"Вот и славно", - чуть не ляпнул Юрко, но вовремя удержался - уж очень мрачно произнес это князь. Даже чудно: вроде бы охота да ратное дело - два наипервейших занятия для всех князей, а Константину Владимировичу не по душе. Однако своим удивлением делиться с Маньяком не стал, решив вначале все как следует обдумать еще раз…
* * *
"И бысть княже Константине и с ворогами своими ласков, и тако рече володимерскому князю Константину Всеволодовичу, кой воев супротив него сбирал: "Люб ты мне, княже, посему прими снадобье, в коем сила превеликая, и, ежели ты ратиться супротив меня учнешь, снадобье сие, егда кончится, все одно тебе пришлю". Тот же возрыдаша в умилении, обняша князя резанскаго и в сей миг повелеша воям своим сызнова в села да грады возвертатися. И хоша и молили свово старшего брата Ярослав и Юрий не пущати никого, ибо весна о ту пору припозднилася и морозы стояша добрые, но слово, даденное резанскому князю, тот не порушил".
Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.
* * *
Как я уже говорил ранее, доверять летописцам нельзя ни на сто, ни даже на пятьдесят процентов, а небольшой кусочек в один абзац, взятый мною из Владимиро-Пименовской летописи, наглядно это доказывает.
Нет, я не ставлю под сомнения слова, адресованные одним Константином другому, то бишь Владимировичем Всеволодовичу. Они-то как раз вполне допустимы. Разумеется, на самом деле рязанский князь был весьма далек от столь великодушного поведения по отношению к своему врагу, ибо в первую очередь являлся расчетливым государственным деятелем, а настоящий политик не может быть жалостливым, но сказать так вполне мог.
Зато все остальное… Сразу понятно, что, во-первых, перепутана очередность событий, то есть вначале имели место тайные переговоры, во время которых Константин, чтобы задобрить своего тезку, и прислал ему некое снадобье. А во-вторых, очевидно и другое - переговоры закончились безуспешно, поскольку война была не отменена, но лишь отложена на время.
Более того, есть все основания предполагать, что и это откладывание, включая роспуск уже собравшихся ратей, произошло по совершенно иным причинам, одной из которых стали неблагоприятные погодные условия. Известно, что об их роспуске Константин Всеволодович объявил в канун Великого поста, который в том году начинался двадцать седьмого февраля. И ведь это по старому стилю, поскольку на новый Русь перешла гораздо позже, спустя полтора десятилетия, то есть к этой дате следует добавить еще неделю, следовательно, на самом деле был уже март. Отсюда вывод: скорее всего, весна в том году наступила рано, и пришлось распустить ратников по домам. Правда, все тот же Пимен живописует нам про морозы, но ему просто некуда деваться - надо же пояснить, что перемирие произошло только благодаря благородству князей, а погода тут совершенно ни при чем.
Ну и далее тоже явная нелепица, ибо, согласно летописи, на переговорах присутствовали оба Константина, иначе Всеволодович никак не смог бы обнять Владимировича. Но мы-то из других источников знаем, что первый из них со времени разгрома Ярослава под Коломной и до самой своей смерти по причине тяжелой болезни не только никуда не выезжал из любимого Ростова, но и практически не выходил из своего терема.
Что же касается рязанского князя, то, думается, не нужно пояснять, что заманить его в Ростов навряд ли бы кому удалось, ведь не безумец же он. Кроме того, нами ранее было установлено, что он вообще находился совсем в другом месте, встречаясь с иным князем, Мстиславом Мстиславичем Удатным, которого Константину, по всей видимости, удалось убедить не принимать участия в предстоящей войне на стороне Владимиро-Суздальского княжества. Очевидно, именно полученное от него известие окончательно подвигло старшего из братьев Всеволодовичей отложить на время боевые действия, поскольку стало ясно, что сей рязанский орех надо колоть при помощи двух зубов, то есть вынудить князя Константина драться одновременно на два фронта, а это пока что не получалось.
Впрочем, допустить сам факт переговоров, на которых, разумеется, не было ни одного, ни другого Константина, а лишь их бояре, вполне возможно, причем, по всей видимости, они прошли в Муроме. Во-первых, относительно нейтральная территория, а во-вторых, это косвенно подтверждают и последующие события, в которых муромский князь Давид Юрьевич принимал самое активное участие.
Однако я несколько забегаю вперед…
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 142–143. Рязань, 1830 г.
Глава 18
Я забуду тебя…
Труд благодетелен для человека, ибо отвлекает его внимание от собственной жизни, закрывает от него его собственный образ, не дает смотреть на того, другого, который есть сам он и который делает для него одиночество ужасным.
