Просто было решено развивать именно мануфактуры. Баглир убедил царя ввести государственное планирование - но не дурное, как при Великом, когда вовсе неготовому человеку завод дарили, а то и просто велели ставить за свой счет, а разумное, которое всего только направит устремления торгового сословия в нужное русло. Именно этим сейчас занимался Александр Шувалов, пытаясь высчитать будущие нормы прибыли при вновь вводимых тарифах, а значит, и готовность купцов создавать те или иные предприятия.
Прежде всего было решено прекратить вывоз сырья. Любого, даже не особенно подверженного переработке. Например, на вывоз хлеба и леса вводилась государственная монополия, превращающая источник уничтожения русской природы в обмен на щетки для ногтей - в тяжелую руку на горле продовольственно недостаточных стран. Планировались чудовищные пошлины на пушнину, на сырое железо и чугун, на пеньку, на лен и на все такое прочее. При этом убирались вовсе пошлины на сталь, на канаты, на мебель, на корабли, на ткани и шитую одежду.
При движении товара в другую сторону все обстояло в точности наоборот.
Становилось очень невыгодным покупать за границей хоть что-то готовое.
Баглир предвидел, как взвоет Европа. Ухваченной за горло почует себя даже Испания: парусный флот без пеньки - дело немыслимое. Разве только соседкам Пруссии, Австрии да Швеции - будет все равно. Промышленность у них еще слабенькая, флоты небольшие. А как зло будет шептаться перед реформой дворянская Коммерц-коллегия. И знал: Петр уже тренируется в произнесении фразы:
- Хотите чего-то - сделайте сами!
Пора было ввести в коллегию промышленников - и такой указ уже лежал, подписанный. Отныне членом Коммерц-коллегии мог быть только владелец завода с оборотом не меньше ста тысяч рублей в год. Половина мест назначалась императором, треть выбиралась заводчиками, остальные места - прочими купцами. В таких условиях граф Строганов казался естественным председателем.
Баглир поспешил ему на это намекнуть.
- Можете считать это компенсацией за освобождение крепостных, - сообщил он. - Варите сталь, и получите добрую прибыль.
Строганов запел старую песню о дороговизне переоборудования заводов.
- На вино для гвардейцев средства у вас нашлись, - напомнила ему Виа. - Как вы уверяете, исключительно из естественного желания выслужиться перед новой властью. Вот вам случай выслужиться перед старой - причем не без пользы для себя. Так что переводите заводы на пудлингование. Кстати, товарищ моего мужа, ротмистр Кужелев, разработал стальной единорог. И почему-то мне кажется, что его примут на вооружение, а это означает крупный подряд на оружейный металл…
- Князь, я намерен танцевать с вашей женой весь вечер, - решительно заявил Строганов, - хотя она и грозится отдавить мне обе ноги. Но ноги для заводчика не главное. К тому же она единственная здесь дама, к которой моя супруга меня не приревнует.
Потом пернатого поймала Дашкова. В прическе у нее торчало желтое перо. Его. То самое.
- Не знал, Екатерина Романовна, что оно вам так понравилось, - сказал Баглир, - иначе прислал бы целую охапку. А так раздарил во время линьки на писчие нужды своего заведения.
- Ну зачем же целую охапку. Излишества портят вкус. А вот второе я сейчас от вас получу. И третье…
- Ой, - возмутился Баглир, - больно же! И вообще, у меня новенькое оперение, природой выданное на целый год.
- Будете знать, как отдавать приличную женщину Ломоносову под начало. Он же совершенно неотесанный тип! Но да, гениальный.
- Не откажете мне в первом танце?
- Конечно нет. Нельзя упустить случай надергать из вас пера хотя бы на маленькую подушечку.
Тут явился Петр с Елизаветой Воронцовой. Дашкова стала едко и метко высмеивать эту своеобразную пару. И как они будут вести полонез?
И вот началось это торжественное шествие.
