Турок качал головой.
- За чем-то ведь вы туда шли, только - за чем?
- Вы не поймете… никто этого не поймет… а рассказывать нельзя… - Тем не менее, попытку я-оно сделало: - Я не должен был идти. Меня предупредили. Никаких причин у меня не было. Наоборот - все причины: против.
Фессар первым поднялся в вагон и помог подняться по ступенькам. Я-оно оперлось спиной о коридорную стенку.
- Я все думаю, ну откуда у меня в памяти это имя. - Юнал Тайиб машинально потянулся за часами, рассеянно глянул на циферблат. - Еще час, самое малое. - И вот только сейчас - когда подумал про карты, что ходят по Стране Лютов - нет, нет, не Гроховского - ведь в тех землях работает множество польских ссыльных. Она должна была попадать мне в руки - карта? отчет? может, патент? Герославский, правильно? Герославский. Был такой геолог - у Круппа? Жильцева? А в последнее время это имя и в списках разыскиваемых. Какое-то знаменитое дело, причем, религиозное. Все из-за этого, правда?
Я-оно не отвечало.
- Из-за этого, - шепнул он. - Брат? Отец? Родственник. Наконец-то, открыл метод. - Турок спрятал потухшую сигару, стянул перчатки. - Можете ничего не говорить, уже понял, понял.
Ну что он понял? Я-оно стискивало зубы, с подобной болью было невозможно ясно мыслить. Впрочем, турок и вправду не ожидал ответа.
- Но ведь за ваш билет платит царское Министерство Зимы! Это меня и сбило с толку. Политика, думал я. А тут еще выскакивает князь Блуцкий-Осей. А как же! Министерство с самого начала было вотчиной оттепельников: фон Цельке, Раппацкий… А Победоносцев, в свою очередь, обязан оплачивать ледняков, даже если ему этого и не хотелось. И так оно и крутится…
- Вы простите, мне уже нужно…
- Hay hay, olur - Фессар поклонился и отодвинулся, давая пройти в узком коридорчике. Какое-то время он еще постоял там, опершись на трость, в тяжелой своей шубе похожий на старого медведя.
Я-оно долго сражалось с потерявшими чувствительность пальцами левой руки, пока не попало ключом в замок.
Но двери атделения были открыты.
- Проходите, прошу.
Он сидел на стуле под окном. Шторы затянул - черный костюм и тень вместо лица, а на коленях котелок, больше ничего не было видно. Вернулось воспоминание про чиновников Зимы, их первого образа, попавшего в зрачки после пробуждения. Никогда не спрашивают разрешения войти; власть принадлежит им.
- Закройте двери.
Я-оно включило свет.
Павел Владимирович Фогель заморгал, поправил на носу очки.
- Закройте дверь, гаспадин Ерославский, у меня нет времени, так что слушайте. Мне говорили, что было бы лучше ничего вам не знать, только так было бы нечестно. Наше…
Я-оно сползло на кровать, голова ударилась об обшивку. Седоволосый охранник сморщил брови.
- Наше задание заключается в охране доктора Теслы и его аппаратуры. Мы получили информацию, что в самый последний момент ледняки внедрили к пассажирам класса люкс еще одного человека. Как-то мы узнали, что Вазов у нас в руках. Вазовым мы занялись в первый же день; все пошло не по плану, и мы очень благодарны вам за вмешательство; тем не менее, по этой причине вы подставили себя опасности. - Фогель склонился к постели. - Вы меня слушаете? Нам не известно, зачем вы нужны Зиме, и мы не знаем, что у вас общего с Его Высочеством. Но теперь мы знаем, что ледняки считают вас угрозой, не меньшей, чем доктор Тесла. Наша же задача - охранять доктора Теслу и его аппаратуру. Вы понимаете, что я вам говорю?
- Я подста… на отстрел.
- Возможно, я и не должен был… Делайте, как считаете нужным. Теперь вы знаете. Это может быть каждый из них.
- Каждый и никто, и все вме…
- Что?