Анатоль Франс
Казалось бы, можно радоваться, ликовать от такой удачи, но Константин всю оставшуюся дорогу был мрачен и постоянно хмурился. Причина проста - едва отступили тревожные думы о предстоящей войне, как уже на первом привале ему вновь приснилась синеглазая "боярышня", оказавшаяся переяславской княгиней, и на сердце стало так тоскливо, что хоть волком вой.
Думал, что в дороге получится немного развеяться, но не тут-то было - теперь Ростислава стала сниться ему каждую ночь. И он с самого утра торопил Юрко, побуждая гнать и гнать лошадей, словно надеялся убежать от навязчивых видений, но увы. "От себя не убежишь, - понял он уже под Рязанью, но, озлившись, сразу же заявил сам себе: - А вот дудки! Надо только подождать, и все".
И правда, острая тоска со временем постепенно притупилась. Ныло, конечно, где-то там, в душе, но уже терпимо. Да и сны с участием "боярышни" снились все реже и реже. Нет, он ничего не пытался забыть - глупо, да и просто невозможно. К тому же и… не хотелось. Да, он хорошо, даже слишком хорошо помнил, как падал, после того как она пригласила его спросить в Переяславле княгиню Ростиславу. Но зато он еще лучше помнил, как взлетал.
А чтобы пригасить воспоминания - пусть угли тлеют, но укрытые пеплом, - Константин поступил согласно мнению бывалых людей, утверждающему, что от тоски, равно как и от горя, существуют только два надежных средства: водка и работа. И то и другое срабатывает с одинаковой эффективностью. Что касается первого способа, то Константин, даже не задумываясь, решительно отмел его, зато второй использовал на всю катушку.
Алое княжеское корзно утром развевалось в Рязани, к полудню его уже видели в каком-нибудь селище, а к вечеру он мог очутиться уже в Северграде. Молниеносные вояжи, когда ему приходилось по восемь - десять часов не слезать с коня, изматывали неимоверно, к вечеру он и вовсе валился с ног, но зато спал как убитый - ни эмоций, ни чувств, ни… воспоминаний. Потому и пронеслись для него все весенние месяцы на одном дыхании. Он даже не замечал, как стремительно мелькают не дни - недели, будучи с головой погружен в текучку, как он называл свои повседневные дела.
Чего стоил один только княжеский суд. Всю подготовительную работу, разумеется, тщательнейшим образом выполнял старый Сильвестр, которого Константин давно перевел в Рязань, со всевозможным почетом разместив судью в одном из пустующих теремов, оставшихся от бояр князя Глеба. Сильвестр не только готовил решения, но и отбирал наиболее "выгодные" дела, благодаря которым князь мог еще выше поднять свой образ непоколебимого правдолюбца и радетеля за простой народ. Обычно Константин знакомился с ними в день, предшествующий суду. Таким образом, сутки, не меньше, напрочь вылетали.
А кроме того, необходимо было уделить время купцам, строительству, включая и затеянное им в Ожске каменное, тщательной разборке и анализу - во сколько обойдется - Минькиных прожектов, контролю за воспитанием и обучением сына, пообщаться с ремесленниками, перекинуться парой слов с прибывшими на городской рынок смердами, выяснить у Зворыки, где и сколько можно еще найти гривен, чтобы тут же их потратить…
Словом, дел хватало.
Он знал, что успевает, потому что из Ростова Великого пришло долгожданное известие о том, что старший Всеволодович повелел распустить рати, ссылаясь на грядущую весеннюю распутицу. Как ни возмущались этим решением его братья, больной, чье здоровье за последнее время вроде бы пошло на поправку, уперся не на шутку и настоял на своем.
Константин тоже сдержал свое слово - очередная скляница с настоем была уже доставлена в Ростов Тимофеем Малым, который по возвращении привез от больного сразу два свитка, адресованные отцу Николаю и отцу Стефану. В них старший Всеволодович сообщал, что продолжает держаться что есть мочи. Были в них и благодарность за лекарство, которое пришлось как нельзя кстати, ибо предыдущее почти закончилось, и множество цитат из Библии, и сожаление, что рядом с ним нет ни того ни другого.
Правда, успокоительных сведений в посланиях не содержалось. Вскользь князь, опять-таки с обильным цитированием библейских текстов, упомянул о сделанной им попытке заикнуться о замирье с Рязанью, но, судя по тем же цитатам, его усилия оказались тщетными. Братья - даже Юрий - были по-прежнему враждебно настроены к Константину Владимировичу и прощать смерть трех своих братьев не собирались. И хоть они и не смели ослушаться его, отказавшись от активных действий, но зато пассивные все равно вели вовсю.
