- Это да, - согласился хозяин терема. - Да и не определены они у меня. Случись что - вовсе без уделов останутся.
Константин нахмурился. Помнится, в той официальной истории, которую он изучал, перед смертью старший Всеволодович успел наделить каждого, оставив Василько свой любимый Ростов с прилегающими к нему землями, Всеволоду - Ярославль, а младшему, Владимиру, Углич. Получается, что в этом мире ростовчанин сделать так не успел.
Обдумывать, хорошо это или плохо, времени не было, но Константин и тут нашелся, дав совет:
- Вот пока и не определяй никого - оставь свои задумки до поры до времени.
- Да как же? - возмутился больной. - А ежели не возмогу я хворь свою одолеть?
- Пусть мысль об их неустроенности тоже тебя поддерживает, - пояснил рязанский князь. - Соберешься помирать, а вспомнишь, что дети неустроенны, и снова откуда ни возьмись силы появятся.
- А коли забуду?
- О детях-то? - усмехнулся Константин и вновь вернулся к Библии, напомнив о страданиях Христа, который пребывал как раз в возрасте больного, но выдержал все, что ему было ниспослано богом.
- Я даже моложе на пару годков, - вздохнул его тезка.
- Тем более, - заметил новоявленный психотерапевт, тут же обыграв в нужном ключе и этот факт, указав, что уж ближайшие два года надо непременно продержаться, а там кто знает, и привел в пример страдания Иова, которому, как известно, бог, сжалившись, даровал полное избавление от мук.
К тому же, как знать, не исключено, что этот настой является не чем иным, как ниспосланной господом в качестве первой, но далеко не последней милости страждущему. Ну как тому же Иову.
- А и впрямь, - согласился ростовчанин и, ласково проведя рукой по склянице с настоем, стоящей на столике близ изголовья, еще увереннее продолжил: - С ним я попробую… жить.
- Только не попробую, а буду, - поправил его Константин. - Иначе тебе нельзя.
- Ну хорошо, буду, - согласился его тезка, но сразу же пожаловался: - Токмо уж больно его мало. Сам погляди - всего-то и осталось на две трети, а прошел всего один день.
Константин оценивающе посмотрел на скляницу. Насчет двух третей, конечно, перебор, но где-то пятую часть Всеволодович и впрямь успел выпить. Однако и темпы у болящего.
- Сам виноват, - заметил он. - Нельзя так помногу. Лекарка говорила, что от силы три ложки за день, не больше, а ты сколько выдул?
Ростовчанин виновато потупился, но в свое оправдание заявил, что уж больно сильно начинает болеть нутро, когда действие лекарства проходит.
- Терпи, - наставительно заметил Константин и еще раз повторил: - Только три ложки, не больше.
- Все одно чрез три седмицы кончится, - последовал сокрушенный вздох больного.
- А кончится - новый пришлем, - успокоил его рязанский князь. - Об этом мы с отцом Николаем позаботимся, так что не волнуйся. Где-то раз в месяц-полтора к тебе будет приезжать какой-нибудь купец с новой скляницей. А ты, само собой, прикажи, чтобы человечка, который привезет свиток от отца Николая, пропускали к тебе беспрепятственно. Да про саму скляницу и настой в ней советую помалкивать.
- Отчего? - удивился Всеволодович.
Константину не хотелось, но пришлось напомнить эпизод с боярином Хвощом и Ярославом. Именно по милости своего братца ростовчанин в минувшем декабре остался без лекарства. В результате получилось то, чего и опасался рязанский князь - его тезка жутко возмутился и принялся доказывать, что все это произошло исключительно из-за подозрительности Ярослава, которая была вызвана исключительно заботой о нем. Да и лекарь Матора уловил запах белены, каковая - это всем известно - является ядом.
Нет, Константин был уверен, что докажет обратное, и довольно-таки быстро, но вот беда - время. Невидимые часы быстро-быстро отщелкивали драгоценные секунды и не мешкая складывали их в минуты, неумолимо приближая усталость больного, которому непременно захочется отдохнуть, что, в свою очередь, означало "приходите завтра". А ведь до главного они так и не дошли.
