- Земля, землю проверяли? - Он стукнул тростью в мерзлую грязь. - Эта наша беседа за картами дала много для размышлений. Эти расчеты скорости Льда. И другие вещи. - Он поднял взгляд к облакам. Екатеринбург лежал в долине, в седле Урала, у врат Великого Камня, в погодную ночь тень на западном небосклоне должна определять границы горной цепи. - Турок указал налево, на восточный горизонт, темный, без каких-либо проблесков. - Может, проедетесь на Шарташ, летом это было весьма приятное озеро. Правда, вот уже пару лет лед с него не сходит; там мороз самый жестокий. Дааа, это идет по земле, по вечной мерзлоте, как рассказывают дикари Победоносцева и господа геологи, которых Сибирхожето нанимает пачками; идет по черным подземным рекам - по Дорогам Мамонтов. Ведь один лют, даже несколько крупных источников холода - ауры не изменят.
- По земле, видимо, так, в Варшаве были какие-то хлопоты с водопроводом, дорожные работы тоже затягиваются…
Мы прошли мимо одиноких дрожек, ожидавших пассажиров с запоздавшего Экспресса; извозчик потягивал из фляжки, спрятанной в бесформенной рукавице. Дежурящий под вокзалом жандарм поглядывал на мужика с завистью.
- Вот сюда приходит и уходит то месяц теплый, то холодный - а ведь отсюда Страна Льда ближе, чем ваша Варшава. Что такое притягивает их к одним городам, а от других отталкивает?
- Ба!
От широкой дороги, идущей параллельно железнодорожным путям, отсюда под углом отходили два тракта: тот, что слева, вел прямиком к немногочисленным огням в окнах второго и третьего этажей домов в центре Екатеринбурга. Все дома, видимые с привокзальной улицы, были сложены из дерева в плане удлиненного прямоугольника. Они, скорее, напоминали переросшие избы, чем дворянские усадьбы, не говоря уже о варшавских каменных домах; низкие, наклонившиеся, они казались наполовину закопанными в небольших сугробах. Широкие ставни были закрыты; снег лепился к щелям и заломам, укладывался на наклонных крышах ступенчатыми плоскостями, слабый ветер затягивал его в закоулки и проходы между домами.
Я-оно шло молча.
- Господин Бенедикт? И что это вы так разглядываетесь? Уговорились с кем-нибудь? - Фессар усмехался с двузначной иронией. - Навязываюсь, сами можете сказать, навязываюсь.
Неожиданная мысль: это он! Он, он, турок проклятый, иуда! Вышел, ждал, приклеился непрошеный, а под шубой у него, может, пара ружей, дюжина штыков, и еще скалится - он, он!
- Что-то вы не сильно здорово выглядите. - Фессар приостановился. - Ведь не так уже и холодно. - Поглядел внимательно. - Вы сильно побледнели. И рука трясется.
Я-оно тут же опустило руку с сигарой. Убежать взглядом - туда: группка мужиков с топорно вытесанными рожами, явно рабочие с какого-то завода, идут по обочине, громко обмениваясь какими-то замечаниями; суровая бытовая сценка - смотреть на них, не глядеть на турка, не дать ничего по себе узнать.
А он свое:
- Здесь на Исетской в гостинице имеется довольно приличная ресторация, и если вы позволите пригласить вас на очень ранний завтрак, у нас появилась бы возможность поговорить тет-а-тет, что в поезде, говоря по правде, никак не возможно.
- Но о чем? - резко спросило я-оно.
Турок скривился, мышцы лица выступили под кожей словно от огромного усилия, он передвинул сигару во рту, помассировал затылок.
- Они могут болтать о духах и других призраках, только я же сижу в этом деле уже годами, живу Городе Льда, видел Черное Сияние и отсветы Собора Христа Спасителя; при вас был тунгетит - чистый или угольный холод, вот только кто возит деревья в лес, кто? - Фессал уже разогнался, жестикулируя сигарой и тростью, со все большим запалом; сейчас он уже не скучал, о нет, сейчас говорил совершенно иной человек: - Ну, и на что все эти тайны, фальшивое имя, а князь Блуцкий-Осей, он ради чего едет к японцам, он же известный оттепельник, а раз такие публичные афронты вам делает, это означает, что вы наверняка держитесь с ледняками, чтобы не дразнить Сибирхожето, ведь они первые перетрусят, ну а туг оказия, грех не воспользоваться, уфф… ну и куда вы так мчитесь, что…
Крик прорезал екатеринбургский мороз - рваный хрип умирающего - крик вместе с хрипом: человек умирает посреди снежной ночи.