- Когда-то это был торжественный военный марш, - рассказывала Екатерина Романовна, - но потом господа офицеры догадались наконец пригласить дам…
Баглир старательно перебрасывал шапку из руки в руку, делал величественные позы преклонения перед дамой.
Кажется, не опозорился… Или?
Только смолкла музыка, к нему подскочил польский посол, изобразил лицом государственные заботы и уволок куда-то за портьеру, где начал сгибаться пополам от смеха.
- Ох, не могу, князь… Матка бозка, такая пародия… Кто вас подучил-то?
- Танцмейстер, мосье Пик.
- Этот может, да. Будете в Варшаве, повторите. Все ценители старины в жупанах возжаждут изрубить вас в куски дедовскими саблями, а реформаторы во французских камзолах будут шпажонками вас оборонять… А потом придут саксонцы и растащат драчунов в стороны.
- Неужто так плохо?
- Для Варшавы, князь, для Варшавы. Русским сойдет.
А потом было первое совещание, на котором сидели два императора. Еще, конечно, Мельгунов, дядя Петра Георг-Людвиг Голштинский, Румянцев, Миних. И Баглир. "Принц Иван" все больше молчал, изредка вставляя цитаты из Священного Писания, тезки Златоуста и других православных книг. И неожиданно уперся, когда его решили назначить соправителем.
- Мне бы просто - волю. - Иоанн смотрел спокойно, хотя его судьба решалась. - Чтобы по городу ходить и вообще - жить. А отречение я могу подписать. Хоть за себя, хоть за всю семью. Вы их тоже отпустите. Я же родителей и не видел почти.
- Я тоже, - Петр, изначально настроенный празднично, погрустнел - но и посерьезнел. - Я тоже. Только я своих уже не увижу. Я же сирота - без матери от рождения, без отца с одиннадцати лет. Потому и хочу решить вопрос. И нахожу, что раз уж судьба распорядилась сохранить тебе волю и разум, а мне - жизнь, значит, России нужны мы оба. Для начала ты мог бы взять Синод - знания у тебя есть, да и человек ты, кажется, прямой. Так что найдешь понимание и у клира, и у прихожан…
Уговорил. Да и сановники, попереглядывались, но - решили: странно получится, однако бывало-то и не такое. Может, конечно, цари потом передерутся, а вот им власти выйдет побольше, как дело ни обернись. В конце концов Иоанна все-таки решили утвердить вторым императором. Более того. Было решено, что отныне в России будет всегда два императора - один из Голштинской фамилии, другой - из Брауншвейгской. Или, как говорил Иоанн, - Петровичи да Ивановичи. А чтобы не передрались - полномочия поделить. Войну же объявлять и другие столь же важные дела вершить - по взаимному согласию.
- А если оба рогом упретесь? - спросил Мельгунов.
- Тогда пусть князь-кесарь рассудит. Напротив чьего решения контрассигнует, того и правда. Петру Александровичу мы доверяем. А в будущем князя-кесаря пусть Сенат утверждает, пожизненно.
- А кто будет назначать Сенат?
Задумались. И решили Сенат не трогать. А избирать для выборов князя-кесаря комиссию от всех сословий. И большинством голосов членов сей комиссии такового и утверждать - из десяти лиц, представленных императорами, - по пяти кандидатов каждым. Подробные правила разработать поручили самому Румянцеву - как уже действующему князю-кесарю…
Выход войск в поход пришлось задержать на неделю из-за новой присяги императору Иоанну, который пока взял в руководство Синод, и князю-кесарю, которому было отныне предписано таскать на голове венок в древнеримском стиле.
Глава 5
ГЕНЕРАЛ
Баглир стоял на пригорке и радовался, что к полевой форме ввели плащи. От резкого датского ветра не спасет никакой сюртук на меху. Пробьет насквозь, как пулей. Когда-то, три дня назад, тут были ветряные мельницы. Мельницы сгорели, Дон Кихоты восемнадцатого века пользуются калеными ядрами. Но ветер остался. Вокруг жужжали ослепшие от долгого полета пули, на такой дистанции для его доспеха вовсе неопасные. А возможность схлопотать свинцового жука в глаз или висок почему-то не пугала. Может быть, Баглир просто очерствел. Искорка недовольно пряла ушами. У нее-то панциря нет.