Однако князь скрыл свое раздражение и торопливо выложил свои доводы, причем в качестве доказательства на сей раз фигурировали не просто слова Хвоща, но и кое-что поувесистее. Например, то, что и тогдашнее питье, и нынешнее готовила одна и та же лекарка, которая скорее даст отрубить себе голову, чем изготовит яд. А еще то, что Ярослав так и не удосужился предоставить обещанного послуха или хотя бы показать его послание, в котором тот якобы предупреждал об отраве. К тому же как в тот раз, так и в этот лекарка готовила питье не по собственному желанию и даже не по поручению отца Николая, а по повелению рязанского князя, который…
Панегириком в его, то бишь в свою честь, Константин не разразился - перебор. Скорее уж выдал краткую и довольно-таки сдержанную положительную характеристику. Характер стойкий, нордический, беспощаден к врагам рейха, то есть Руси, ну и всякое разное в том же духе. Однако и произнесенного вполне хватило, чтобы его тезка насторожился и задал вполне логичный вопрос:
- А ты сам отчего столь рьяно за него вступаешься?
Константин чуть помедлил, но открыться не решился - чревато. Пусть больной и не позовет стражу, хотя и тут бабка надвое сказала, однако память о гибели трех братьев от рук рязанских воинов слишком свежа, следовательно, тональность беседы неизбежно поменяется, но главное - исчезнет доверительность, и он ответил уклончиво:
- Да потому что я его очень хорошо знаю.
- Откуда?
И вновь пауза. Помнится, отец Николай так и не открылся ростовчанину во время их единственной беседы, что является личным духовником рязанского князя, резонно полагая, что лучше сделать это во время второй или третьей. Вообще-то по первоначальной версии "отец Стефан" состоял в аппарате епископа Арсения, но теперь она не годилась - слишком слабовата. По счастью, Константин не успел изложить ее больному, так что можно было смело кое-что изменить, и он витиевато пояснил:
- Так ведь я при нем неотлучно, и все его указы проходят через меня. Думает он, а рука с пером моя. И в остальном то же самое.
- Смертным зельем перед мнихом никто хвастать не станет, - возразил ростовчанин.
- Согласен. Вот только с лекаркой Доброгневой, исполняя его повеление, я разговаривал сам, - нашелся Константин. - И не только ныне, но и тогда, в первый раз. Да и готовила она настой на моих глазах. Не зря же боярин Хвощ хотел предложить отведать его вместе с тобой.
Некоторое время больной пристально вглядывался в лицо своего гостя. Константин спокойно ждал, не пытаясь спрятать глаза или отвести их в сторону. Что уж там увидел в них хозяин терема - неведомо, но, судя по удовлетворенному кивку, проверка завершилась успешно.
К сожалению, она еще и окончательно притомила ростовчанина, так что сразу вслед за этим пришло время прощаться. Теперь в распоряжении Константина был всего один день. Правда, оставалась надежда, что братья запоздают, но полагаться на это ни к чему.
Возвращаясь в посад, Константин не упустил случая побродить по торжищу, чтобы узнать народное мнение по поводу предстоящей войны. Услышанное не удовлетворило. В целом настрой у ростовских горожан был боевым, хотя попадались и такие, кто утверждал, что таковское не по-божески, ибо Христос заповедал… Однако подобным миротворцам долго говорить не давали, немедленно затыкая рот веским доводом насчет гибели трех Всеволодовичей, которых рязанские вои не просто умертвили, но сделали это самым гнусным и подлым образом.
Как Константин ни сдерживал себя, но однажды не утерпел, услышав про Ивана Всеволодовича, которого рязанцы и вовсе, не убоявшись кары господней, проткнули кольями, чего никогда не делали даже поганые половцы.