Я-оно тянуло между домов. Там движение в тени - человеческая фигура - низко - черный силуэт вздымается и опадает. Сделало шаг. На мгновение в снежный отсвет попало лицо темноглазого юноши - Спаси и сохрани нас! - с широко раскрытым ртом и грязной полосой на щеке, чрезвычайно бледное. А вздымалась и опадала его рука с камнем, и камнем этим он разбивал череп лежащего на земле человека.
Раздался пронзительный свист. Треснула деревяшка. Я-оно обернулось. Юнал Тайиб Фессар, натянутый, словно тетива лука, стиснув зубы на сигаре, в распахнутой шубе, двумя руками делал замах тяжелой тростью из-за головы. Если попадет - кости поломает точно. Мороз снова треснул от винтовочного выстрела: первый из группы рабочих свалился посреди улицы, лицом в лед. Второй уклонился от трости турка. У всех у них были ножи. Раздался еще один выстрел. Я-оно крутилось на месте, словно деревянный паяц на палочке, постоянно опаздывая на один оборот. Бандиты с ножами, спотыкаясь, удирали в темноту закоулка; последний обернулся, глянул со страхом и бешенством - себе за спину, на ворота дома с противоположной стороны улицы.
Ноги отклеились от земли, я-оно побежало к тем воротам. Человек в желтом пальто бросился наутек.
Улица была широкая, пустынная, снег тихо падал на снег; я-оно бежало через скрытый в темноте чужой город, двери закрыты, ставни захлопнуты, нигде ни души, один-единственный фонарь на перекрестке, сам перекресток тоже пустой, один только шелест ветра, треск мерзлоты под ботинками и хриплое дыхание - я-оно гонится за человеком в желтом пальто.
Улица была прямой словно стрела, но проходившей по холмистой местности - все время вверх-вниз, человек появлялся и исчезал за очередной вершиной, я-оно боялось, что где-нибудь он свернет, спрячется в тени - но нет, тот мчался прямо, даже не слишком часто оглядываясь за собой, у него имелась конкретная цель, вслепую он не удирал..
Понятным это стало лишь тогда, когда температура воздуха упала настолько, что хриплое дыхание перешло в душащий кашель, и мороз вонзился в горло винтообразной сосулькой - а человек в желтом пальто бежал прямо в объятия люта.
Вдоль всего приречного бульвара горело всего несколько фонарей, из глубины поперечной улицы растекался желтоватый отсвет; блеск льда пробивался сквозь падающий снег и летне-зимний предрассветный полумрак. Лют перемерзал над бульваром от одного дома к другому, повиснув на высоте второго или третьего этажа. Из мостовой там вырастали снежные иголки, воздух дрожал, деформируемый неземным холодом. Удивительно прозрачные сосульки свешивались под ледовым созданием словно хрустальная борода, будто перевернутое поле стеклянной пшеницы.
Человек в желтом пальто бежал прямиком в этот лед. Сейчас он пересечет границу мороза от люта, это смерть даже для зимовника - я-оно теперь прекрасно поняло - мартыновец, проваливший задание - в люте было единственное его спасение; вот-вот, и он сбежит.
Я-оно вырвало из под пальто Гроссмейстера, развернуло слои пропитанного олифой полотна и бархата, тряпки и обертки отбросило, подняло оружие на высоту глаза. Раздвоенное жало скорпиона сравнялось с рогом ящера. Покрепче стиснуло змеиные сплетения; рука не дрожала, было слишком холодно, ее просто заморозило с пальцем на хвосте змеи.