Впереди под неубедительный, легко сносимый ветром барабанный бой для которой уже атаки строилась бывшая гвардия. Еще дальше - стеной стояли рыжие линии датской пехоты. Такие же несокрушимые, как и вчера. И позавчера.
Баглиру была особенно неприятна одна из причин столь достойного сопротивления датчан. А именно, выигрыш во времени. Пока русские воевали друг с другом, датчане во главе с невесть откуда возникшим графом Сен-Жерменом успели навестить славный - и совершенно нейтральный - город Гамбург. Казалось, недурно укрепленный город со стойким гарнизоном из собственных граждан был в состоянии дать достойный отпор нахалам, потребовавшим с него контрибуцию в миллион талеров. Тем более что датская армия, разленившаяся за долгие годы мира, сильно напоминала прежнюю русскую гвардию и Сен-Жермена, поволокшего ее в поход, открыто ненавидела. Но купцы боялись убытков от блокады. Сели за счеты - и выяснилось, что дешевле дать Сен-Жермену требуемые отступные. На полученный миллион граф армию приодел, перевооружил, выплатил за поход тройное жалование - и стал едва не боготворим. Датская армия теперь рвалась в поход и вышла к Любеку, чтобы повторить грабеж.
Тогда Баглиру пришлось совершить пару небольших полетов туда и обратно - и в тылу у Сен-Жермена заполыхало. Датские гарнизоны по всему Шлезвигу были разоружены. И - из ничего - возникла новая голштинская армия, имеющая мало общего с официальной армией герцогства. Дралась она, несмотря на нехватку буквально всего, храбро и даже забралась на территорию собственно Дании. Сен-Жермену пришлось оставить в покое Любек и отправляться давить восстание. Тут его и перехватили русские колонны.
Длинный летний день уже начинался, и солнце подбиралось все ближе и ближе. Датчанам было все равно. А вот русские попали в ловушку. Два дня их отчаянные лобовые атаки, лихие фланговые наскоки, хитрые охваты, беспощадные бомбардирования - все завершалось одним результатом. Датчане делали несколько шагов назад. И оставляли покрытые телами поля врагу.
На этом холме они стояли вчера. Теперь они тут лежали. Ниже, за спиной - вперемешку с так и не взявшими позицию штрафниками, на которых пошли в последнюю контратаку. А тут - одни, измочаленные огнем единорогов. Останки не людей - бомбы превратили все в фарш, - а рот и батальонов, целиком оседавших наземь при удачном накрытии. А вот батарея, которую они прикрывали, благополучно отступила, искрошив перед тем два русских полка. Точнее, русский и голштинский. Добровольческий. Из местных фермеров и горожан восставшего против датчан Рендсбурга. Они даже мундиры успели пошить. Русские, зеленые. И, в отличие от штрафников, взошли на вершину. Датский командующий Сен-Жермен, говорят, аплодировал. И соизволил заметить, что атака была прекрасна. А уцелевших голштинцев потом свели в роту. Страшное дело, когда один народ защищает свою землю - а другой свою освобождает. И это - та же самая земля, которая так пропитана кровью тех и других, что уже и не разберешь чья.
Нет, так не воюют. И пусть заткнутся любители гладиаторских боев - это не прекрасно. Люди такого духа заслуживают если не лучшей участи, то хотя бы более полезного использования.
- А уже пованивает, экселенц.
Мирович морщит нос. Странно. Почему-то у людей куда более сильный нюх. Но это значит - времени у русских до вечера. Или прорвать наконец датские позиции и быстрым маршем идти вперед. Или уходить назад от неизбежной заразы. А оставить поле боя противнику в этом веке означает признать поражение. Ну да генерал Чернышев не из таковских.
