Потянулся обычный долгий переход. Поскрипывал снег под полозьями, тяжело упиралась в лед кобыла, гулко постукивали друг о друга ядра за спиной. Спустя милю серв, поняв, что лошадке и вправду чересчур тяжело, спрыгнул с саней, пошел рядом.
– Ну, же, Храпка, милая, выручай. Вернемся домой, месяц овсом отборным кормить стану, да к хомуту бубенчиков куплю. Держись, не пропадай.
Впереди показалась новая крепость и внутри с надеждой екнуло сердце. Скоро новое приключение. Скорей бы…
Обоз собрался в одну большую кучу, рыцари смотрели на высокие бревенчатые стены и обсуждали предстоящий штурм. Потом вдруг начались крики, и кнехты, вместо того, чтобы кинуться вперед – с перепуганными лицами помчались назад. Прослав привстал на передок саней, глянул в ту строну. За ощетинившимся копьями строем воинов прямо на него накатывала железная лавина русской конницы. Серв понял, что сейчас всадники снесут и вытопчут все, что только есть, спрыгнул вниз и попытался забраться под сани – не поместился, и просто забился под оглобли, позади кобылы, свернувшись калачиком и стараясь стать как можно меньше.
Довольно долго не происходило ничего, и Прослав начал было думать, что все обошлось – но тут оглушительно грохнуло, а потом со всех сторон начали доноситься жалобные крики. Следом послышалось гиканье, восторженный вой, топот. Серв снова попытался забиться под сани – и попытка снова не удалась. Он затаил дыхание, закрыл глаза и надвинул ворот шубы себе на голову.
– Эй, а ты кто таков? – по спине не больно, но достаточно ощутимо ударило что-то жесткое. Серв поднял голову, выглянул из-под воротника, обнаружил нависающего над собой всадника: пофыркивал, открывая и закрывая ноздри, коричнево-рыжий мохнатый конь, поблескивало множеством серебряных гвоздиков седло. Поверх алых, заправленных в шитые катурлином валенки штанов лежала кольчужная сеть, на уровне живота переходящая в тускло поблескивающие металлические пластины. На груди лежала густая с проседью, мелко завивающаяся борода. Плечи согревал подбитый лисой охабень с серебряно-красными бархатными вошвами и рубиновыми пуговицами, а на голове возвышался остроконечный стальной шишак с длинной бармицей, с которого спускался толстый наносник. Глаза смотрели холодно и сурово, а правая рука держала поднятую острием к небу рогатину.
Кое-как выбравшись из-под оглоблей, серв содрал с головы шапку, стиснул ее в руке, упал на колени и ткнулся лбом в землю:
– Прослав я, господин. Раб кавалера Хангана.
– Нет ливонец, – покачал головой закованый в железо русич. – Отныне ты мой раб, смерд боярина Евдокима Батова.
Прослав, не зная, что следует говорить, молча вдавился головой в холодный снег.
– Значит, бомбарды вез? А ядра где?
– На другой повозке были, господин. На моих санях всего шесть штук осталось.
– И то ладно, – кивнул боярин. – У Семен Прокофьевича надо спросить, но, думаю, казне таковые бомбарды без надобности. Размер не по уложению, Пушкарский приказ ядра под них лить не станет. А ты смерд, коли кто подъедет, отвечай, что ты мой, боярина Батова. Запомнишь? Как тебя звать, повтори?
– Прославом кличут, господин.
– Прослав… Некрещеный, что ли?
– Крещен, господин, в церкви Сасуквера крещен.
– Имя странное… Ну, да ладно, – отмахнулся ратник и поскакал дальше.
Прослав с облегчением выпрямился, перекрестился, одел шапку. Огляделся по сторонам. Обоз продолжал стоять на своем месте, впряженные в сани лошади с любопытством поводили ушами и помахивали хвостом. Ни одна из них не хрипела от боли, и не билась в судорогах. В отличие от большинства битв, где на каждого павшего двуногого воина приходится по три-четыре коня, на этот раз сеча прошли мимо этих извечных спутников человека.