- А может, это как раз и была кара господня, ибо без его воли и волос с головы человека не упадет, - сорвалось у него с языка. - Опять же рязанцы свою землю боронили…
Но договорить ему, как и тем миротворцам, не дали, мгновенно обрушившись со всех сторон. Стало ясно, что логикой тут ничего не добьешься. К тому же добродетели всех погибших превозносились столь высоко, что слова Константина восприняли как попытку лишить их заслуженного мученического венца, а потому орали на него весьма громко и гневно. Оставалось либо отвечать тем же, либо умолкнуть, досадливо махнув рукой. Он и махнул…
Разговором о погибших братьях началась и их третья беседа со старшим Всеволодовичем. Стоило Константину поздороваться и усесться подле его изголовья, как тот задумчиво заметил:
- Сказывал ты мне вчера, будто рязанский князь - человек чести, а из трех моих братьев, кои погибли по его повелению, лишь один приял подобаемую вою смерть, а остатние… Особливо Иван. Ему и вовсе всего два десятка лет сполнилось, жить бы да жить, а его на колья, яко вепря на вертел.
- Путаешь ты, князь, - возразил Константин. - Никто его на них не насаживал - он сам на них набрушился.
- Сам-то сам, токмо рвы рязанцы по повелению князя выкопали, да и колья на дно их тоже по его повелению воткнули. Вот ты, мних, поведай, рази ж енто не подлость?!
- Поведаю, - кивнул Константин, припомнив вчерашние разговоры на посаде и начиная заводиться: - Но для начала ты мне на другое ответь. По-твоему, когда трое на одного - это можно, оно не подлость, а вот применить ратную хитрость этому одному, который защищает родную землю, нельзя, нехорошо. Так выходит?
- А ты почем ведаешь, сколь и кого там было? - осведомился ростовчанин.
- Я в самой Коломне в ту пору был, в сторожевой башне сидел и все видел, - пояснил Константин. - Вот и получается, что первый виновник их гибели не рязанцы, а тот, кто их привел под Коломну, то есть твой брат Ярослав. А теперь, как я слыхал, уже новая рать исполчилась. Раз в нее уже по всем землям людишек собрали, так, наверное, тысяч двадцать наберется, не меньше. Стало быть, и вовсе по шесть человек на каждого из защитников рязанской земли придется. Ну чтоб наверняка. Так как теперь прикажешь этим защитникам поступить - сложить руки и сидеть в ожидании, пока их побьют? Или все-таки дозволишь что-то придумать, дабы грады и селища свои уберечь, чтоб дома не полыхали, чтоб женки в полоне не оказались, чтоб дети сиротами не росли?!
- Вот ты яко мыслишь, - подытожил ростовчанин и, помедлив, неожиданно сменил тему. - Коли рязанский князь ведал, что ты в Ростов отправился, то поди-ка и замирье со мной в голове держал, так? Не велел он тебе передать, что, мол, ежели рати на его землю придут, то и новой скляницы с настоем мне не видать? Токмо не виляй, - попросил он, - а доподлинно сказывай.
Константин неспешно огладил свою бороду, собираясь с мыслями. Вообще-то он именно так и собирался перейти к разговору о главном. Мол, доставлять-то обязуемся, вот только как бы не вышло осечки, поскольку в военное время гонца могут по пути и грабануть, а скляницу попросту разбить. И даже слова о том, что она предназначена для самого Константина Всеволодовича, навряд ли кого остановят. В лучшем случае посыльного отведут к Ярославу, после чего настой непременно постигнет та же судьба. К тому же как знать - не исключено, что через месяц в живых не будет ни князя, ни отца Николая, ни лекарки Доброгневы, так что некому будет ни приготовить лекарство, ни отправить его.
Однако сейчас он решил ничего этого не говорить. Упомянул только последний аргумент, да и то совсем в ином плане. Мол, в мирные времена посыльному конечно же столько опасностей в пути не грозит, но пока Доброгнева и рязанский князь будут живы, то без настоя Константин Всеволодович не останется в любом случае.
- Так и знай: если в срок не прислали, значит, либо она, либо оба уже на том свете, - завершил он свою речь. - Ратиться же с Рязанью или нет - тебе решать.
