– То не к спеху, – тоном знающего человека ответил Росин. – Пороховую мельницу зимой все равно запускать нельзя. Мякоть мерзнуть станет.
Опричник Семен Зализа и купец Илья Баженов выехали из Каушты с первыми солнечными лучами, не дожидаясь утренней трапезы и окончания молитвы. Провожал их руководитель клуба "Черный Шатун" Константин Росин, Игорь Картышев и инструментальщик "Опытного завода", ставший лучшим стекольщиком Ижорского погоста – за неимением других – Александр Качин.
– Готов об заклад побиться, – усмехнулся Качин, – они там обсуждают, как наше стекло, бумагу и порох лучше всего поделить. А мы потом простыми нищими работягами останемся.
– Тут ты не прав, – покачал головой Росин. – Главная ценность ведь не в твоей печи, не в моей бумаге, не в серегиной идее скрывается. Главная ценность вот здесь! – Костя постучал себя по лбу. – В наших головах. И никуда они от нас не денутся. Выплатят и сделают все, что мы пожелаем.
– Угу, – с некоторым сомнением откликнулся Саша. – Скажут, что мы рабы крепостные, и все.
– Не скажут, – покачал головой Картышев. – Пока во время Великой Смуты западная демократия на Русь не пришла, про рабство здесь вообще не знали. А до Смуты еще пятьдесят лет. Мы, скорее всего, и не доживем. Странная зависимость, кстати, получается. Все известные демократии всегда на рабский труд опираются. Древняя Греция, Новгород, просвещенная Европа. А диктатура почему-то основывается на свободном труде. Например, московская монархия, со свободы крестьян начинавшая, спустя двести лет после Смуты ее опять добровольно восстановила. Не уживается как-то деспотизм с рабством в одном сосуде, как не запихивай.
– А как же США? – повернулся к нему Качин. – Самая демократическая страна.
– Угу, – кивнул Игорь. – Которая начинала с торговли неграми, а сейчас считает изгоями сотни тысяч эмигрантов на своей земле, не платит им за труд почти ничего и угрожает выслать назад, если они не станут работать задарма…
– Нашли о чем спорить, – перебил обоих Росин. – Нет еще вашей Америки и в помине. А мне, например, картошечки жареной хочется, аж под ложечкой сосет. Больше, чем выпить.
Между тем всадники, ведущие в поводу оседланных коней, подъезжая к лесу тоже вели свой неспешный разговор:
– Ты мне десяток саней выделишь, Семен Прокофьевич? – поинтересовался купец Баженов, мысленно прикидывая предстоящие расходы. – Потребно мне в Новагород сходить, товары купить согласно списка иноземцев твоих, да плотников толковых нанять.
– Думаешь, Илья Анисимович, выйдет толк из прожектов сих странных?
– Должно, Семен Прокофьевич. Пусть не из всех, но денежки всяко не пропадут. Ты бумагу, что Константин Алексеевич дрянной назвал, видел? Она, конечно плоха, с виде желтая и рыхлая получается. Но поежели ее втрое дешевле самаркандской али англицкой продавать, казна купит всю. Приказным книгам цвет бумаги вовсе ни к чему. На одной бумаге мы с тобой, Семен Прокофьевич, капитал сделать можем. Каушта ведь на твоей земле стоит, тебе государем пожалованной. И пороховую мельницу пустить ты тоже можешь. Я не предлагаю государя обманывать! Пусть хороший порох делают. И Руси польза, и нам прибыток. Они могут хороший порох делать, я верю.
– А как же стекло, Илья Анисимович?