Зато мертвые люди были раскиданы везде – они лежали со рваными шеями или пробитыми спинами по берегам в розовых сугробах, они лежали между саней обоза, истыканные стрелами, они удерживались за деревья подступающего к самой реке леска, надеясь не упасть в расплывающиеся под ногами лужи крови. И Прослав отлично знал, что у многих из них за щеками, под панцирями, в штанах бесполезно пропадают золотые и серебряные монеты. Но отходить от саней он все-таки побоялся – как бы не приняли за одного из воинов. Нет уж, лучше в обозе посидеть. Он теперь боярину Батову принадлежит, хозяин смеха ради зарезать не даст – все-таки имущество. Защитит.
Боярин Батов вернулся не один, а еще с тремя воинами.
– Эй, Прослав! Давай, сани с порохом и ядрами ищи! – скомандовал он.
Серв, на этот раз не падая на колени, а просто сняв шапку и низко поклонившись, быстро нашел то, что требовалось – как-никак, постоянно рядом ставили.
– Отгоняйте в сторону, – скомандовал воинам боярин, а сам удалился к гарцующему неподалеку отряду. Иногда оттуда доносились гневные выкрики, иногда – смех. Воины указывали руками в сторону обоза и что-то обсуждали. Наконец боярин вернулся назад.
– Ну что, отец? – спросил один из оставшихся с Прославом бояр.
– Трое саней по жребию ерошинскому новику отдали, – погладил бороду тот, – бомбарду и ядра мне оставили, но за трое саней посчитали. Остальное по жребию по повозке на трех ратников раскидали. Наши вот эта телега, и крайние сани слева. Сейчас, Лука подведет.
Грозная рать поместного ополчения постепенно рассыпалась на небольшие отряды по десять-пятнадцать, иногда двадцать человек с тремя-четырьмя повозками. В большинстве случаев это были группы соседей, вместе возвращающихся назад, но вокруг боярина Батова неожиданно образовалась довольно мощное дружина из четырнадцати человек, трое из которых называли его отцом, а остальные – барином. Незадолго до заката они тронулись в путь, чтобы вскоре встать лагерем неподалеку от остальных – но уже отдельно. А после того, как утром двинулись дальше, больше уже никого из сотоварищей не встречали.
До боярской усадьбы добирались долго: целых четырнадцать дней. Но зато с весельем – воины устраивали скачки, шутливо рубились на саблях, сшибали рогатинами свисающие с елей шишки, перерубали ими тонкие ивовые прутья. Время от времени устраивали в лесу охоту – иногда загонную, а иногда уходя по следам зверя. Скучал только один воин – сын боярина Варлам. Постоянно торопил двигаться дальше, и в конце концов отец не выдержал:
– Сам поезжай, коли невтерпеж! Чего ты только нашел в этой уклее?
Молодой боярин, радостно поклонившись, умчался, а отряд неспешно двинулся дальше: сперва по Луге, потом вверх по извилистой Ящере, а когда она непролазно сузилась – зимником через болото к Оредежу, а уже там последних три версты до обосновавшейся рядом с глубоким и широким оврагом боярской усадьбы – по льду.
Серв, уже успевший понять, что попал в рабство к богатому дворянину, ожидал увидеть огромный каменный замок, может быть даже – с широким рвом и подвесными воротами, но вместо этого обнаружил просто высокий частокол с заросшими мхом бойницами, да большой двухэтажный бревенчатый дом, над крышей которого выступало не меньше пяти печных труб. Похоже, в своей лесной глуши боярин Батов никого не боялся и не видел причин насыпать даже простую земляную крепость. И зачем ему тогда бомбарда понадобилась?
Встретили хозяина и его отряд шумно: с криками, со слезами, с бестолковой беготней подворников и поросячьим визгом – видать, чуяли хрюшки, чем для них обернется человеческая радость. Прослав весь этот гам переждал за воротами: обоз застрял первыми санями между створок, возничие тоже побежали вперед. Взятого же "на меч" серва там никто не ждал, и со своего места он не сдвинулся. Где-то через час повозки наконец-то пришли в движение, поползли вперед.