- Тссс. Вот скажите мне, Фогель. Почему ледняки? Какое мне дело до… Кхррр.
- А ваши дела с Зимой? Вы зачем туда едете?
- Мой отец… Зима мне так сообщила, будто он разговаривает с лютами.
- Ах! Вы еще удивляетесь? При дворе Бердяева тоже почитывают. Сам я чиновник государственного порядка, меня не ставили выпрямлять Историю, на Лед я не молюсь. Но такие имеются, есть, и тут, и там.
- Это не имеет…
- Что с вами? Вы себя хорошо чувствуете?
Он поднялся, заботливо склонился, электрический свет позолотил седые волосы. В стеклах его очков отразилось искривленное в маске страдания лицо с ястребиным носом и черными усами - чье же это лицо… знакомое. Он протянул руку. Я-оно закуталось в плед.
- Гаспадин Ерославский?
Дрожь тела не давала возможности говорить ясно.
- Рас-ста-та-та-ю.
Я-оно не заметило, как Фогель вышел, не заметило, когда Экспресс отошел от станции Екатеринбурга. Когда вскоре после того поезд проезжал на две тысячи семьдесят восьмом километре четырехгранный столб, обозначающий западную границу Сибири - тот самый тотем царской власти над Европой и Азией, весь покрытый многоязычными прощальными, молитвенными, угрожающими надписями, сотнями русских, польских, еврейских, немецких и арабских фамилий, возле которого когда-то останавливались кибитки, а семьи покидали ссыльных - когда поезд проезжал границу, я-оно валялось без сознания в горячке после обморожения. Оттепель победила в организме лед, кровь снова поступала в холодную десницу. Я-оно видело сон о трескающемся речном льде, о мощных оттепельных ручьях и Солнце, восходящем над континентами - все это снилось до тех пор, пока Солнце и вправду не взошло, и это было лето.
Глава четвертая
О сорока семи наполовину убийцах и двоих якобы бы следователях
Она победила, развернув ложечку на скатерти на девяносто градусов. Комбинация из трех фарфоровых стаканчиков парализовала масленицу. Под хлебницей пали стаканы и рюмки; смелую атаку вазочки с букетиком свежих цветов остановили броненосцы металлических тарелок. Нож затонул в болотистом варенье. Солнце падало на салфетки; тень солонки указывала на левый угол стола. Тарелки с копченостями на помощь не приходили. Хлеб был белым, с плотной текстурой. Оставалось сдать салат.
Я-оно отправилось на завтрак еще до того, как правадник начал приглашать, чтобы опередить остальных пассажиров и разминуться с ними. Теперь, когда временно повернуло стыд в собственную пользу, другой императив требовал проявить то же самое поведение: скрыться, спрятать голову, переждать. Ведь - это может быть каждый из них. Не зная, чего бояться больше, выбирало решения промежуточные. Промежуточные, косвенные решения, действия по линии наименьшего сопротивления, компромиссный выбор - тем более, тогда мы не совершаем того, что делать хотим; все делается само.
Я-оно уселось за пустым столом, кивнуло стюарду. Тот указал на часы. Оперлось плечом на раму окна; утреннее солнце стекало из-за спины теплыми волнами прямиком над зелеными равнинами, более обширными, чем небесные просторы; Богданович остался позади, до Тюмени Экспресс должен добраться до полудня, машинист старался нагнать опоздание. Зазвенели металлические оковки двери вагона-ресторана. Глянуло. Панна Мукляновичувна.
Та заговорщически улыбнулась. Видимо, она услышала из своего купе шаги и скрежет замка, от нее не скроешься. Незаметно позевывая, она мигала на солнце, которое заливало пустой вагон-ресторан.
Она присела за стол очень естественно. Я-оно поцеловало ей руку.
- Где же ваша уважаемая тетушка?
- Тетя неважно себя чувствует.
