет кому, потому как слыхал я, что Ярослав Всеволодович куда круче своего батюшки будет, так что ежели он до Рязани дойдет, то и град запалит, и нас всех в полон приберет. И чтоб таковского не приключилось, я так поведаю - не токмо обождать согласный, а до тех пор никаких княжьих заказов не чураться, но и кажный десятый щит, который у меня изготовят, я Константину Володимеровичу решил подарить, вовсе ничего за него не требуя.
И вновь все оживленно загудели, а пока они обсуждали, что да как, у рязанского князя возникла оригинальная мыслишка, которую он незамедлительно обнародовал. Мол, в благодарность за такое он повелит на каждом десятом щите, полученном от мастера, выписывать краской: "Подарок от Блина". Пусть ратники ведают, чьи изделия их защищают, а вороги - благодаря чьим трудам рязанцы неуязвимы для мечей, копий да стрел.
Ну да, ну да, идея не нова. Великая Отечественная, "Фронту от комсомольцев-горьковчан" и прочее. Константин и не претендовал на авторство. И ведь сработало. Практически каждый загорелся, чтобы и на их мечах, на их копьях, и даже на одежде с обувью красовалось нечто похожее, причем народ, стесняясь показаться скупердяем, обязался внести столько же, сколько и Блин, - каждая десятая пара сапог, каждый десятый полушубок, каждый десятый…
И что интересно - вроде бы все понесли прямой убыток, а уходили с такими просветленными лицами, столь радостно улыбались, будто не они Константина, а он их одарил.
Только благодаря этому беспроцентному кредиту рязанский князь сумел полностью вооружить и одеть-обуть своих ратников. Надо ли говорить, куда и кому после победы над Ярославом раздали добрую половину пленников? Конечно, полностью компенсировать свой заем у ремесленного люда этим было нельзя, но хоть слегка. Так, нечто вроде процентов.
Имелась и вторая причина, по которой не следовало раздавать в частные руки взятых на поле боя. Была она психологического плана. За три года всякий привыкнет к тому, что в его терему трудятся холопы из пленных. Но ведь они не обельные, следовательно, после того как срок закончится и они уйдут, человек пожелает заполнить кем-нибудь опустевшие места даровых работников, а такая возможность у него может возникнуть только в случае новой войнушки неважно с кем, и он непременно станет подзуживать на нее князя. Нет уж, не надо им таких пагубных привычек, а коль нуждаются в прислуге, пусть нанимают, благо есть на что - уж кому-кому, а им князь выплачивает гривны честно и в срок.
О третьей причине, тайной, Константин никому не говорил, но она существовала и заключалась в том, что, когда через год-полтора самые достойные из пленных будут освобождены досрочно, они должны разнести по всем городам Владимиро-Суздальского княжества вести о жизни в плену и о том, что рязанский князь, оказывается, очень даже ничего себе, и вообще, такого еще поискать. Словом, нечто вроде стратегии поисков мира не только сверху, но и снизу.
Аналогичная ситуация с наделением землей. Ее же надо обрабатывать, иначе что есть она, что нет - один черт. А кому обрабатывать? Следовательно, неизбежно встанет вопрос о людях, например, из числа тех же пленных, и куда острее, чем сейчас.
Ну а что касается деревенек и селищ, то это и вовсе обсуждению не подлежало. В этом вопросе Константин подключил и церковь, точнее, своего личного духовника отца Николая. Хитроумно устроенную небольшую разборную церквушку с недавних пор стали возить повсюду - в любой поход и на любые учения. Места там было не ахти, то есть посетить ее можно лишь по очереди, но по воскресеньям на обедню в обязательном порядке туда приходил и сам Константин, и весь его "генералитет".
Вот в ней-то, используя весь недюжинный талант красноречия, и читал после обедни проповеди отец Николай. Причем все они, по просьбе князя, так или иначе касались того, что истинному христианину негоже даже помышлять о том, чтобы владеть такими же христианами, как и он сам. Разумеется, при этом священник яркими, сочными красками живописал все те вечные муки, которые достанутся на долю покушающихся на свободу других людей, ибо…
Словом, казалось бы, все возможное предпринято и внедрено в жизнь, ан поди ж ты. И чем теперь удоволить своих доблестных полководцев? Орденами и медалями? Увы. Нарисовать их - одно. Это они вместе с Вячеславом и богомазом, присланным владыкой Арсением, уже сделали, беспардонно стащив чуть ли не половину из своих бывших времен - а чего велосипед изобретать, - придумав остальное, так сказать, исходя из реалий нынешнего дня.