* * *
Холодно здесь было и дыханья не хватало. Стоило начать работать, как странное удушье распирало легкие, рот распахивался, тщетно втягивая воздух, и голова кружилась так, что человека вело из стороны в сторону, и он, теряя равновесие, ронял груз или запутывался в сетке. Но на работу команду "Versuchen" выводили редко, не каждый день, и заключенные мерзли в своем блоке, бессмысленно глядя в прорехи брезента, трепещущего на прутьях.
Мгновенно всходило солнце, едва мелькнув, ныряло в чернильно-лиловую тьму облаков – буйная пелена неслась над пиками с неистовой скоростью, и смотреть на это безумство даже после двух недель на Акне было жутко. Всполохи бирюзового сияния разрывали бурлящие облака, ослепляли. Если вдруг вспыхивало в зените, немцы оставляли работу, надевали сварочные темные очки-консервы, команда "Versuchen" в своей клетке становилась на колени – лечь сразу всем было негде – и вжималась лицами в холодный пол, набрасывая на головы меха и толстые одеяла. Зазевавшийся немец-социалист практически ослеп на левый глаз – уж очень не любило здешнее Солнце, когда на него гости смотрят.
Петро помнил свои первые минуты на Акне, когда очнувшиеся пленники с воем расхватывали стеганые фуфайки и брюки, совали ноги в массивные чуни. Кричал на очумевших узников немец с висящим на груди намордником дыхательного аппарата, на одеяла указывал. А холод пробирал до мозга костей, мысли вымораживал. Блок клетки висел над пропастью, вокруг торчали немыслимо высокие горы-шипы, и взгляд этому ужасу отказывался верить. Не шипы, а "crкte-пики" – позже поправил Андре. Понятно, Грабчак никаких гор и в глаза не видел, разве только в кино и на картинках. Здесь, конечно, вообще не похоже – вся земля, насколько глаз хватало, топорщилась иглами, как огромный еж. Да и была ли там, глубоко внизу, земля? Взлетал с крыши штабного блока немецкий стрекочущий аппарат с удивительным винтом поперек себя. Кружился над площадкой, вспыхивающей искрами сварки, уходил к ближайшим вершинам, скрывался из вида. Возвращался примерно через десять минут, натужно кренясь и упрямясь порывам ветра, садился. Немцы на миг прерывали работы, смотрели на выбирающегося из открытой кабины отчаянного пилота. Тот махал рукой, и все снова работали. Видимо, безрадостными те разведки выходили.
Немцы трудились в три смены, непрерывно разрастались вокруг "пятака" лагеря сварные металлические конструкции, нависали над пропастью новые метры площадки, натягивались предохранительные сети. Без защиты никак нельзя – почти ежедневно немцы потери несли. Андре говорил: "психик не держать". Не держала, это точно. То немец ни с того ни с сего в "ворота" попытается прыгнуть, словно не видя решетки. Другой фриц меховой капюшон откинул, шапку снял, на прожектор аккуратно повесил, да кувалдой себя по лбу – двумя руками, умело… А то драки вспыхивали. Как-то схлестнулись: несколько слов, один строитель ударил бригадира обрезком швеллера, мигом подскочили к драчуну еще двое, повалили, забарахтались, неуклюжие в теплой одежде. Сварщик деловито подтянул шланг, склонился с горелкой… Порывы ветра доносили до блока вонь горящей шерсти и жареного мяса. Бунтовщик дергался, вырваться пытался. Наверное, кричал, но звуки в бесконечном жужжании заряжаемых генераторов и свисте ветра гасли. Подбежали немцы, что жандармами числились, растолкали строителей, но бунтовщик уже вытянулся неподвижно – брюхо ему насквозь прожгли. Повозились, оттащили к "воротам", отстегнули сетку – и улетел труп землю искать. Должно же хоть где-то дно у пропасти иметься?
Сходили с ума люди. Снова и снова немцы на сетку кидались, один из узбеков пытался себя задушить, алжирец на поляка кинулся, нос откусить хотел, визжал как бешеный. Навалились, напинали слегка, успокоился. Только вроде бы онемел запальчивый смуглокожий. На Петро и на самого что-то находило – в глазах темнело, зубы стискивались, скрежетали сами собой – ярость такая, что сейчас только схватись – никакие прутья не удержат, всех немцев голыми руками порвешь. Но Андре был рядом, слегка по плечу похлопает, скажет неважно что. Ну и наоборот бывало – французы тоже не железные, вполне дурить могут.
Кормили однообразно: плитка шоколада, горсть изюма, шесть таблеток. Таблетки не ядовитые, наверное, витамины, немцы их и сами жевали. Воды строго по полкружки – не имелось на Акне своей воды, только привозная. Может, от сухости и в головах мутилось?