– Стекло у них хорошее, Семен Прокофьевич, спорить не стану. Но на бумагу и порох покупателей больше. И со знаком отличным для бумаги Константин Алексеевич хорошо придумал. Пусть все знают, что здешняя мануфактура самую дешевую и хорошую бумагу делает, пусть к нам плывут. На торговую монополию иноземец твой, считай, согласился. Пусть теперь мельницу ставит, Бог ему в помощь. А с золотом я подсоблю…
Тропинка вошла в лес, отряд из двух человек и четырех лошадей вытянулся в колонну, и разговор сам собою угас. Оба всадника даже в мыслях не могли себе представить, что уже через два десятка лет на Руси появятся библии, молитвенники и иные книги, в выходных данных которых будет стоять небрежный оттиск: "Отпечатано на монастырском дворе по указанию игумена". После середины шестнадцатого века Московское государство перестало испытывать голод и в бумаге, и в типографиях. Не думали они и о том, что спустя несколько столетий водяной знак "SZ", означающий "Семен Зализа", будет для историков неоспоримым аргументом в доказательство того, что основная масса бумаги завозилась на Русь из дикой далекой Англии.
Как раз о мнении историков обитатели русских земель шестнадцатого века заботились менее всего.
Часть вторая
Железо
Подкурье
Лоймы, с оглушительным хрустом ломая носами тонкий прибрежный лед и с еще более громким треском ломая промороженные тонкие камыши, приткнулись к берегу в самое удачное время: незадолго после полуночи. На небе ярко светили звезды, изливала свой желтый свет полная Луна. Ясная погода предвещала усиление мороза – но зато позволяла, не смотря на ночь, хорошо различать силуэты людей, деревья и кустарник на берегу, низкие борта соседних лодок.
Латники, поблескивая кирасами и высокими широкополыми шлемами, стали выбираться на сушу. Время от времени то с одной стороны, то с другой стороны доносилась негромкая ругань: на припорошенном снегом пространстве было трудно различить границу земли и спрятанной под тонкий лед воды. Воины то и дело проваливались в стылую озерную тину, пытались отряхнуться – но тонкие суконные чулки намокали практически мгновенно, и с этого момента уже не согревали ноги, а начинали высасывать из них тепло.
Дерптский епископ презрительно скривил губы: цивилизованные немецкие наемники прибыли на войну с русскими в деревянных туфлях, чулках, набитых ватой кальцонах и вамсах, из-под которых выпирали пышные складки рубашек. Разумеется, готовясь к высадке большинство из них напялили кованные кирасы – но железо плохо спасает и от холода, и от воды.
Епископские же воины предпочитали не очень красивые, но прочные и непромокаемые сапоги из свиной кожи, легкие, но теплые плюдерхозы, спускающиеся от пояса до сапог причудливыми складками, меховые жилетки под кирасы и длинные шерстяные плащи с капюшонами, в которые можно завернуться и улечься спать прямо в снег. Они могли проваливаться в воду до колен, и не обращать на подобный пустяк внимания, могли сутками стоять под проливным дождем – но стекающая по складкам вода все равно не смогла бы добраться до сухих ног.
Правда, сам епископ предпочел кирасе и жилетке войлочный поддоспешник, поверх которого одел бархатную испанскую бриганту, а на бриганту – легкую кольчугу псковской работы.
Правда, одно преимущество у ландскнехтов имелось: почти половина из них несла на плечах крупнокалиберные мушкетоны.
– Быстрее, быстрее, – торопил воинов сын верховного магистра, идя вдоль берега и вглядываясь в лица людей.
Епископ понял, что рыцарь ищет именно его, и распахнул плащ, подставляя массивный золотой крест лунным лучам. Металл блеснул желтизной, привлекая к себе внимание, и кавалер Иван тут же повернул к нему, словно завороженный внезапно открывшимся сокровищем.
– Господин епископ, вы говорили, что вдоль берега идет дорога, – напомнил молодой командующий. – Но я ничего не вижу. Мы не могли заблудиться?
– Вы никогда не бывали на Руси, мой друг, – вздохнул священник. – Вы что, рассчитывали увидеть здесь мощеный тракт шириной в две кареты? Забудьте. То, что русские называют дорогами, чаще всего оказывается узкой непролазной тропой. Здесь, под снегом, вы ее и вовсе не разглядите. Мы высадились именно там, где нужно. Разве только на пару миль ошиблись, не более.
– Язычники, – презрительно фыркнул рыцарь, поворачиваясь лицом к лесу. – Дикарская страна.