Желтое пальто - рог чудища - жало - зрачок. Нужно ли задержать дыхание? Или прищурить другой глаз? Не пострадает ли запястье от отдачи? Куда стрелять - в ногу, в руку? Ладно, лишь бы остановить! Я-оно нажало на змеиный хвост.
Гроссмейстер взорвался морозом. Все правое плечо, через перчатку, от пальцев до плеча, поразил холод. Я-оно заорало. Холод, огонь, разницы нет - боль одна и та же, только вектор другой. Здесь я-оно вложило руку в пятерню мороза. Черное послевидение все так же пульсировало под веками, картина молнии тьвета, когда грохнул револьвер, и когда тунгетитовая пуля ударила в землю, в лед рядом с ногой убегавшего мартыновца. Понятное дело, промах. Вопль погас в перемороженном горле, я-оно, кашляя, согнулось пополам. Гроссмейстер не выпал из ладони, потому что примерз к перчатке, которая сама примерзла к коже. Правая рука совершенно не чувствовалась; она висела сбоку, словно деревяшка, словно тяжелый протез.
Теперь уже кричал человек в желтом пальто. Я-оно подняло голову. Тунгетитовая пуля взорвалась, словно шрапнель Льда, охватив волной черного холода все в радиусе нескольких метров. Из выбитой в земле дыры торчали длинные языки грязной мерзлоты похожие на гигантские бритвы-лепестки тюльпана. Поднятый с улицы свежий снег, обломки камней, грязь, глина и гравий - все замерзло в одно мгновение, образовав в воздухе сложную скульптуру, произведение искусства экспрессиониста, подвешенное над чашей тюльпана на геометрически прямых струнах сосулек; те словно были вытолкнуты под небо из внутренностей неожиданно открывшегося цветка. И до сих пор еще мерцала вокруг ледяная пыль, медленно опадали хлопья инея.
Человек в желтом пальто очутился на самой границе пораженной площадки, лед его не поглотил. Но он сковал его ноги до колен, длинной ледяной пикой пробил бедро, придавил спину спирально развернутой плитой мерзлой материи, оторвал руку и покрыл лицо черным инеем - но не поглотил в себя. Человек вопил. От желтого пальто остались только клочья.
Я-оно дышало через соболий воротник, чтобы холод не проникал непосредственно в легкие; уже не спеша, мерно, один вдох - один выдох на одну мысль. Так, орет, значит, может и говорить. Прижимая к боку не действующую руку, я-оно подошло к замороженному.
Тот дергал головой, иней кусками отпадал с его шеи; вот он рванулся на ледяном колу, и тут же треснул иней на веках - мартыновец открыл глаза, глянул.
- Отпустите! - застонал он.
- Скажете, и я вас отпущу.
Тот потряс головой.
- Из холода в холод человек родится, в холод уходит, холоден Бог; из холода в холод…
Подошло поближе. Взрыв поразил его сзади и справа; мартыновец висел на этой кривой сосулине словно на наклонном шампуре или средневековой пике; ноги его вмерзли в лед, но, видимо, земли так и не касались; огромный ком мерзлой почвы выкручивал ему позвоночник под невозможным углом, мужик выглядел так, словно ему перебили шею. Оторванной руки нигде не было видно. Под плечом примерз короткий лоскут желтого материала.
Левой рукой показало на восточный горизонт, над городскими крышами.
- Сейчас солнышко встанет. И лют тоже в противоположную сторону ползет. Растаешь, братишка.
Тот хотел плюнуть, но слюна примерзла к губам.
- Так? - рявкнуло я-оно. - Значит, так будет? Тогда бывай здоров! - И отвернулось.
Мартыновец заплакал:
- Не оставляйте меня так! Уже говорю, говорю! Ну что я знаю - кхрр - отец наш наиморознейший в пермской губернии говорил, чтобы следили, такой-то и такой-то господин польский, под именем Венедикта - кхрр - Филипповича Ерославского ехать будет Сибирским Экспрессом, и доехать не должен, отпустите меня!
- А вы, выходит, слушаетесь отцов своих.
- Господин!
- А если бы я из поезда не вышел, тогда что?
- Так вышли же, вышли, хотя мы и не надеялись… О, Матерь Божья Святейшая, лучше бы и не выходили!..