Ростовчанин кивнул и… вновь сменил тему. На сей раз речь пошла о… Прощеном воскресенье, которое как нельзя лучше подходит для примирения, и не только между князьями, но и вообще между всеми людьми. Константин слушал и недоумевал. О Прощеном воскресенье он знал, да и попробуй тут забыть, когда с самого утра у него уже попросили прощения и Юрко, и хозяин избы. Возможно, к ним присоединился бы и Маньяк, но он куда-то исчез ни свет ни заря. Да и по пути к княжескому терему ему довелось не раз и не два выслушать весь короткий ритуал от прохожих, встречающих друг дружку только таким образом.
"Ой, кстати!" - встрепенулся Константин. А ведь он так ничего и не сказал больному, когда вошел. И как это выскочило у него из головы, ведь собирался же! То-то ростовчанин так удивленно на него поглядывал во время разговора. И что теперь делать - спохватиться, что вдруг вспомнил об этом ритуале, или ну его вообще? Хотя, с другой стороны, кто сказал, что надо начинать обязательно с него? Принято так? Ну и что? Да и вообще, виноваты оба, а не только он один. Или князю зазорно первому просить прощения у залетного монаха?
- Тут ты сразу вопрошать меня принялся, - начал Константин, виновато улыбнувшись, - вот я и не успел сказать самое главное. - И он, возликовав от того, как удачно выкрутился, почти весело произнес первую фразу ритуала: - Прости меня, князь Константин Всеволодович.
- Бог простит, и я прощаю, - ответил ростовчанин, и тоже в свою очередь обратился к "отцу Стефану": - Ан и ты меня прости, княже Константине.
- Бог простит, и я про… - И Константин, опешив, растерянно уставился на больного, на губах которого играла улыбка.
- А уж по отечеству я тебя величать не стану, - невозмутимо пояснил ростовчанин. - Дверь-то хошь и толста, да мало ли. Ежели кто невзначай услышит, глядишь, возомнит невесть что, шум поднимет, а он нам с тобой ни к чему, верно?
- И впрямь ни к чему, - механически повторил рязанский князь.
- Ну вот и хорошо, - кивнул Всеволодович и, лукаво прищурившись, заметил: - Хотя кой-что мне вопросить у ратника надобно, а то совсем запамятовал. Ты сделай милость, покличь того, кто за ней стоит.
Константин встал и, с трудом передвигая ноги, поплелся к двери, окончательно запутавшись и не понимая, что же ему предпринять. Бежать? Если рывком распахнуть дверь, то можно звездануть в пах стоящему за нею дружиннику, и тогда у него появится фора перед преследователями. Небольшая, секунд двадцать, но и ее должно хватить, чтобы успеть выскочить из княжеского терема. Вот только что дальше? Городские ворота все равно успеют закрыть чуть раньше. Или не успеют?
Он уже почти надумал осуществить отчаянную попытку, даже невзирая на свою хромоту, но остановило его то, что уж больно жалким будет выглядеть его бегство, если посмотреть со стороны. Эдакий рязанский Паниковский, только без гуся под мышкой. Словом, получалось совсем не по-княжески. И не то чтобы он уже столь сильно сросся душой с этим телом, но позориться решительно не хотелось, особенно перед ростовчанином. Ладно, будь что будет. И, приняв такое решение, он, как ни странно, сразу же и успокоился, хладнокровно окликнув здоровенного дружинника, стоявшего в небольшом коридорчике.
- Напомни-ка мне, Добрыня, - обратился ростовчанин к вошедшему в опочивальню воину. - Тот гонец, что ныне поутру от брата Ярослава прискакал, когда там посулил его приезд?
- Сказывал, что к обедне, - несколько удивленно ответил тот.
- Стало быть, мы с ним вместях ныне помолимся, - растянулись губы старшего Всеволодовича в грустной улыбке. - Ну все, ступай себе.
Дружинник, кивнув, чуть косолапя потопал к двери.
"И ты вознамерился завалить этого бугая одним ударом? - иронично спросил себя Константин, глядя ему вслед. - Да его ломом не перешибешь. Разве что в спину воткнуть да пошуровать там как следует во внутренностях, ну тогда еще может быть…"
- Слыхал ли? - осведомился больной.