…Жужжали генераторы, непрерывно заряжая аккумуляторы, сотнями стоящие на площадках-балконах. Взвывала сирена – истошный сигнал сразу сбивал и уносил ветер, мигал прожектор, прятались немцы. И словно огромный великан вздохнул: закладывало уши, кратко вздрагивал лагерь, выбирались из укрытий строители, появлялся комендант, – спешили к "вагону-цистерне", подвигали пандус, отвинчивали болты круглого люка. "Цистерна" – черная, из непонятного материала, висела над скальной площадкой, закрепленная тросами на мачтах-растяжках. Как в ней появлялись грузы и пассажиры, догадаться не получалось. Понятно, что электричество использовалось, но ведь к самой "цистерне" кабели не подходили, только к сетке металлической, что стартовую площадку окружала.
Толстостенная шлюз-цистерна была не особо вместительной, грузов помещалось не так много, людей оттуда доставали по большей части в бессознательном состоянии. Иногда в чувство так и не приходили – немец, что у строителей за попа считался, читал скорую молитву, и свежее тело вниз за "ворота" спихивали. Вынимали из шлюз-цистерны вместительные фляги с водой, новые балки-рельсы, баллоны для сварки, и снова за работу. Спешили немцы, на мертвецов и холод внимания не обращали. А генератор снова гудел, батареи готовя…
Наблюдали жизнь Акна узники. Брезент, что клетку блока накрывал, на глазах превращался в лохмотья. Петро, да и вся остальная команда "Versuchen", понимали, что живыми их отсюда не выпустят. Секретный объект, лишнего уже по самое немогу насмотрелись. Для опытов пленных привезли. Может, на лебедке вниз станут спускать, испытывая, сколько и как глубоко человек в ущелье сможет прожить. Или еще что-то. Гадать не хотелось, да и вообще мозги на Акне медленно работали: то ли действительно промерзали, то ли ветром выдувало.
К клетке подходил лишь повар-раздатчик – выдавал паек. Измучен был немец не меньше узников. Очки на лоб поднимал: глаза запавшие, кожа местами облезла, белесыми лохмами висит, хотя рожа сплошь мазью намазана. Немец не разговаривал, отсчитывал плитки, разливал в кружки чуть теплую воду. Через день к заключенным ненадолго поднимался немец-офицер: проверял, все ли живы, сличал номера на ватниках, заставлял каждого присесть, руки раскинуть, до кончика носа дотронуться. Этот тоже не особо разговорчив был, даром что штабной и ученый. Не снимая теплых перчаток, заполнял журнал и возвращался в свой штабной домик. Андре этого писаря называл "астролгом". Действительно, ученый немец вместе с комендантом часто поднимался на верхнюю площадку штаба. Топтались в тесноте, заставленной приборами и антеннами, возились с телескопом.
Ветер, холод и недостаток воды изводили до последней степени. Иногда сквозь площадку базы проходили снежные заряды – немец предупредил, что жрать снег нельзя. В здравом уме никто бы и не рискнул попробовать – серая крупа, попадая на открытую кожу, обжигала так, что следы-язвинки оставались. Заключенные зарывались в тряпье, накрывались листом жести. Лежа в тесноте, Петро точно знал: не было бы сетки-решетки, не задумываясь в пропасть сиганул. Нет смысла жить в такой безнадежности. Немцам надо – вот пусть и мучаются, суки.
Но самогубиться не имелось никакой возможности, и оставалось дожидаться опытов, что всему конец дадут.
Вышло по-иному. Как-то утром взвыла сирена, ударило сотрясением очередного прибытия груза, немцы на удивление шустро побежали к капсуле. Оказалось, груз живой – выволакивали бесчувственные тела. Кто-то там очнулся, завизжал пронзительно – ого, никак знакомцы прибыли – женская команда.
Немцы позволили себе час отдыха. Двух девушек в штаб отволокли, остальных запихали в палатку, где кислородные баллоны хранились. Очередь выстроилась короткая, остальные строители продолжали балки крепить, но поглядывали с нетерпением.
– Ордунг. Животный ордунг, – сказал Андре, наблюдая, как очередной сварщик откладывает резак и спешит к вздрагивающей под порывами ветра палатке.
– То тварий ордунг, – поправил Петро.
Большие часы, что на штабе висели, отсчитали ровно час, вышел комендант, в рупор забубнил. Строители, да и жандармерия сделали вид, что не слышат – к палатке повторная очередь встала. Комендант поправил меховую шапку, пожал плечами, ушел. Через минуту он и "астролг" вышли с оружием. Выстрел карабина был почти не слышен – четверо у палатки оглянулись, но остались стоять. Комендант что-то крикнул, вновь пожал плечами и прицелился. Стрелял он неплохо – строитель рухнул как подкошенный, только сварочные очки, поднятые на лоб, слетели, по рифленому железу настила покатились. "Астролг" дал короткую очередь из автомата – строители рысцой разбежались по местам. Полицейские опомнились, занялись делом, – убитого сразу убрали за "ворота", девкам нашвыряли ватников и чуней, погнали к лестнице.