- О, надеюсь, ничего серьезного…
Девушка продолжала улыбаться; эта улыбка помнилась: чертики в глазах, чертик в уголке рта. Очень старательно она выгладила салфетку. Злое предчувствие нарастало внутри, словно пузырь гнилостных газов.
Она сплела пальцы корзинкой.
- На рассвете я встретила госпожу Блютфельд…
- Даже не стану и спрашивать.
- Вы не цените, пан Бенедикт. Али-бабе были нужны сорок разбойников.
- Смилуйтесь!
- А я вам хотела помочь, чтобы вы, бедненький, в своем одиночестве не сгорели. И перед князем храбрости добавить. Ведь как же вы всех нас обманули!
- Ладно, спрошу. И что эта ужасная женщина снова нарассказывала?
- Вы уже были графом, - панна Елена считала на худеньких пальчиках, - графом, салонным мошенником, а теперь оказываетесь ночным авантюристом, кровавым грубияном. Так кто же вы на самом деле?
Я-оно закрыло глаза.
- Как вы уже говорили.
- Ммм?
- Каждым из них, на одну десятую. Всем вместе.
- Как это?
- А откуда можно подобные вещи знать? Слушаешь других людей, повторяешь, что о тебе говорят. Или же слушаешь свои собственные мечтания и сны. Граф, авантюрист, баламут - пожалуйста. Выбирайте, что захотите. Мы в поездке, друг друга не знаем, так кто мешает поверить сплетням?
- Сплетням, - пропела она. - Сплетням. Сплетням.
Я-оно приподняло левую бровь.
- Что?
- Сплетни Frau Блютфельд не имеют с правдой ничего общего. - При этом она обвинительно покачала указательным пальцем. - Я знаю, знаю, пан Бенедикт, и не отпирайтесь. Вы с князем Блуцким задумали всю эту интригу, в Екатеринбурге пролилась кровь - все это петербургские игры, так? Так!
Я-оно размашисто перекрестилось.
- Как Господь Бог мне мил, панна Елена, позавчера, в субботу, я князя Блуцкого впервые в жизни увидел, в российской политике не разбираюсь совершенно, а к уличным авантюрам пригоден, как Frau Блютфельд для балета! Вот, до сих пор еще руки трясутся. На нас напали какие-то подвыпившие бандиты, господин Фессар может засвидетельствовать, местное жулье; чудо еще, что люди князя были неподалеку, в противном случае - дальше я бы ехал уже в гробу… Ну, и чего вы строите такие глаза!
- Но ведь вы же лжете, пан Бенедикт! - восхищенно воскликнула панна Елена Мукляновичувна, и в этом своем возбуждении сложила пальцы, словно собиралась молиться. - Вы же лжете!
Я-оно заскрежетало зубами.
- Да чтоб вас, начитались глупых романчиков и…
- Поезд не ехал.
- И что?
- Поезд не ехал. - Она склонилась над столешницей, мраморно-белой рукой прижимая миниатюрное жабо к груди. - Стоим на станции. Средина ночи, тишина, словно кто маком посеял. - Она снизила голос до шепота. - Я не спала. Слышала каждое слово.
- Да о чем вы…
- "Наша задача - защищать доктора Теслу и его аппаратуру".
- О Боже!
- "Это может быть каждый из них".
Я-оно спрятало лицо в ладонях.
Панна Мукляновичувна тихонько захихикала.
С моей стороны ответом был только тихий стон.
- Спасите!
- Подать клубный завтрак, или господа сами выберут из меню…
- Пожалуйста, пожалуйста, - улыбнулась Елена стюарду.