- Слыхал, - подтвердил Константин.
- Стало быть, ведаешь, что грамотку о замирье составлять нам с тобой недосуг, - продолжил ростовчанин. - Опять-таки уж больно много перечливых супротив нее сыщется. Да и проку с нее? Умри я, и Юрий на следующий же день ее раздерет, а коль призадумается, то брат Ярослав его сомнения разгонит. Потому договор мы с тобой составлять не будем, а лучше изустно уговоримся, как и что. Я твоему слову верю, ты, думается, моему…
- Как своему, - подхватил Константин.
- Вот и славно. - И снова слабая улыбка осветила лицо ростовчанина. - Потому дай-ка ты мне роту пред честными иконами, что ежели брат Ярослав али кто иной сынов моих изобидит, то не будут они скитаться по Руси князьями-изгоями, но сыщешь ты им град в своем ли княжестве, в ином ли, но в беде не оставишь и сам их хлебом накормишь. А ежели вороги за ними по пятам идти будут и голов их у тебя потребуют, то никому их не выдашь, но заступу им дашь.
- Клянусь! - твердо произнес Константин и, встав перед иконостасом, трижды перекрестился, после чего, сняв одну из икон, поцеловал ее.
- Ишь какую выбрал, - одобрил больной. - Ею еще моего прадеда Володимера Всеволодовича на супружество благословляли. А теперь давай-ка ее сюды - моя очередь ответным словцом отдариваться.
Прадед… Получается, что икона повидала самого Владимира Мономаха, и… Момент был не очень подходящий, да и время поджимало, но Константин, не в силах сдержать любопытство, передавая икону, все-таки спросил:
- На супружество с твоей прабабкой, дочкой короля Англии Гитой Гарольдовной?
- С нею, - кивнул ростовчанин. - Токмо она мне не прабабка. Ее сыны - Мстислав Великий и прочие, а мово деда, Юрия Владимировича, вторая женка прадеду родила, Евфимия Давидовна, полоцкая княжна, - пояснил Всеволодович и похвалил: - А ты и впрямь книжной мудрости измышлен - хоть тут не солгал отец Николай.
- Он вообще ни в чем не солгал, - заступился за священника Константин. - Ты лучше еще раз грамотку прочти и поймешь, что там лжи нет. А то, что имени моего он в ней не указал… так ведь уж больно длинная дорога мне предстояла. Мало ли что могло приключиться, вот и поосторожничали мы с ним.
Ростовчанин задумался, припоминая, после чего удивленно протянул:
- А ведь и впрямь нет. Эх, жаль, слаб я, да и со временем худо, а то отписал бы я ему словцо любезное. Ну да ладно, еще отпишу. А теперь слушай меня… - И он, тоже трижды перекрестившись, торжественно произнес, что обязуется сделать все возможное, дабы не допустить войны между их княжествами до самого своего смертного часа, да и брату Юрию в последнем слове завещать, как волю умирающего, соблюдение мира.
Ведьмак терпел целый день. Вначале было некогда - выезжали в спешке, поскольку через другие ворота в Ростов Великий в сопровождении своей дружины уже въезжал князь Ярослав. Затем тоже не до того, ибо торопились отъехать как можно дальше. Однако к вечеру Маньяк не удержался и, сидя у костра, спросил:
- Все ли удалось, княже?
- Все! - горделиво выпалил Константин.
- Стало быть…
- Мир Рязани везу, - подхватил князь.
- Эхма! - не смог сдержаться от сокрушенного возгласа Юрко. - Так енто что ж, не будем мы таперича с владимирцами ратиться?
Константин насупился.
- Кровь жаждешь пролить? - горько спросил он.
- Я не-э, - испугался Золото. - Я удаль молодецкую хотел выказать, чтоб…
- Выкажешь! - отрезал князь. - Мир будет, только пока жив Константин Всеволодович, а дальше… наступит время для твоей удали.