– До нас?! – изумился Кащец.
Стало совсем тесно, последними запихнули "офицерских" черненькую и Тоньку-киевлянку.
Бабы плакали и тряслись, Кащец подбадривал гостей дурными шутками.
– Под одеяло лезь, там оденешься, – подсказал Петро девицам, что в их угол втиснулись.
Перепуганная Машка послала его в жопу. Андре галантно встряхнул меховое дранье:
– Сидайте, мадмуазель. Си ковер…
Петро запихнул ступни австриячки в чуни – ох, вообще дурища деревянная, щиколотки, как хворостины, и туфли, считай, без подметок. Ничего, в те чуни по две ноги разом всунутся, но тепло они дают.
Пополнение сбилось в общую кучу под тряпьем, ревело в голос.
– На слезы изойдут, – озабоченно сказал Кащец. – А мы задубеем. Поделить их, а? Раз уж комендант распорядился.
Петро подумал, что если кое-кому ноги между прутьев всунуть, да надавить толково, немцы то хорошее костоломное дело пресечь не успеют. Андре поможет, да и Алжирец с Социалистом подмогнут…
Но нарушить ордунг не успели, завелась сирена – новый груз прибывал…
Всё как-то быстро завертелось. Врач-майор быстро очухался, поковылял к клетке с удвоенной командой "Versuchen", что-то выгружали из "шлюз-вагона", а заключенным было приказано срочно пить кофе. Термос врач открыл, оттуда пахло горячим. Принимая кружку, Петро подумал, что ничем не рискует. Андре кивнул, чокнулись мятыми посудинами.
– Кюн дывчины, – француз подмигнул девчонкам. – Гирше нихт.
Машка утерла нос, кивнула. Австриячка (тогда почему-то забылось, что ее Анкой зовут, в смысле Анни) тоже кивнула, и огромная прозрачная слеза у нее на кончике носа повисла.
Слезу ветром сдуло, и до дна влил в себя Грабчак горячую бурду. Помнилось, как кружка из рук выпала, как тьма накатила…
Да, тьма разная бывает. Тогда еще непонятная, а сейчас окончательно последняя. У всего конец есть. Может, там, наверху, уже свои, советские в лагере? Эх, и що у покойника за вопросы?
* * *
…Кто-то стонал, и солнце жарко грело. Лучи слепили, били сквозь веки, Петро попытался сесть, замотал головой. Мир качался, плескал, потрескавшуюся кожу щек гладил мягкий, хотя и прохладный ветерок. Грабчак, по-китайски щурясь, попытался осмотреться.
Камни на светло-желтом песке, лежащие люди, задравшаяся телогрейка Андре: ну и хребет у него – острыми костяшками хоть бревна торцуй. Вода… Много. Накатывает легенькая волна, песок то темненький, то светленький. Бредет от берега Кащеченко – без фуфайки, в распахнутом кителе. Тепло здесь, кусты зеленеют…
Кащец на ходу глянул, прохрипел:
– Очнулся? Силен ты, Петька. Глазами не лупай. Вода-то пресная – хоть упейся.
Петро попытался что-то сказать, не смог – в горло словно горсть ржавых гвоздей забили. Пополз к воде…
Пил, суя голову всё глубже в прохладу, пока губы песка не хватанули. Отфыркался, еще попил. Зачерпнул горстями, капель стекающих не жалея, пополз к Андре. Француз уже глаза раскрыл, но не особо смыслил. "Дождь" прохладный ему ума живо прибавил – встрепенулся, поспешил к воде, заполз как был, на четвереньках…
Оживала "Versuchen", пила, охала. Вернулся Кащец, подпоясанный, за веревочным поясом торчал топор. Хрипло сообщил:
– Хозяева-то нам гостинцы оставили, – и тоже сунулся мордой в воду.
…Брюхо раздулось, хлебать друзья больше не могли. Сидели у кустов, мокрые кителя на ветвях развешивали.
– Вас ис дас? – пробормотал Петро. – За що плоджич снисхожденье?
– Опыт, Питер, ехсперемент. Ахтунг потребен, – предостерег мудрый француз и глянул на Грабчака. – Ты скелет, Питер.
– Сам-то що…
Молились узбеки, бродили по песку лысые полосатые девки, озирались. Потом столпились у неподвижной румынки.
– Тоде, кажется, – присмотрелся издали Петро.
– Мыслить шпето, – Андре поскреб макушку. – Странностей богато.