- И правда то, что патриархом вашим единственным является Григорий Ефимович Распутин?
- Да отпустите же, Господи!
- Только скажи: в других городах меня тоже ожидают? А в самом поезде? Есть кто? По какой - такой причине ко мне ненависть подобная, а?
- Да откуда ж мне знать, что в других городах, пустите! А что в поезде! Для меня такое слово отца, словно лед на сердце… Отпусти, милостивец, отпусти!
- Но какая же причина, должна быть причина!
- А такая, такая! - Мартыновец покосился из под лепящего ресницы черного инея. Исхудавший, кожа в шрамах, с пятнами от старых отморожений, с несколькодневной щетиной на впавших щеках - он казался карикатурой на сибиряка-каторжника, не хватало только кандалов. Правда, сейчас его сковывали оковы, более твердые, чем железо. - Вы там ведь лучше знаете, кхрр. Зараза оттепельническая, или троцкист, или народник, или анархист, или там западник петербургский, или какой иной революционер - в голове одно: разморозить, разморозить, разморозить Россию.
- Чего?
- Отпусти!..
- Так что я там хочу сделать?…
- А зачем едете в святую землю? Все вы одним миром мазаны! Огонь нам в глаза! Но Господь послал России лютов. Так убить лютов! Батюшку Царя убить! Страну погубить! Все вы одинаковы!
- Иисусе Христе, на кресте муки принявший, да о чем вы говорите?!
- Ха, пушка, льдом стреляющая в руке, а он еще и запирается, убивца! - Мужик снова дернулся. Если бы гнев и вправду сжигал живым огнем, мартыновец давно бы уже растопил сковывающий его лед. - Ждут вас уже, ждут! И черт с вами!
Я-оно осмотрелось по улице. Этот разговор ни к чему не ведет. Левой рукой осторожно вынуло Гроссмейстера из правой руки, вернулось за полотном и бархатом.
- Да отпустите же! - благим матом вопил замороженный. - Сами же сказали, что пустите!!!
Я-оно подняло тряпки, завернуло в них револьвер.
- Что, вранья от правды не отличите?
Все больше огней загоралось в окнах - куда донесся грохот выстрела Гроссмейстера и крики мартыновца. Улицы в Екатеринбурге пересекаются под прямым углом, город выстроен по указам XVIII века, даже мост, пересекавший Городской Пруд, является простым продолжением улицы. В этом направлении - мост; в том - вокзал. Спрятав Гроссмейстер, быстрым шагом направилось к северу, массируя отмороженную руку. Слава Богу, что сейчас мороз, в противном случае наверняка какой-нибудь разбуженный мещанин уже приперся бы, чтобы узнать о причине ночного шума. Мартыновец продолжал вопить.
На вершине уличного склона приостановилось, глянуло через плечо. Снег все так же сыпал, первые лучи восходящего Солнца расщеплялись на кружащих в воздухе хлопьях, серебристых иголочках и сахарных крупинках. Вокруг люта и ледяной чаши кратера, вокруг окружавшей люта короны сталактитов и сталагмитов и висящего на одном из них человека, расцветали синие зарева, бил отблеск зимне-летней зари. Тучи на небе переместились, солнечное окошко в них закрывалось, и зарева гасли; затем разгорались заново - на меньший промежуток времени - на больший - на меньший… Приливы дня на мелком шельфе ночи. Весь Екатеринбург был прикрыт белизной, при этом, в основном, плоскими поверхностями белизны, как будто кто-то поставил здесь вместо города аппликацию города из белого картона; а под этим солнцем картонки оживали, белизна порождала другие цвета. Даже лют лучился более теплыми красками, по разветвлениям его асимметричной мерзлоты стекали зимназовые радуги. Один только человек в желтом пальто, чем более теплый свет касался его лица, чем выше вздымались по его инею волны дня - тем более страшно он кричал. Когда лед, наконец, сойдет с его плеч, и мартыновец почувствует рану от оторванной руки - когда лед отпустит, и висящие над ним массы земли упадут ему на шею…
Быстрым шагом я-оно направилось в сторону вокзала.