На столе появился сервиз, отполированный самоварчик, кувшинчики с молоком, поднос с фруктами. Панна Елена, слегка нагнув головку, и поглядывая из-под черных ресниц, начала играться райским яблочком. Я-оно наблюдало за ней сквозь пальцы левой руки, на которой сейчас лежала тяжесть непослушной головы. Девушка что-то напевала под носом, чертик-искорка перескакивал из ее глаз в рубин на шее и назад. Высунув кончик языка, Елена положила розовое яблочко между самоваром и сахарницей, на линии, делящей стол на восемь человек поперек. Она ждала. Я-оно выбрало из корзинки масляную булочку и поместило ее на таком же расстоянии с противоположной стороны самовара. Панна Елена прижала тыльную сторону ладони к алым губам. Чуточку подумав, она передвинула соседний набор посуды, открывая белую равнину скатерти на своем левом фланге. Ответом стала полная перегруппировка столового серебра. Панна Елена, прелестно прижав ямочку на щеке, установила графин с водой в самой средине полосы солнечных лучей, укладывая на свою часть стола сине-зеленые радуги. Я-оно дернуло себя за ус, куснуло палец. Солонка, вся надежда на солонку.
Правила игры нам не известны, но, тем не менее, мы играем. Я-оно с нескрываемой подозрительностью глядело на панну Елену. Был ли это всего лишь очередной рефлекс чрезвычайно энергичной девчонки, или же она прекрасно знала, что делает? Быть может, не только извлеченный из жизни эпизод, несколькодневная поездка по Транссибу, время вне времени - но и всю свою жизнь разыгрывает она таким же образом. Не знает правил игры, но, тем не менее, играет. Так будет достигнута мудрость, которой не достигнешь никаким иным путем. Рождаемся - неизвестно зачем. Подрастаем - непонятно, ради чего. Живем - неизвестно, ради чего. Умираем - и все равно, не знаем. У шахмат имеются правила, у зимухи - свои, даже придворные интриги руководствуются собственными принципами - а каковы правила жизни? Кто в ней выигрывает, кто проигрывает, каковы критерии победы и поражения? Нож служит для того, чтобы резать, часы - чтобы отмерять время, поезд - для перевозки товаров и пассажиров, а для чего служит человек? Он не знает правил игры, но, тем не менее, играет. Все остальные игры по отношению к этой представляют собой ребяческие упрощения на грани мошенничества, оглупляющие тренировки механической работоспособности мозга. А эта игра - истинная. Ее правила и цели остаются неизвестными - выводы о них можно делать только из самого хода игры, только так они проявляются, в наших собственных ходах. Судей здесь нет. Проигрываешь, выигрываешь - но почему, и откуда такая уверенность, невозможно выразить в любом межчеловеческом языке. Солянка ставит шах горчице. Правил игры не знаем, но, тем не менее, играем.
Она победила, развернув ложечку на скатерти на девяносто градусов. Комбинация из трех фарфоровых стаканчиков парализовала масленицу. Под хлебницей пали стаканы и рюмки; смелую атаку вазочки с букетиком свежих цветов остановили броненосцы металлических тарелок. Нож затонул в болотистом варенье. Солнце падало на салфетки; тень солонки указывала на левый угол стола. Тарелки с копченостями на помощь не приходили. Хлеб был белым, с плотной текстурой. Оставалось сдать салат.
Триумф панна Елена приняла молча. Когда ела, не разговаривала. Спокойно допила травяной чай, осушила губы салфеткой. Ни разу не отвела она взгляд, ее улыбка питалась освещавшим ее солнцем, это был истинный perpetuum mobile, радость в ответ на огорчение, радость в ответ на безразличие - так что невозможно было оставаться безразличным. Свой пальчик она поднимала и опускала в такт музыки поезда, тук-тук-тук-ТУК, так что я-оно подсознательно начало постукивать костяшками пальцев контрапунктом к ее ритму. Она же лишь улыбнулась шире, поскольку это было продолжение той же самой игры, теперь это было понятно - начиная с первой, случайной встречи, с короткого взгляда той ночью, когда охранники проверяли в коридоре документы пассажиров - понимала ли она это, вряд ли… Правил игры не знает, а куда там.
- Благодарю.
Я-оно поднялось. Стюард отодвинул ее стул. Я-оно открыло дверь.
В проходе она внезапно остановилась.
- Значит, начинаем.
- Начинаем?…
- Следствие.