– Не, думкать потом будем, – Грабчак с трудом поднялся. – Смотреть треба, пока следы не затоптали.
Мучила Петро некая несуразность. Хоть и мелкая, но раз она в глазу застряла, уже не сморгнешь. Досаждают эти мелочи, а що делать…
Комок беленький, маленький, ветерок его катал-играл, да волоконце за сучок в песке зацепилось. Петро поднял ватку, нюхнул и дал понюхать другу. Андре поморщился:
– Салмагист? Наштырь? Откуда?
– Не обертайся, – предупредил Петро. – Шпур…
Отпечатки на песке были скромней – не чуни, сапоги, добротные, на рифленой подошве. Собственно, четких следов осталось всего два – там, где песок сыроват. Дальше все смешалось, да и сухих неразборчивых следов уйма – на лежбище "Versuchen" вышли. Грабчак смотрел на свои чуни – значит, вот так лежал, очнулся, солнце этак светило. Здесь Кащец шел – он первым очухался, пошел от воды, пил-плескался уже потом. А сначала двинул туда – к топорику?
– Ер? – прошептал догадливый Андре.
– Мы ж не трибунал. Контролирен треба…
…Румынка плакала у тела землячки, остальные топтались среди кустов. Андре на миг присел, глянул в лицо покойницы – непонятно, с чего умерла. Просто жить, наверное, надоело.
– Пошли. После биграден сделаем, – Петро гнал от себя непонятное опьянение. Голова легко и приятно кружилась, ну точно стакан бражки хватанул. Вода здесь такая, что ли? Или воздух густой и веселый?
Среди кустов лежали картонные коробки с консервами – упаковок десять, не меньше. Мешки: похоже, с крупой. Котел, немного посуды, лопаты: большая и малая. Кащец выгребал из потрепанного рюкзака мелочовку:
– Ого, и крючки есть! Живем, камрады. Держи, Арсенка, не растеряй.
Маленький Арсен подставлял под крючки и коробки со спичками ладони, моргал ошеломленно.
– О, и зальц! – радовался Кащец, размахивая банкой с солью.
– То щедро, – согласился Андре.
– Шо тебе не гут, носатый? – удивился исследователь сокровищ. – Не гут, так и вали отсюда. Тока инструкцион не позабудь лесен сделать.
Картонка с "инструкцион" была привязана к кусту:
"Achtung! Verlassen Basis ist verboten! Minen und Raubtiere!"
– Mörder хэровы, – сказал Социал, утирая пот с лысины, – солнце припекало изрядно.
– А що, дробовик нам не аусзахлен? – на всякий случай поинтересовался Петро. – Или еще оружие какое?
– Не, только топор да ножик, – ухмыльнулся Кащец. – Я "перо" отдал Тоньке. Она по кюхе главной будет.
Статная киевлянка с вызовом вздернула подбородок.
– Та нехай. Сейчас девку биграден бы надо. – Петро со вздохом потянулся за лопатой.
Позволили инструмент взять. Уже хорошо…
…Копали могилку повыше от воды, песок шел легко, только лопаты о камни иногда звякали. Один из узбеков помогал землю отгребать, другой на корточках сидел, завороженно уставившись на водную гладь. Может, столько воды не видел, а может, не в себе человек. Работая лопатой, Петро подумал, что многие из команды не в себе: словно дергает их що-то – замрут вдруг, головой контуженно вертят…
От "кухни" командные возгласы долетали, дымком тянуло – обед там готовили.
Могилку вырыли, девки вновь носами захлюпали.
– Вы бы униформ сняли. Пригодится, – посоветовал Петро.
– Неприлично голой хоронить, – заупрямилась Машка.
Ну, неприлично так неприлично. Положили в яму легкое тело, полосатой шапочкой лицо прикрыли. Андре "саперкой" песок осторожно сдвинул. Прикопали, послушали, как фрау Матильда молитву читает. Социал, все говоривший, что "атеисте", тоже стоял, слушал. Вроде нормальный человек, хоть и германец. Сейчас делиться на "нормальных" да "дурных" ох как придется.
– Э, фриссен идете, чи ни? – позвал от костра энергичный Кащец.
Петро неспешно ел кашу с мясом, жмурился на солнце да помалкивал. Собственно, Кащец и так за всю команду разглагольствовал. И как надобно жить объяснил, и где лагерь ставить, и о разведке осторожной поведал. Ну и насчет "ордунга" непреложного напомнил со значением. Миску новый капо себе отдельную заимел, остальным по посудине на четыре рыла досталось. С ложками тоже не особо богато – по кругу шли. Петро брал от Андре, передавал Машке, потом ложка доставалась австриячке – та, видать, разумом где-то на Акне застряла – смотрела в никуда, но зачерпывала и жевала исправно, только прозрачные ушки шевелились.