– Ага Лука, – увидев Прослава, вспомнил боярин. – Смерда я привел, для Лядинского хозяйства. А то совсем, небось, в запустение пришло.
– Завтра отведу, барин, – кивнул сухонький старичок с длинной тонкой бородкой, одетый в накинутую поверх серой холщовой рубахи овчинную душегрейку. – Сегодня до темна не успеть.
– Завтра тоже не успеть, – боярин положил тяжелую руку старичку на плечо и дружелюбно потряс его с такой силой, что казалось: сейчас сломает. – Хлопот много будет, Лука. Победу над ордынцами отпраздновать, добычу разобрать. Определи его пока в людскую, послезавтра деревню покажешь.
В усадьбе боярина Батова Прославу сразу показали лавку, на которой он должен был спать в комнате еще с тремя мужиками, кухню, куда ходить за едой – а потом бросили одного. Кормили неплохо – с утра, правда, всякой размазней из тыквы али пареной репой, но на обед давали кашу с мясом и мясную или рыбную похлебку, вечером – простую каша с жиром или салом. Работать никуда не посылали. Пару раз он сходил, проведал свои сани и Храпку. Бомбарда оказалась на том же месте, что и была, вместе с ядрами, а кобыла бодро жевала сено и выглядела бодренькой.
Третьего утра он решил найти старичка, явно служившего у боярина начетником и попросить себе работу – ни к чему на новом месте славу бездельника наживать. Но Лука, отмахнувшись, велел только после полудня запрячь свою лошадь и ждать его во дворе.
До этого времени Прослав успел вычесать Храпку, поговорить с ней, проверить ноги, вычистить подковы. Она уже застоялась, заскучала и сама просилась в оглобли.
К полудню Лука привел двух кметей, которые бодро перекидали в ближайший сарай ядра, а потом отнесли туда же и бомбарду. Промороженные свиные окорока не тронули, даже не спросили: брать, не брать.
– Ну, пошли, – махнул рукой старик и направился к воротам.
Серв, тряхнув вожжами, послал кобылу следом и завалился в сани. Лука, не оглядываясь, шел по дороге – в лаптях, длинной рубахе ниже колен, в одной душегрейке и с непокрытой головой, и от такого зрелища Прославу становилось холодно даже в шубе и валенках. Он поминутно собирался окликнуть начетника, и предложить сесть в сани, но не знал, как к нему обратиться. По имени? Али по званию? Господин или не господин? Так ни звука и не произнес.
Они выбрались на Оредеж, примерно полторы версты поднялись вверх по течению, потом свернули в лес и довольно долго пробирались по ломающемуся под полозьями насту. Внезапно лес отодвинулся вправо и они оказались с краю широкого открытого пространства – Прослав понял, что здесь и находятся деревенские поля.
А примерно через час впереди показалась огромная, чуть не в полтора раза выше сапиместких домов, изба. В паре мест на ней провалилась кровля, одно из окон оказалось порвано, но в целом она выглядела достаточно добротной.
Старик дошел до крыльца, развернулся.
– Вот она какова, деревня Ляды, – сказал он. – Пашни при ней пять чатей. Там, за пригорком, луг. Дальше – Карловская вязь.
– А с хозяевами что? Мор случился?
– Нет. Никитка дурачком оказался, прошлой зимой его шатун задавил. Стариков дочь к себе, в другую деревню забрала, а земля, видишь, осталась. За хозяйство барин тебе пять лет закупа кладет. До того – два года без оброка и барщины. До реки полторы версты. Себе рыбу можешь ловить невозбранно, но коли на продажу возьмешь – каждую седьмую монету боярину отдавай. Что еще? Ягода-грибы опосля… Колодец тут внизу сам найдешь… Ну что, Прослав? Живи.
Лука обогнул его, пригладив развевающуюся на морозном ветру бороду и по проложенной колее направился назад.