– Я бы хотел предупредить вас, мой юный друг, – обратился к Ивану епископ, который, опершись на руку монастырского воина, спускался с носа лоймы на хрустящий промороженный песок. – Чтобы понять Русь, вы должны сразу умножать на десять все, что знаете о Европе. Это избавит вас от некоторых иллюзий. Так, например, расстояния между русскими городами всегда в десять раз длиннее, нежели между такими же в родной нашему сердцу Германии. Потому местные язычники ленятся рубить сухопутные дороги, предпочитая им пути естественные: реки, озера. От Гдова к Пскову и Иван-городу торговцы и рыбаки плавают на лодках, либо ездят по льду на санях. Сухопутный путь используется редко и натоптан очень плохо. Сейчас все лодки во Гдове и окрестных деревнях вытащены на берег, а санный путь еще не проложен. Сие дает нам прекрасную возможность взять селение до того, как оно сможет получить помощь. Вы по-прежнему готовы осуществить сей замысел, или терзаетесь в сомнениях?
– Готов, господин епископ! – решительно отверг любые намеки рыцарь. – В каком направлении нам следует двигаться?
– На юг, – махнул рукой священник. – Там имеется рыбацкая деревня, в которой мы сможем добыть лошадей и несколько повозок. От нее до Гдова останется не более двух миль.
– В городе могут услышать шум… – обеспокоился командующий.
– Так сделайте так, чтобы шума не было!
– Господин фон Катсенворд! – отступил, вздрогнув, рыцарь и наконец попытался вести себя, как настоящий командующий: – Проследите за выгрузкой бомбард! Господа фон Гольц и фон Регенбох, следуйте со своими отрядами за мной. Предупредите кнехтов: если они допустят в деревне пожар, я повешу каждого четвертого!
Итак, для своего первого боя кавалер Иван выбрал своих, орденских рыцарей вместе с их латниками, вовсе не имеющих мушкетонов. Стало быть, и опасности громкой стрельбы, поднятой каким-нибудь идиотом, тоже не существовало. Решение не испуганного юноши, а умелого командира. Несколько успокоившись, епископ отвернулся и принялся объяснять рыбаку, что ему, как и остальным следует вернуться к западному берегу, забрать оставшихся там людей и тоже перевезти сюда. Проклятый славянин делал вид, что ничего не понимает, и только вид обнаженного монастырским воином клинка заставил его поспешно закивать.
Увы, туземное население наглело с каждым днем, скрывая доходи и уклоняясь от служения своим господам. Со всего побережья дерптскому епископу удалось собрать всего шесть с небольшим десятков лодок, а значит перевезти войско можно было только в два захода. Впрочем, все это пустяк по сравнению с главным: лоймы действительно смогли пробиться сквозь первый лед, пусть даже плаванье в тридцать миль заняло почти сутки. Разумеется, мороз потихоньку крепчает. Но даже если оставшиеся пять сотен латников прибудут не через двое суток, а через пять или шесть – это все равно уже ничего не изменит.
Выгруженные под высокими соснами четыре бомбарды, две пищали, груду ядер и кули пороха пришлось пока оставить на месте под охраной ливонского рыцаря и нескольких латников, остальные же люди не торопясь двинулись вдоль берега, вслед ушедшему вперед командующему.
Между тем отряд из двух сотен закованных в железо, сжимающих в руках мечи и копья воинов окружил мирно спящую деревушку. Смирившись с наступившим ледоставом, рыбаки уже успели высушить и убрать в сараи сети, вытащить на берег длинные плоскодонные лодки. Теперь еще пару недель, пока не окрепнет лед, и по нему нельзя будет без опаски доехать до рыбных мест, чтобы спустить в прорубь высокую путанку, мужики могли с полным своим удовольствием пить застоявшиеся в погребах мед и вино, играть свадьбы или просто веселиться по поводу прихода краснощекого и красноносого деда Мороза.