Вот и он. Лицо - каменное.
- Михайло Петрович, как вы оцениваете обстановку?
Баглир пожал плечами.
- Пока - нормальная. Мы здесь, враги - вон там. Минус - мы ввязались в драку. А они крепко стоят. Не думал, что Сен-Жермен - такой хороший вояка.
Чернышев кивнул.
- Обычными массированными атаками пехоты мы ничего не добьемся, - заявил Баглир. - Зря только людей положим. Как вчера. А посылать пехоту вашими любимыми цепями на линии - бессмысленно.
Чернышев кивнул.
- Попытки бросить казаков на коммуникации тоже не получились. Их отрезали смешанные отряды драгун и легкой пехоты. Еле выбрались назад. Повторять, полагаю, смысла нет.
Чернышев кивнул с некоторым уже раздражением.
- Попытка рассеять неприятеля орудийным огнем провалилась позавчера. Сен-Жермен просто немного подается назад. Ровно настолько, чтобы нам пришлось переставить пушки. Значит, обычные средства исчерпаны. Разве только бросить в бой все сразу, надеясь, что такой натиск приведет к разрушению их армии, а не нашей. Как Фридрих при Кунерсдорфе.
- Или использовать тех, кого непонятно как использовать, - сказал Чернышев. - То есть вас, кирасир. У меня ваших четыре полка: "Фон Зейдлиц", голштинский, шуваловский армейский и гвардейский. А для чего? Пехота дает устойчивость, артиллерия дает огневую силу, легкая кавалерия дает скорость. А кирасиры - не устойчивы, не столь и сильны и довольно медлительны. Тяжелая кавалерия - оружие побежденных, средство отбить преследующую легкую. Но отступать я не собираюсь!
- Войска бывают обычные и особые, - заметил Баглир. - Первые делают то, что от них ожидают. Вторые делают то, чего от них никто не ожидает. Кирасиры - это и есть в первую очередь такое средство. Инструмент для создания чуда.
- Тогда сделайте мне это чудо!
- Слушаюсь. Мне нужны все четыре полка. И все артиллерийские орудия, которые еще способны передвигаться.
- А пушки-то зачем?
- Для чуда. Нам ведь, Захар Григорьевич, нужно не просто чудо. А чудо большое. А для большого чуда надо много пушек. Нечто из ничего не берется, это Ломоносов давеча доказал.
Для атаки был выбран самый прочный участок датской обороны, занятый гренадерским корпусом, немного левее центра. Баглир хорошо себе представлял, как неприятельский командующий с любопытством смотрит в зрительную трубу, наблюдая построение тяжелой конницы, потом - непонятную суету, мельтешение перед фронтом беспокойных офицеров. Наверняка Сен-Жермен разглядывал это со снисходительной улыбкой. Мол, чего и ждать от русских варваров.
Потом над полем пронеслись хрустальные звуки горнов, разнося команду. Строй кирасир озарился просверком молнии. Четыре тысячи человек вытянули палаши, отдали салют неприятельской линии и взяли оружие на караул по-конному. И строй двинулся вперед. Двинулся изумительно медленно. Пехота, идущая церемониальным маршем, могла бы легко оставить кирасир позади. Оркестры полков играли медленный марш - или нет, полонез. Просто удивительно было слышать танец в воинственном исполнении духовых оркестров. Хотя полонез и родился из торжественного воинского церемониала. Лошади танцевали почти на месте.
Пули находили бы этот широкий строй легко, несмотря на ветер, яростно трепещущий знамена и конские хвосты на шлемах, но отклонялись-то не только по горизонту. А потому либо свистели над плюмажами, либо безобидно зарывались в землю. А те, которые все же находили цель, зачастую расплющивались о каски и кирасы. На несмертельные же раны в этих славных полках было принято смотреть как на царапины. А над совсем уж невезучими, теми, под кем с хрипом заваливалась лошадь, строй смыкался.