Серв поднялся на крыльцо, прокашлялся, потянул на себя дверь и вошел в дом. Он оказался в сенях – на небольшом балкончике, нависающим над двором. Здесь все было странно, непривычно. В Ливонии внутренний двор обычно огораживают пятью-шестью сараями: хлевом, конюшней, свинарником, амбаром и получается надежно отделенное от прочего мира пространство. Здесь же, наоборот: стоял огромный сарай, под крышей которого разместился и жилой дом, и множество загородок для скота, утвари; между домом и крышей находился обширный сеновал, а снизу, под домом, имелось еще какое-то помещение.
Прослав вошел в жилую часть, прошелся по промерзшим комнатам: перво-наперво надо окна заделать. У печи валялась покрытая толстым слоем пыли вязанка дров, на кухне стояла кое-какая посуда. Вычищать все придется, ох вычищать! Он спустился во двор, отворил ворота, завел кобылу с санями внутрь, выпряг, отвел Храпку в пока незнакомое ей стойло. Положил в ясли сено с саней.
– А воду растапливать придется, ты уж потерпи.
Поднял с саней тулуп, посмотрел на уложенные там тюки ткани. Выгрузил в дом мешок с гвоздями, подобранное в разных местах мелкое барахло, топоры, вилы, забрал окорока. Потом достал завернутое в кушак кресало, выстругал на мох искру, осторожно раздул, зажег тонкую березовую бересту, положил в очаг печи, сверху кинул несколько деревянных щепок, а когда они разгорелись – кинул уже нормальные дрова.
Огонь быстро подрос, заплясал, излучая блаженное тепло. Прослав оглянулся. Только теперь он начал осознавать, что случилось. Это – его новый дом. Сам он – смерд русского боярина. Получается, что он – русский. Русский!!! А значит, отныне уже никто и никогда не посмеет назвать его рабом; отработав пять лет закупа он сможет свободно уходить куда захочет, жить где хочет, заниматься чем хочет – и никто не станет его ловить, никто не скажет ни слова против. Значит, он сможет сам покупать землю, заводить торговое дело или идти на царскую службу. Значит, никто не сможет продать его, его жену или детей, не сможет подарить их или с кем-либо поменяться. Он русский! Эх, жену бы сюда, да дочек перетащить…
А чего, и перетащит! Он ведь теперь совсем не бедняк: в санях столько тканей, что город одеть можно – да тканей не дешевых. У него пять золотых и три серебра в левом валенке, по мелочам тоже кое-что есть. Выкупит!
Эх, хорошее все-таки дело – воинское ремесло. И непостижимо доходное. Нужно узнать, ходит ли в бранные походы его новый господин, и если ходит – обязательно напроситься к нему в кнехты.
Глава 5
Озеро мертвых
Выехав из Замошья, дерптский епископ уверенно повел свой отряд вниз по Черной до Оредежа, при впадении его в Лугу повернул налево, промчался еще около полумили, и вдруг увидел, что навстречу ему катится лавина русской коннцы. Священник даже не испугался. Он просто принял к сведению, что сейчас их всех истребят – просто стопчут походя, и двинутся дальше. На губах сама собой появилась презрительная усмешка: ну и как демон Тьмы собирается теперь спасать столь желанное для него грешное тело?
От русского войска отделился всадник, подъехал ближе.
– Кто таковы, откуда и куда путь держите? – поинтересовался он.
– Дошла до меня весть, сын мой, – с ходу придумал священник наиболее правдоподобное объяснение, – что здесь, совсем неподалеку пролилась кровь христианская, полегло множество людей, да простит Господь их бессмертные души. По поручению дерптского епископа я следую из Нарвы, чтобы вознести над телами убиенных поминальные молитвы и успокоить их мячущиеся сущности.
Епископ перекрестился.
Русич довольно долго размышлял, глядя то на организатора ливонского военного похода, то на его спутников, а потом вдруг, дав шпоры коню, умчался вверх по реке.
– Вот дурачье, – не выдержав, вслух рассмеялся священник. – Дикари! Любой мошенник, как цыпленка проведет.
Он вспомнил про алхимика, дожидающегося его возвращения в недрах "нюренбергской девы". Такой хитрец смог бы обобрать всю эту страну до последней нитки. Прямо хоть выпускай, и отправляй через границу.