Занялись истошным лаем собаки, скача возле будок на длинных веревках, жалобно скрипнула опрокинутая изгородь. Разделившись натрое, темные людские потоки врезались в двери и ворота домов. Под ударами боевых молотов доски разлетелись в течение нескольких минут. Вскочили с полатей ничего спросонок не понимающие люди. Кто-то впотьмах кинулся к топору, кто-то к одежде – вломившиеся в дома чужаки рубили, не разбирая, всех.
Латники, разглядев пробивающийся сквозь щели свет, принялись выбивать ставни, и только после этого в избы проникло хоть немного лунного света. Разглядев стоящего в одной рубахе бородатого мужика, ливонец немедленно выбросил вперед копье, пронзив хозяина дома насквозь и накрепко прибив к стене, второй ухватил за волосы попытавшуюся выскочить бабу. Та подняла истошный визг, вызвавший у захватчиков приступ веселья.
Впрочем, возможность содрать легкую поневу и раздвинуть ноги беззащитным девкам соблазнила только самых молодых из латников. Более опытные воины принялись торопливо шарить по полкам и сундукам в поисках золота али серебра. Деревня-то стояла, знамо, на самом торговом пути. Отсюда и в Псков с Иван-городом рыбу везли, а еще больше проезжим купцам продавали. Не находя денег, ливонцы выгребали себе отрезы ткани, лампы, нарядную одежду, медницы, свечи, выкатывали кадушки с грибами и корчаги меда, кули с зерном и короба с солью – все, что могло представлять хоть какую-то ценность.
– Лошади, – обрадовался командующий, входя во двор одного из домов, и слыша беспокойное ржание в загородке. Здесь же стояли рядом недавно отремонтированные сани, выставившие далеко вперед новенькие оглобли, и пара телег с обитыми железом колесами. – Господин фон Гольц! Прикажите вашим воинам запрячь все эти повозки и отправиться за бомбардами.
Но прошедший три кампании орденский рыцарь не откликался. Он прекрасно понимал, что подчиненных сейчас у него больше нет: пока латники не разграбят все, до чего могут дотянуться, никаких приказов они не услышат и не поймут. А потому предпочел просто исчезнуть.
– Господин фон Регенбох! – командир второго отряда так же не откликнулся.
Рыча от бешенства, кавалер выскочил на улицу, но разобрать в сумерках, кто из суетящихся людей кому подчиняется, кто чем занят было невозможно. Слышалось только звяканье доспехов, жалобные крики женщин, перекличка довольных воинов. Командир пробежался по разгромленному двору из края в край, пытаясь остановить и заставить выслушать приказ хоть кого-нибудь, но от него только небрежно отмахивались. В конце концов рыцарь схватился за меч, в бессильной ярости изрубил тявкнувшего на него пса, после чего пошел по берегу навстречу остальным отрядам.
По счастью, подкрепление уже подходило. Разглядев впереди темные силуэты, кавалер Иван громко окликнул:
– Кто тут командир?!
– Аугуст Куртц Михаил де Толли к вашим услугам, господин рыцарь.
– Возьмите ваш отряд, господин де Толли, войдете в деревню, запрягите всех имеющихся там лошадей в повозки и отправьте их за оставленными на берегу бомбардами! Если кто-либо попытается вам воспрепятствовать, разрешаю зарезать на месте!
– Слушаюсь, господин рыцарь, – ливонский дворянин тут же погнал своих людей бегом.
Командующий посторонился и поднял глаза к небу: успеют ли до рассвета? Запрячь, вернуться за бомбардами и доставить их к русскому городишке. Не меньше трех часов уйдет, если еще какой неувязки не случится. Он дождался следующего отряда и жестко приказал:
– В деревню не заходить! Двигайтесь вперед, к городу.
Примерно за милю от Гдова начались поля. Давно скошенные и прихваченные морозом, они представляли собой отличную площадку для разворачивания войск. Именно здесь, вблизи городских стен, но невидимые в ночи и стали выстраиваться подтягивающиеся вдоль берега полки. Кавалер Иван, поминутно поглядывая на звездное небо, хладнокровно дождался подвоза артиллерийских стволов, после чего коротко и ясно приказал:
– Вперед!