Одним из подтверждений тому было размещение крупных военных заказов среди кузнецов, кожевенников, сапожников и прочих ремесленников как во Владимире, так и в Переяславле, Суздале, самом Ростове и в городах помельче. Об этом тоже сообщалось в грамотках Всеволодовича. Кроме того, посланцы из Владимиро-Суздальского княжества стали частыми гостями южных соседей Рязани, и теперь из половецких степей окольными путями, в обход рязанских владений, периодически перегонялись огромные табуны низкорослых, но неприхотливых и выносливых степных лошадей.
И все же с каждым днем становилось яснее, что боевые действия начнутся не раньше чем осенью, а к тому времени Вячеслав должен успеть решить дела с обучением и надлежащим вооружением всего ополчения. Да, численность ратников все равно увеличится не настолько, насколько бы хотелось, но зато возрастет их подготовленность. Вдобавок и Минька успеет приплюсовать к четырем гранатометам, один из которых уже вышел из строя, еще хотя бы десяток.
За то время, что Константин себя изнурял частыми поездками, он ухитрился побывать в Ожске раз десять, не меньше, успев не только детальным образом вникнуть в работу всех цехов, но и познакомиться с самыми лучшими мастерами, знал в лицо и по имени практически всех.
По каждому из цехов он прошелся неоднократно. Особенно ему нравилось наблюдать за трудом рабочих в стекольной мастерской. По качеству стекло, правда, уступало заморскому, которое везли из Венеции, но зато стоило гораздо дешевле.
Увы, но стеклодувов не было, так что Минька решил этот вопрос самым простым способом. Собрав подле себя всех рабочих, он взял трубку и наглядно показал, что можно сотворить с ее помощью. Полученная вещица была кособока и уродлива, но суть процесса пояснить удалось. А далее изобретатель, скептически поглядев на свое убогое творение, выставил рядом с ним выпрошенную у князя стеклянную чашу, привезенную из Венеции, и заявил, что тот, кто первым изготовит подобную, получит от рязанского князя гривну.
Впрочем, некоторых и без того настолько увлек процесс выдувки, что награды не требовалось - они трудились с таким азартом, что в самые короткие сроки добились достаточно весомых результатов, так что Константин на паях с Тимофеем Малым уже направил несколько торговых караванов в Ростов Великий, Киев, Смоленск и еще дальше, осуществляя транзит через Новгород в Польшу, Швецию, Данию и вольные германские города.
К тому же делало первые шаги производство бумаги. С нею ситуация складывалась примерно как и со стеклом, то есть качеством особо не похвалишься, но для торговли она уже была конкурентоспособна - уж больно низкая цена. Да и для внутренних нужд стопы дешевых желтоватых шероховатых листов шли на ура.
А еще ему нравилось наблюдать за работой монетного двора. Тот пока помещался в одном доме, который был поделен на шесть огромных комнат-цехов. Две еще пустовали - в перспективе там предполагалось установить станки, которые пока не изготовили, а лишь планировались Минькой или просто не были доведены им до ума, как, например, прокатно-листовые. Их никак не удавалось отрегулировать, чтобы серебряные полосы, выползающие из-под вращающихся валиков, получались строго одинаковой толщины. Добиться же этого было необходимо, иначе начинал колебаться вес самой монеты. Хотя здесь как раз никто особо не спешил. А зачем? Все равно серебра в достаточном количестве для поточного метода чеканки в наличии пока не имелось.
Правда, пять партий по сто монет уже отогнали, но вручную, то есть они стали как бы пробными. Идеальной округлости добиться все равно не удалось, но, задумчиво вращая в руках свою первую рязанскую гривну - по весу строго как в Новгороде, то есть двести четыре грамма, не больше и не меньше, - Константин с радостью заметил, что по сравнению с монетками времен даже первых Романовых - Михаила Федоровича или Алексея Михайловича, которые он не раз разглядывал в музеях, его выглядели на несколько порядков лучше.
И речь шла не только о самой форме правильной округлости. Даже оттиск на рязанских гривнах выглядел намного четче, с обилием мелких деталей, вроде прорисовок складок на одеянии князя. Разумеется, на больших маточниках, изготавливаемых для гривны или будущего рубля, который пока назывался рубленой гривной, резать было куда как сподручнее. Однако его златокузнецы добились такой же четкости изображения и на тех, что поменьше, - для чеканки четвертака и десячка-гривенника, а также на самом маленьком, предназначенном для изготовления полукуны - монетки в одну сотую часть гривны. На прообразе современной копейки, дабы монета со временем получила в народе то же название, по настоянию Константина был изображен всадник с копьем.
Ныне, учитывая, что время терпит - все равно серебра кот наплакал, - Минька остановил их производство, считая ручную штамповку делом бесперспективным, и вплотную занялся установкой пусть грубых, примитивных, но уже станков. Часть из них Минька даже наладил, после чего все пять пробных партий вновь вернулись на монетный двор, чтобы быть прокатанными на новом станке, который нарезал на них гурт.