Юнал Тайиб Фессар, опершись о колесо дрожек, стоял над трупом бандита и курил свою сигару.
- О! - выплюнул он дым. - Так он не побежал за вами?
- Кто?
- Человек князя.
Извозчика я-оно заметило в переулке, тот присвечивал фонарем жандарму, который присел возле трупа с разбитой головой. Снег падал на разлившуюся по снегу кровь.
- Думаю, нам следует возвратиться в поезд. Может случиться, что местная полиция пожелает нас задержать.
- Ммм?
- Чтобы мы были свидетелями по делу.
Турок глянул с нездоровой заинтересованностью.
- Советник Дусин уже занялся этим. Что с вашей рукой, господин Бенедикт? Вы ранены?
- Советник Дусин?
- Я же говорю вам, это люди князя.
- Кто?
Фессар выглядел озабоченным.
- Э-э, нам и вправду будет лучше вернуться в поезд. Прошу…
- Ничего со мной не случилось! - отпихнуло я-оно руку купца. - Откуда Дусин?
- А кто их тут подстрелил? Я имею в виду, этого… Я же и говорю, люди князя Блуцкого.
Я-оно снова глянуло в глубину переулка. Жандарм обыскивал карманы покойного.
- Нет, не этого, - сказал турок. - А даже если и так, все равно не признаются, исключительно неприятный вид. Пошли.
Я-оно задрожало.
- Кто…
- Ну я же вижу, что вы едва на ногах стоите. Впрочем, мог бы нас и подвезти, наш гений-полицмейстер и сам справится, сейчас я…
- Нет!
- Тогда пошли, пошли!
Шли мы по собственным следам. За кем побежали люди князя? За парнем с черными глазами? За остальными бандитами? Наверняка.
- Сибирхожето сделает все, чтобы сохранить монополию, - тихо говорил Юнал Тайиб, глядя строго под ноги. - Когда Тиссен попытался поставить холодницу на гнезде над Дунаем, четыре пожара у них случилось, один за другим, пока, наконец, люты назад не ушли. Вам нужны протекторы-защитники. Князь едет во Владивосток, как вы тогда с ним договорились? На кого вы можете рассчитывать там, на месте? Кто в это вкладывает деньги? Кто имеет паи? Мы бы могли вам помочь. Скажем, исключительные права на новые месторождения и холодницы в Индии, Малой Азии и Африке, на двадцать пять лет. Что? Ладно, пускай будет пятнадцать. Все гарантии на месте, и я сразу же открываю аккредитив на сто тысяч через час, как мы прибываем в Иркутск, моего слова будет достаточно. Так как? Je suis homme d'affaires, господин Бенедикт.
- Понятия не имею, о чем вы говорите.
- Точно так же, как понятия не имели, что вас тут поджидают, а? Я же не слепой, вы же чуть из шкуры не выскочили - только зачем было под тот нож лезть? Вы же так договорились с советником Дусиным? Что вы будете изображать приманку, а люди князя их перестреляют? И весь тот театр вчера за обедом нужен был только для этого? Правда, сейчас он уже мало на что пригодится. Вот, поглядите сами: madame Блютфельд, наш господин писака-журналист, уже болтают, вокзальный сторож уже все им выболтал; улица, вроде, и пустая, а одна минутка - и все слуги обо всем все знают. Скажем, что какая-то банда хотела нас ограбить - правда, долго это не удержится… два трупа… или три?…
- Два.
- Два. Не нужно было выходить из купе… Зачем вы туда шли?
Я-оно присело на вокзальной лавке. К счастью, те пассажиры, что дискутировали в свете перронных ламп с проводниками и рослым извозчиком, в эту сторону не глядели. Волна снега встала в воздухе поперек путей - сморщенная занавеска мороза. Слышны ли были выстрелы и здесь, на вокзале? Проезжал ли кто-то из них по той улице? Жандарм - он сам прибежал, или же его вызвал Дусин? Фессар прав, это уже не имеет значения, сплетню уже не удержать.
- Но вы все-таки ранены. Сейчас я разбужу доктора Конешина.
- Нет! - Я-оно поднялось. - Это не рана. Сейчас я соберусь с силами.