Продрогшие в ночном холоде и невыспавшиеся воины охотно перешли на неспешный бег, согреваясь и разгоняя сон. Командующий армией, закованные в доспехи рыцари и сам дерптский епископ также бежали в общем строю, еще не очень понимая, каким образом они прорвутся через высокие стены спящего города. Однако об этом знал сын великого магистра, и ландскнехты, прошедшие хорошую школу боев во Франции, Австрии, Швейцарии и Бургундии.
Когда до запертых ворот оставалось всего несколько сотен шагов, латники, повинуясь команде рыцаря, остановились, переводя дух, а ландскнехты торопливо сняли с телеги толстые брусья с привязанными к ним короткими стволами, уложили на дорогу, направив в сторону ворот. На воротных башнях тревожно закричали караульные, но это уже не имело значения.
– Пали!
На затравочные отверстия посыпались искры, и бомбарды одна за другой оглушительно жахнули огнем. Латники испуганно присели, закрывая уши, а маленькие чугунные ядра ударили в толстые дубовые ворота, проломив в них дыры, каждая размером в голову.
– Пали! – более тяжелые длинноствольные пищали снимать оказалось дольше, но их мощный залп оказался как нельзя кстати, выбив нижние углы воротных створок.
Епископ положил ладонь на плечо своего воина и сжал пальцы с такой силой, что тот даже присел, оглянувшись на своего господина, но руки скинуть не решился. В эти мгновения священник благодарил Господа за то, что тот вразумил его отдать воинов в руки молодого, но хорошо обученного военачальника, а не вести их в боя самому.
– Пали! – бомбарды ударили еще раз, разлохмачивая ворота.
Кавалер Иван прекрасно представлял, как сейчас в крепости мечутся полураздетые командиры и пушкари, как торопятся добежать до ворот, но это уже не имело значения, поскольку через считанные минуты створки рухнут, и защитить их не успеет никто. С момента поднятия караульным тревоги и до приведения крепости в полную готовность к обороне проходит не менее часа – а этого часа он русским не даст!
– Пали! – в ворота снова ударили пищали, снося их с петель, и проход крепость теперь защищали не ворота, а груда щепок, лишь чудом сохраняющая свое прежнее подобие.
– Мой первый город, – тихо произнес сын великого магистра, обнажая меч. Русских не могло спасти уже ничто. – Последний раз, пали!
Б-ба-бах! – словно железный молот ударил по голове, отшвыривая в сторону. Кавалер покатился по покрытой изморозью траве, замер, видя перед лицом огромной, бархатисто-черное, покрытое мелкими, острыми искорками небо и поразился огромной, бесконечной тишине, в которую погрузился мир. Он обнял свою голову, он стучал по ней кулаками, не чувствуя боли и не понимая, почему она вдруг достигла таких неимоверных размеров. Подбежавшие латники подняли его, поставили на ноги, но ни единого звука в мире все равно не прозвучало. Он увидел ошметки человеческих тел, вколоченную в железную каску голову, подрагивающие ноги, обутые в деревянные туфли.
Тут его взгляд упал на ворота города – ворота раскрытые настежь, поскольку последний залп снес створки начисто, и туда можно было входить строем, ничего не боясь, с барабанной дробью и развернутыми знаменами. Но никто на штурм не шел.
– Вперед! – закричал командующий, и не услышал своего голоса. – Вперед! – указал он мечом на открытые ворота. – Вперед, трусливые волки, вперед, порождение греха, вперед!
Неожиданно он снова упал, и от удара о землю звуки неожиданно возвратились снова. Он удивился налетевшему шелесту ветра, тихому позвякиванию оружия, испуганному гомону вокруг.
– Вперед! – закричал он еще раз, и поразился тихому, еле слышному хрипу, вырвавшемуся из горла.
Кавалер схватил кнехта, помогающего ему подняться, за пышные складки рубашки и прохрипел в лицо:
– Трубача сюда! Играть сигнал к штурму.