А златокузнецы тем временем усердно работали над другими княжескими заказами и к концу весны довели до ума практически половину всего, что он им поручил. Уже в один из первых летних дней Константин с гордостью показывал Вячеславу медали "За отвагу" и "Серебряная стрела", первые ордена "Русский богатырь" и "Быстрота и натиск". Остальные тоже были на подходе. Каждая медаль имела ушко, каждая была снабжена простенькой, хотя тоже изготовленной из серебра, цепочкой. Словом, можно вручать.
Да и сама жизнь помогала Константину все время находить занятие, периодически подкидывая еще и новые вводные. Причем возникали они буквально на ровном месте. Особенно насыщенными выдались первые дни лета.
Началось с того, что взбунтовались мужики в Минькиных мастерских. Сам Мокшев уже ничего не мог с ними поделать, как ни пытался. Разубедить их в том, что они работают в угоду сатане, ни ему, ни подключившемуся к делу князю так и не удалось.
Выход нашел Сергий Иванов, самый первый помощник Миньки, на чьи плечи изобретатель полностью взвалил некоторые из наиболее отлаженных производств. Прозвищ у этого смуглого коренастого широкоплечего паренька была масса. Его называли и Кузнечиком (за стремительность и шустрость в работе и за схватывание на лету любых идей Миньки), и Зуем (это больше за "грехи" молодости), и еще разно.
Был он, пожалуй, самым лучшим чуть ли не во всех Минькиных делах. Любая работа у этого веселого и остроумного молодого парня - всего-то и стукнуло осьмнадцать годков - явно спорилась.
Поначалу Константин предположил, что отца его звали Иваном, но впоследствии узнал, что Ивановыми были все в их селище, которому в незапамятные времена положил начало некий плодовитый Иван, оставивший после себя почти два десятка сыновей и дочерей. С тех пор селище это и называлось по имени прадеда, а сами правнуки гордо именовали себя Ивановыми.
Пришел к Миньке Сергий добровольно, хотя и случайно. Был с отцом на торжище в Ожске, встреченный невзначай знакомец зазвал их заглянуть к нему в мастерские, там Сергий не на шутку заинтересовался и… остался. То, что у него светлая голова, выяснилось в первую же неделю. Достаточно было показать ему один раз, как и что делать, и можно было уходить в уверенности, что парень ничего не загубит, но исполнит в лучшем виде, хотя, возможно, и не таким способом, что ему показали, - случалось, что он на ходу изобретал кое-что получше и попроще.
Вот и в случае с бунтарями против сатаны он тоже сумел "изобрести", предложив князю:
- Ежели они считают, что все идет от нечистого, надо позвать на помощь чистого. - И он лукаво прищурился.
- Как это? - не понял поначалу Минька, стоящий подле спешно прибывшего из Рязани Константина и жутко расстроенный происходящим.
- Позовем священника, и пусть он везде походит, помашет кадилом, обрызгает все углы святой водой, да заодно и отслужит молебен. А чтоб все воочию узрели, яко нечистая сила наши кузни и цеха покидает, я тебе, Михайло Юрьич, еще кой-чего присоветую, ежели князь дозволит, хотя… - Сергий нерешительно поскреб в затылке и, отчаянно махнув рукой, добавил, озорно улыбнувшись: - Токмо надежней мне самому вместях с попом энтим походить.
Константин, нерешительно помявшись, все-таки согласился, хотя были опасения, что парень перемудрит.
- Про задумку-то поведаешь? - настороженно осведомился он, но Сергий попросил дозволения ничего не рассказывать.
Мол, может не получиться так, как он замыслил, а позориться ему бы не хотелось. К тому же лучше всего им оставаться в неведении и по другой причине, дабы происходящее было неожиданным и для них.
Признаться, особым доверием к его загадочной затее после столь путаного и невразумительного пояснения Константин не проникся, но Минька заявил, что он парню верит как себе, поэтому пришлось согласиться на роль пассивного наблюдателя.
Зато на следующий день все прошло как нельзя лучше и недовольных не осталось вовсе. Да и как им остаться, если все воочию увидали, что едва священник, громко читая молитвы, принялся махать кадилом, обходя углы прокатного цеха, как поганая нечисть, обернувшись в черных воронов, вмиг покинула свои облюбованные места и, негодующе каркая, улетела прочь.
Единственное, о чем вечером, уже после благодарственного молебна, спросил князь Сергия, так это о том, каким образом "нечисть" учуяла нужный миг, в который надо было взлетать. На что тот, лукаво улыбаясь и не желая открывать секрет своего руководства послушной нечистой силой, туманно пояснил: