"Ах он гад летучий! - возмутился князь. - Это ж он Миньку под мою стрелу подставил. Ну спасибо тебе, волхв безымянный, удружил с подарочком!. Что же получается - пока этот Хугин всех друзей под мои опасности не подставит - не успокоится? Так, выходит?! Ну ничего себе! Если и все другие дары из той же серии, то нам они ни к чему".
Он вдруг вспомнил про перстень и принялся со злостью стаскивать его с пальца. Тот не снимался. Константин потянул сильнее и вдруг…
"Он меняет цвет, и чем сильнее яд, тем темнее будет камень". Князь даже вздрогнул, будто это прокричали ему в ухо.
Растолкав всех, он метнулся к Миньке. К тому времени отец Николай уже вытащил стрелу из тела. Недолго думая князь прижал ее наконечник к темно-красному камню своего перстня и с ужасом увидел, как тот чернеет. Потом цвет камня постепенно превратился в светло-синий.
- Фу-у, - с некоторым облегчением вздохнул Константин еще через несколько секунд, поняв, что больше камень свой цвет менять не станет. - А ну-ка, - отодвинул он усатого дружинника с чистой тряпицей в руке. - Потом перевяжешь. - И, опустившись на колени, припал губами к ране.
Отсасывал Константин кровь, поминутно сплевывая ее, довольно-таки долго. Наконец решил, что хватит. Он встал, заметив, как недоуменно смотрят на него люди, неловко вытер с губ остатки крови и пояснил:
- Стрела была отравленной. А теперь ладью! - рявкнул он что есть мочи. - Живо!
Не прошло и пятнадцати минут, как узкая небольшая ладья с хищно изогнутым резным носом не плыла - летела вниз по течению Хупты, а через час уже по Ранове. Десять пар гребцов выжимали из себя все, что могли.
- Как мыслишь, дотянем? - чуть ли не через каждые десять минут спрашивал Славка.
Губы его дрожали, а сам он был весь белый как полотно.
- Должны, - всякий раз терпеливо отвечал Константин. - Лишь бы Доброгнева была на месте.
До Рязани оставалось плыть еще верст двадцать, когда Константин ощутил странное беспокойство. Некоторое время он не мог осознать, в чем дело и что именно его так встревожило. Затем понял - это был запах дыма.
Костров поблизости никто вроде бы не разводил, да и не пахнут они так. Их дым всегда имел приятный аромат тепла, уюта, чего-то жилого и домашнего. Константину ли, как старому, еще по прошлой жизни, любителю походов, не знать, как пахнет костер. А в этом запахе не было мира и доброты. Скорее в нем присутствовала тревога и беда, горе и разорение. Так несет от больших пожарищ, едко отдающих запахом горелой человеческой плоти.
Заиграли желваки на скулах Юрко. Охотник казался невозмутимым, как и прежде, и только побелевшие костяшки пальцев, вцепившихся в весла, выдавали его внутреннее напряжение. Забеспокоились и отец Николай с Вячеславом, суетливо закрутили головами по сторонам гребцы, не понимая, что происходит.
Последние минуты перед поворотом растянулись для путников чуть ли не в вечность. Константина вообще почти трясло. Он так и стоял на носу лодки, продолжая напряженно всматриваться туда, где сейчас, вот-вот, должны выплыть навстречу им высокие купола трех каменных рязанских храмов: Бориса и Глеба, служившего усыпальницей для княжеской фамилии, а также Успенский и Спасский.
И вот наконец показались купола с крестами, и взору плывущих открылась сама Рязань, лежащая… в руинах.
Глава 24
Месть Гремислава и Сергий из Ивановки
У времени всегда есть обстоятельства
И связная логическая нить,
Чтоб можно было низкое предательство
Высокими словами объяснить.Игорь Губерман
У города не было ни стен, ни башен, ни ворот. Вместо них - только головешки и обугленные бревна. Из-за этого вся Рязань казалась беззащитной и даже какой-то… осиротевшей.
Впрочем, ныне эти два слова - вся Рязань - относились разве что к трем высившимся в самой середине большой кучи золы, пепла и дымящихся углей храмам, которые только потому и уцелели, что были выстроены из камня. Пострадали лишь их стены. Некогда выложенные белым известняком, сейчас они выглядели скорее пепельно-серыми, а кое-где и вовсе преобладали черные оттенки.
Все разом вскочили со своих мест и во все глаза смотрели на огромное пепелище, образовавшееся на месте бывшей столицы Рязанского княжества. Смотрели долго и скорбно, пока наконец траурную тишину не прервал хриплый княжеский голос:
- Смотри, воевода, на обещанный тобой порядок! Внимательнее гляди, ничего не упусти! Это и есть твой сплав молодости с опытом?!
Лицо Вячеслава, и без того бледное, побелело как мел. Он открыл было рот, но какой-то твердый комок, стоящий в горле, мешал произнести хоть слово. Да и не было у него таких, чтоб оправдаться перед Константином, равно как не было для этого ни малейшего желания. А уж спустя пару часов, когда Вячеслав вник в произошедшее поподробнее и увидел разрушенный город вблизи, у него и вовсе пропал дар речи. Блуждая по дымящимся руинам, он даже на вопросы, с которыми к нему обращались дружинники и прочий люд, отвечал исключительно жестами, не в силах выдавить из пересохшего горла хоть какой-нибудь звук. Да что там слова, когда и дышать-то было неимоверно тяжко.
Там, в лодке, он, да и остальные, не подозревал, сколь глобально бедствие, - большую часть пожарища милосердно закрывал высокий, метров до шести-семи, земляной вал, хотя неимоверный смрад и зловоние от тел мертвых горожан, быстро разлагающихся в летней теплыни, уже говорили о многом.
Но едва путешественники кое-как причалили к полусгоревшей пристани и вошли в город, как вид страшных разрушений открылся перед ними в полной мере. И глядя на полностью выгоревшие Старые и Новые Пронские ворота, на жалкие останки Исадских ворот, на все это гигантское пепелище, Вячеслав в глубине души жалел только об одном - об отсутствии пистолета.
Свое личное оружие он недолюбливал, справедливо считая, что пистолет Макарова лишь пукалка, от которой в современном бою столько же пользы, сколько от учебной гранаты - то есть одна видимость. В Чечню он его с собой никогда не брал, предпочитая старый добрый АК, впрочем, как и другие офицеры. Был "макаров" хорош только одним - из него удобно застрелиться. Так частенько говаривал один из его командиров-наставников полковник Налимов.
Именно для этой цели ПМ и был нужен сейчас рязанскому воеводе. Утопиться, повеситься или зарезаться, пусть даже и боевым мечом, - все это звучало как-то не по-офицерски - сказывались условности, привитые в двадцатом веке. В конце концов, он не японец, а славянин. Но если бы ему сейчас попал в руки пистолет, то Вячеслав не раздумывал бы ни секунды, ну разве что потратил некоторое время для поиска местечка поукромнее - ни к чему устраивать демонстрацию.
Виноват он, что и говорить, кругом виноват, и нет ему прощения. Все правильно, все по делу. Костя оставил город на его попечение, а он понадеялся на сопляка Константина да на престарелого Ратьшу? И что толку в боевой лихости первого, что проку в опыте седого Ратьши?! Оказывается, здесь нужны совершенно иные навыки.
Впрочем, как выяснилось уже в первый день их пребывания в сожженном дотла городе, Ратьшу винить в случившейся беде никоим образом было нельзя. Гонцы, посланные к нему Вячеславом, застали старого вояку в его тереме в таком состоянии, что… Словом, был бессмысленным даже разговор просто о переезде в стольную Рязань, не говоря уж о том, чтобы что-то там возглавить или чем-то руководить. Если бы верховный воевода помедлил со своим отъездом хотя бы несколько часов, он бы повстречался с ними, а так они попросту разминулись.
Константин же, княжий тезка, посчитал, что ни к чему отправлять гонца под Пронск, тем более что именно так просил Ратьша. Узнав, для чего он понадобился князю, старый вояка заявил посланникам, что выполнить повеление Константина не в силах, но сообщать князю о том, насколько ему худо, не велел, заверив, что непременно дождется возвращения своего питомца. Дождется хотя бы ради того, чтобы выслушать приятную новость о новой победе. Ту же просьбу - умолчать о его плачевном состоянии - он попросил передать и Вячеславу.
Для недавнего лихого дружинника, хоть он теперь сам возглавил дружину, слова бывшего начальника прозвучали как приказ. Опять-таки была надежда, что Ратьша еще сможет встать на ноги, одолев костлявую. Так что княжеский тезка не стал отправлять весточку под Пронск, а срочно послал к Ратьше Доброгневу. Но даже когда она вернулась ни с чем - есть болезни, которые не вылечить никому, - Константин все равно решил выполнить просьбу бывшего воеводы и ничего не сообщил князю.
А зачем, если он не видел в охране Рязани ничего сложного, посчитав, что при явном отсутствии врагов со столь пустячной задачей запросто управится в одиночку. Зато на старости лет будет о чем рассказать сынам и внукам. Мол, помнится, когда князь оставил его боронить стольный град, он за все время не подпустил к нему ни единого ворога. А вот о том, что этих самых ворогов поблизости не имелось, можно и умолчать.
Впрочем, и без присмотра Ратьши в Рязани все так и осталось бы благополучно, но за три дня до возвращения князя Константина с раненым Минькой прибыл в столицу княжества взмыленный гонец с сообщением, что шайка татей воровски налетела на Березовку и ныне ее нещадно зорят. Мол, Купаве с сыном князя Светозаром удалось пока что укрыться в своем терему, но уж больно неравные силы. Боронят ее всего с пяток ратников, коими командует княжой дружинник Мокша, а потому долго им не продержаться. Уж больно велики силы у татей - не менее трех сотен в разбойничьей ватаге, которую возглавляет сам беглый Гремислав.
И не стал княжеский тезка ни о чем более расспрашивать странного гонца, хотя и следовало бы, а усадил целиком всю дружину на быстрых коней и помчался выручать из беды ладу князя Константина. Одно хорошо - не сумел он воспротивиться, когда вместе с ним увязался и княжич Святослав. Очень уж возгорелось единственному наследнику рязанского князя поучаствовать в настоящем бою, а заодно поглядеть на своего сводного брата Светозара, о котором он в ту пору лишь краем уха пару раз слыхал от челяди.
И осталось в Рязани всего ничего - пара десятков караульных на стенах да на башнях, да еще столько же им на подмену. Из дружинников же только десяток в княжеском тереме, да и тот лишь для почета, поскольку Константин отрядил туда самых неповоротливых - и такие сойдут, а к утру, не позже, дружина все равно вернется.
Гонец не лгал, но и не сказал всей правды. Например о том, что налет на Березовку был обманный, впрочем, как и сам гонец. Не совсем, конечно, потому что Гремислав считал, что потеря Купавы и сына будет весьма болезненной для князя, однако главной задачей было выманить из города дружину. Разумеется, не сказал он и о том, что почти все три сотни душ из той ватаги уже стояли у самой Рязани.
А едва дружина удалилась на изрядное расстояние, как к Старым Пронским воротам подъехало две телеги. На одной лежал израненный дружинник, а на другой - баба с дитем.
- Открывай врата! - истошно завопил мужик, сидевший в первой из телег. - Не вишь, Купаву от погони татебной еле увез.
- А ты сам кто будешь? - опасливо спросил со стен кто-то.
- Берёзовский я. А вон и Мокша ваш лежит, с дружины княжой. Он с татями яко богатырь дрался. Не уменьем - числом вороги его взяли. Открывай скорее, а то помрет парень! Да и Купава эвон еле жива.
Пригляделись - и впрямь Мокша на второй телеге, а белые повязки на нем и впрямь наполовину червленые - сочится кровь, и правда поспешать надо. У Купавы и вовсе очи закрыты. Словом, больше ни о чем вопрошать не стали. Распахнули ворота настежь - въезжай скорей.
Конь-то зашел, да, видать, чего-то испугался - поднялся на дыбки, копытом бьет, храпит, трясется весь. Те из стражников, кто был поблизости, скорее кинулись к лошади - телега-то встала прямо под аркой, и ворота никак не закрыть, да и второй телеге тоже проезд нужен. А из-под старых рогож, которыми и Мокша, и Купава были укрыты, откуда ни возьмись вынырнуло пяток мужиков, да все при добром оружии и сами к ратному делу свычны. Сверкнули мечи.
По первости стражники вроде бы начали одолевать, но тут в открытые врата влетело еще несколько десятков, так что расправились с городской охраной быстро. А чуть погодя подоспели и остальные три сотни во главе с Гремиславом. Здесь уж не до боя - свой бы живот сберечь. Смяли злодеи и тот десяток дружинников, которых княжеский тезка оставил в тереме. Вмиг затоптали, будто и не было их вовсе на белом свете.
Ну а далее и сказывать не о чем. Тут для татей самая потеха. Кто бабой норовит успеть попользоваться, прежде чем брюхо ей вспороть, кто дите на меч насаживает, а кто к терему княжому дорогу мечом прорубает - знамо дело, там добыча побогаче. К тому ж вожак уж больно мало времени отпустил на разор и грабеж - спешил сильно.
Женку Константинову Гремислав своим воям убивать запретил. Чуял он, что смерть ее для Константина не горем - избавлением обернется, да отвлекся на последний очажок сопротивления - лично душу отвел, срубив двух дружинников, вот и не углядел за своим лихим народцем. В сердцах кто-то из татей полоснул клинком не глядя - что-то уж больно постыдное кричала вслед горластая баба. Ну кто ж ведал, что то сама княгиня была?
А уже спустя час его умельцы и огня подпустили. Людишки они к этому свычные, так что запалили хорошо, сразу со всех сторон, и занялось дружно - не унять, как ни старайся. Да и дождей, как на грех, последние две недели не было - сушь стояла. Запалили да прямиком на Ожск подались, чтоб огненный петух еще и над всеми княжескими мастерскими победную песню прокукарекал.
Знал Гремислав, где и что у Константина самое дорогое, да по чему ударить побольнее. К тому ж уговор свой с князем Ярославом Всеволодовичем норовил полностью исполнить, потому как от этого зависела и его дальнейшая жизнь. Это ведь только если ты ни в чем не повинен, путь пред тобой свободен - захотел и ушел от одного князя, подавшись к другому.
У Гремислава иное. Он от божьего суда утек, а это не просто трусость, но и признание вины. Скрыть обстоятельства ухода, конечно, можно, вот только надолго ли? Найдутся видоки, донесут, и тогда еще хуже - от одного князя из-за трусости ушел, а второй из-за лжи выгнал. Нет уж, тут лучше все самому при найме рассказать, только немного иначе. Дескать, невзлюбил его Константин-рязанец, вот и придрался к пустяку. Только потому он его и покинул. А что на суде божьем не встал, так посчитал его обидным для чести ратной. Не личит ему с недавним смердом в бою сходиться, да еще на дубинах.
Ярослав некоторое время размышлял, но потом заметил, что, как ни крути, такому уходу все равно одно название, какие бы причины ни выставлялись в оправдание. Потому принимать его к себе резону нет - очиститься надобно. Наслышан он, правда, про его лихость, да мало ли кто про кого болтает, так что будь добр - докажи.
- Мой меч завсегда при мне. Выведи любого из своей дружины, тогда и полюбуемся, - буркнул Гремислав и, не удержавшись - очень уж обидным показался намек князя насчет трусости, - язвительно добавил: - Али у тебя ныне токмо такие вои остались, у коих под Коломной кони резвы оказались?