Правитель западного берега Чудского озера подпихнул пятками коня, заставляя перейти его в неспешный намет. Путь предстоял долгий и силы лошадей стоило поберечь. У крутой излучины, там где текущая почти на запад Луга вдруг резко поворачивает на восток, отряд одетых в гарнаши людей свернул на неприметную протоку, по ней вышел на Череменецкое озеро, с него на озеро Врево, а дальше, по хорошо заметной, нахоженной нынешней зимой многими ратями дорогой – на речку Пагубу и по ней в сторону Плюссы. Здесь, на речном стыке, их застали сумерки. Отряд остановился, телохранители развели огонь. Мороженая свинина, брошенная в вытопленную из снега воду, сразу дала густой мясной аромат, наверняка сведший с ума всех окрестных хищников, но приблизиться к костру никто из них не рискнул.
– Вы желаете только вареного мяса, господин епископ, – с поклоном спросил Флор, – или мне можно приготовить кашу?
– Если бы ты спросил об этом раньше, – укоризненно покачал головой священник, – я бы предпочел мясо, запеченное над огнем. А теперь мне все равно.
– Простите, господин епископ, – заметно побледнел начальник охраны.
Однако ушедший в свои мысли господин жестом велел ему отойти.
Тем не менее, отложенную в серебряную миску кашу, в которую Флор старательно выбрал побольше мясных кусочков, господин съел с большой охоткой, а затем не менее охотно запил все обычной водой и решительно завернулся с головой в плащ.
– Ты, ты, ты, – по очереди указал на троих воинов начальник охраны, распределяя вахты. – И разведите огонь у господина епископа за спиной.
Флор оглянулся на темный шерстяной кокон, ожидая какой-либо реакции, но ничего не увидел, и с облегчением кивнул.
Зима – не самое лучшее время, чтобы демонстрировать аскетизм. Завернувшись в плащ, пусть даже подбитый мехом, можно проснуться калекой, а то и вовсе не проснуться. Зато два костра, разведенные по обе стороны от спящего человека, прогревают тело со всех боков и позволяют спать хоть вовсе без одежды.
Утром все позавтракали теплой кашей, и сразу поднялись в седло. Быстрый марш по реке позволил конному отряду всего за пять часов домчаться до двух больших рубленых изб, стоящих неподалеку от берега. Господин епископ улыбнулся: он вспомнил про то, что жители этой деревеньки при подходе ливонской армии успели уйти в лес, а стало быть, людей, командовавших войском, видеть не могли.
– Флор, – поманил он к себе начальника охраны, и протянул ему покрытый мелкой арабской вязью золотой алтун, донесенный арабскими купцами на берега северного моря из далекого Стамбула, – скажи здешним сервам, что нам нужен ночлег, еда, сено коням сегодня и пара мешков овса или ячменя с собой.
Воин принял монету, поднес ее к глазам, задумчиво облизнул губы.
– Ты боишься, что я дал тебе фальшивую монету? – вкрадчиво поинтересовался священник.
– За ночлег и два мешка зерна этого слишком много, господин епископ.
– Лучше я переплачу втрое, чем снова останусь ночевать в сугробе, – отмахнулся священник. – Это последняя возможность отдохнуть перед длинным переходом.
– Как скажете, – пожал плечам Флор, и помчался к дому.
Разумеется, их впустили. При всей настороженности и готовности схватиться за постоянно торчащие из-за пояса топоры, при всем недоверии, доходящем до того, что приютивший их мужик отправил всю свою семью – жену, детей и старую бабку – в соседний дом, а сам остался только с братом и старшим сыном; при всем том отчеканенный Сулейманом Великолепным золотой побудил русичей пустить странных гостей в дом, заколоть в их честь молодого бычка, разместить их в чисто прибранных комнатах, всю ночь поддерживать огонь в печи, одновременно приоткрыв ставни – чтобы не было так душно из-за скученности. Поутру гостей до отвала накормили расстегаями, дали с собой пирогов и позволили засыпать в мешки и торбы столько овса, сколько они только могли взять.