Ядра были хуже. Для ядер и люди и лошади - это кегли, и каждое ядро желает сбить побольше. И под конец завязнуть в живом, жидком, шипящем, а не улететь в неинтересное пространство. Хорошо, что это были именно ядра, а не бомбы. Перевооружиться шуваловскими орудиями Дания не успела.
Но строй смыкался. И все так же неторопливо гарцевал вперед, как на соревнованиях по выездке, испанской рысью.
Пули мало-помалу злели, и всадники все чаще валились из седел или проседали вниз вместе с убитыми лошадьми. Еще шаг-другой, и будет перейден рубеж, за которым начинается действие картечи. Пора наклонять клинки и нестись вперед, надеясь опередить свинец и схлестнуться с вражеской пехотой. Датские гренадеры полезли в сумки за гранатами - встречать. Но выставленные вперед них на пятьдесят шагов пушки должны были пригасить силу удара тяжелой конницы первыми, сыграть роль волнолома. И датские офицеры передавали команду: как только рванутся, бить картечью.
Но кирасиры шли парадным шагом. Прусскому полку "Фон Зейдлиц" приходилось хуже всего, сменилось уже два командира и четыре знаменосца. Офицеры были почти все выбиты. А все из-за того, что полк являлся кирасирским скорее по названию. Единственным защитным вооружением служил кожаный нагрудник, да и те были не у всех. А вместо толстой стальной каски - треуголка. Недостаток защиты пруссаки восполняли мужеством, но потерь это не уменьшало.
До датских орудий оставалось триста саженей. Двести. Полтораста.
Снова запели горны. И русская конница встала. И - разлетелась в стороны галопом. Конница оказалась всего лишь завесой, сценическим пологом, за которым оказались русские пушки. В шахматном порядке - задняя касалась стволом колеса передней. Выходило по четыре ствола на сажень, потому как полковые шестифунтовые гаубицы устанавливались на лафеты попарно. Как только кирасиры уходили с линии огня, пушки стреляли картечью.
Гренадерский корпус перестал существовать в несколько секунд. Нет, не выбитый залпом в упор, хотя передние шеренги просто испарились в пороховом дыму, будто их и не было никогда. Однако вторая линия была лишь немного иззубрена, и сомкнуться и взять большую батарею на штык датчанам помешала только ворвавшаяся сквозь прах былых позиций первой линии в середину датского построения, а потому описавшая для разгона широкий круг вокруг сводной батареи тяжелая конница. Неустойчивая, не обладающая огневой силой, не слишком быстрая. Но очень и очень охочая подраться!
Баглир во время атаки ехал сзади, как генерал. Но ядра-то прошивали строй насквозь. И тех, кому повезло оказаться лишь чуть в стороне от их пути, обдавало алым с ног до головы, как зазевавшегося пешехода грязью из-под кареты спешащего вельможи.
Белые куртки лейб-гвардейцев и пруссаков, желтые - голштинцев, синие - шуваловцев превращались в подобие красных английских мундиров. Омытые кровью кирасы сверкали красной ртутью, червонным золотом чеканных орлов. Вот он, главный компонент философского камня - кровь патриотов.
Выступили ангелами, дорвались чертями. Спокойные маски лиц, только сквозь прищуренные глаза рвется ненависть. Баглир поначалу был спокоен, потери среди стоящих рядом существ его волновали мало. Таково уж их предназначение - жертвовать собой для успеха тактической уловки. Такова плата за красивые мундиры, за щедрое жалованье, за уважение к себе. Пока не узнал по остаткам мундиров на нескольких кусках парного мяса давних знакомцев по полку. Когти выпустились сами собой. И какая уж тут пощада, какие пленные… Когда людей закручивают в такую пружину и потом отпускают - она разворачивается, громя все вокруг, не чувствуя ни ран, ни усталости, а подчас и самую смерть совершенно не замечая. Четыре истрепанных полка, пробив во второй линии брешь, ударили сразу на оба крыла датской армии - с тыла. Это было уже окончательное безумие, никем не спланированное.