Ярослав насупился и зло зыркнул на бывшего рязанца, слишком уж метко тот сыпанул соли на незажившее, аж защипало. Что говорить - даже битва на Липице не нанесла его дружине такого урона, как последний разгром от Константина. Уцелело и впрямь всего ничего, и далеко не все из них были самыми лучшими. И впрямь, у кого конек был побыстрее, тот и сумел ускользнуть от погони, а все прочие…
Эх, как же больно вспоминать. Конечно, он и сам виноват. Не надо было кичиться тем, что он по примеру старшего брата Константина берет в свою дружину только самых-самых. Но и стоящий перед ним дружинник тоже не прав. Не стоит тыкать князю в нос таковским. И Ярослав, хмуро уставившись на Гремислава, процедил сквозь зубы:
- Ну вот что. Как я погляжу, язык у тебя справный. Теперь докажи, что и все прочее ему не уступит. Воев своих кликать не стану, потому как уж больно тяжкая вина на тебе висит. Опять же, ведомо мне, что хитер рязанский князь. Почем мне знать - вдруг ты по уговору с ним ко мне заслан. Так что ты теперь должон не просто лихость выказать, а такую, чтоб тебе и дороги обратной не было…
- Сказывай. Ежели токмо оно в человечьих силах, все сполню, - твердо заявил Гремислав.
Вот тогда-то и выставил Ярослав Всеволодович свои условия. Говорил не впрямую, намеками, тщательно подбирая слова, но достаточно ясно, чтобы дружинник все понял.
- Сполню, - кивнул Гремислав. - Токмо для таковского мне еще людишки надобны.
"Ишь каков", - невольно усмехнулся Ярослав и резко отрубил:
- Для таковского тебе ни одного воя из своих не дам. - И мстительно пояснил: - Им свою лихость выказывать ни к чему, да и преданность тоже, так что…
- А мне они и не потребны. Ты иных дозволь взять, из тех, что в твоих порубах сидят.
Ярослав прикусил губу. Натравливать шатучих татей на другого князя - о таком на Руси и не слыхивали. А с другой стороны - кто об этом узнает? Можно ведь прилюдно объявить, что переяславский князь по случаю своего спасения и в память о почивших братьях решил пожаловать головников своей милостью.
И кто с него спросит, ежели они сызнова за старое возьмутся? Только знать им ничего не надо, а что до оплаты, то за этим он не постоит, может и по десятку гривенок каждому отвалить, но только через Гремислава. И недолго думая выдал ему соответствующую грамотку, дозволяющую выпускать любого, кто бы дружиннику ни глянулся…
- Половину сполнил я, княже, - ухмыльнулся Гремислав, на скаку оглядываясь на багровое зарево, которым прощалась деревянная Рязань с непрошеными гостями.
Он самодовольно провел по усам - было от чего возгордиться. Все он продумал, все предусмотрел. Был, конечно, риск, что в Пронске уже слыхали о княжьем суде. Старика-то он подстерег на обратном пути, только почем знать, кто там еще в Ольгове присутствовал из пронских жителей. Однако и им откуда ведать - вдруг князь сызнова явил к нему свою милость и приблизил к себе, причем приблизил не просто так, а в награду за страшное дело - убиение малолетнего княжича.
Но получилось все еще лучше - никто ничегошеньки ни сном ни духом, так что на мятеж он град поставил, после чего оставалось только затаиться да гадать дальше, как бы выкурить оставшуюся в Рязани дружину. К тому же он слегка опасался верховного воеводы - молод, конечно, но смышлен не по летам. Может, и впрямь лучше всего было бы ударить с тыла, пока Константин в Пронске? Поехал к Ярославу, но тот лишь презрительно усмехнулся, бросив в лицо: "Струсил?"
Посопел Гремислав, ожидая, что тот еще скажет, да так и не дождался, ибо переяславский князь молча поднялся со своего стольца, подошел вплотную к бывшему дружиннику, поглядел на него, все так же недобро усмехаясь, а потом… молчком удалился. И Гремислав, поклявшись доказать, что негоже так-то вот с ним, который заслуживает куда большего, решил не ограничиваться Рязанью и жизнью Константина, который предпочел ему, испытанному в боях и преданному дружиннику, каких-то поганых смердов и деревенского старика.