- Следствие, - глухо повторило я-оно.
- Я составила список. Если не считать детей и пассажиров, которые подсели уже после Москвы, у нас сорок пять подозреваемых.
- Вы составили список?
- Это же естественно. Нам известно, что одна из особ, едущих в классе люкс, является убийцей. Вопрос: кто?
- Эта особа никого еще не убила.
- А! Тем сложнее загадка! Вы должны мне все подробно рассказать. Доктор Тесла - это тот высокий старик, с которым вы разговаривали вчера после карт, правда? А та блондиночка, с которой я вас видела на вечернем постое?
- Панна начиталась шестикопеечных Шерлоков Холмсов и Приключений полицейских агентов.
Ради большего эффекта, панна Елена хотела подбочениться, но коридорчик был для этого слишком тесен; поэтому она удовлетворилась тем, что сложила руки на лифе.
- А что пан Бенедикт имеет против Шерлока Холмса?
- Кроме того, что он ненастоящий детектив, решающий загадки ненастоящих преступлений? Ничего…
- Тихо…
Правадник поклонился и подошел ближе. Вопросительно глянул на девушку. Я-оно махнуло рукой. Тот наклонился, чуть ли не прижимая губ к уху, горячее дыхание ошпарило ушную раковину.
- Ваше Благородие хотело знать про того парня, из купейного… - понизил он голос.
Я-оно дрожащей рукой вытащило бумажник, выловило банкнот.
- Зовут его Мефодий Карпович Пелка, - четко произнес проводник. - Место семь цэ в четвертом вагоне второго класса.
- Где высаживается?
- Место оплатил до Иркутска.
- Едет от Москвы?
- От Буя, Ваше Благородие.
Я-оно глянуло на Елену. Та делала вид, будто не подслушивает, только притворство ей не удавалось; повернув голову в другую сторону, она отклонилась к проводнику - стук колес и шум мчащегося состава весьма затрудняли подслушивание, тем более - здесь, у перехода между вагонами.
- Хотите найти убийцу? - шепнуло ей я-оно по-польски. - А может, для начала, маладца, который вчера разбил человеку голову, словно гнилую тыкву.
Та лишь раскрыла глаза еще шире. Но тут же вернулась улыбка, Елена крепко оперлась на поданную руку, подняла подбородок.
- Не опасайтесь, пан Бенедикт, я пана Бенедикта смогу защитить.
Проводник вел.
Тем не менее, теснота вагона весьма затрудняла общепринятые жесты (общепринятые - то есть такие, когда человек приближается к человеку, совершенно к нему не приближаясь). В коридорчике с другой стороны вагона-ресторана я-оно зашипело от боли, и Елене пришлось отпустить руку.
- С вами что-то случилось? Я сразу не спросила, прошу прощения, тот человек вчера ночью тоже беспокоился. Вас избили?
- Нет.
- А рука?
За вагоном-рестораном проводник открыл двери в служебные помещения. Я-оно пропустило панну Мукляновичувну вперед. Она глянула через плечо.
- Я еще за столом заметила, у вас дрожала ладонь.
- И, видимо, посчитали, будто это от нервов.
- Она болит? Что произошло?
- Замерз.
- Но если вы что-нибудь себе отморозили…
- Вам никогда не доводилось терять чувствительности в конечности? Когда кровообращение в руке или ноге прекращается, вы прикасаетесь к коже, но впечатления прикосновения нет, совершенно чужая плоть, и вы уже не имеете над ним власти, это уже совершенно мертвый балласт - а потом внезапно туда возвращается тепло, возвращаются чувствительность и свежая кровь. И все колет, свербит, чешется и болит. Ведь болит, правда? А теперь умножьте все это раз в тысячу. Как будто кто-то влил в жилы горячую кислоту. Сам лед не приносит боли, больно выходить из льда.
Елена приостановилась, внимательно тянула, снова те же всепожирающие глаза и головка, склоненная к собеседнику, как удается только лишь mademoiselle Мукляновичувне.