- Это оттого, что его там и нет, - объяснил Баглир. - Я прислан не на смену, а в помощь. Дипломатического опыта у меня никакого, но, если возникнет необходимость стучать кулаком по столу и показывать зубы, - я к вашим услугам.
Кейзерлинг улыбнулся. Этого, собственно, Баглиру и надо было. Почему-то людям, отошедшим от первого испуга, его внешность казалась располагающей. Некоторые дамы находили ее очаровательной. Как у человека вызывают непременно положительные чувства почти все куньи и их дальняя родня - тюлени, киты и дельфины. С другой стороны, люди снова казались ему довольно симпатичными существами. И посол в Варшаве не был редким исключением.
- Мне кажется, с вами можно варить кашу, князь, - сказал этот достойный представитель своего вида.
- Не столько варить, сколько заваривать, - уточнил Баглир, - а это теперь неизбежно. Не могли бы вы мне обрисовать положение в стране и в городе, охарактеризовать людей, влияние которых существенно?
Кейзерлинг поморщился:
- Влияние тут есть у любого депутата на сейме. Заявит свое liberum veto, и все решения сессии побоку. Все прочие делятся не столько на партии, сколько на фамилии. А у тех есть как минутная политика, так и давняя вражда. Сторону России сейчас держат Чарторыйские, род очень богатый, а значит, и сильный. На деле же просто хотят провести своего в короли. Так что вернее будет сказать, что это мы держим за князя Адама. Обсуждали и Станислава Понятовского, его двоюродного брата, который чуть помоложе, поглупее и позволил бы старшим в роду собой командовать, - да вот только он до сих пор дуется на Россию. Известно, бывший любовник императрицы Екатерины. Князь же Адам Казимир хотя бы человек приличный: твердый, проницательный, невзирая на молодость, уважаемый равно друзьями и врагами. Прочие роды побогаче, кого нелегко купить, сбились вокруг молодого саксонского курфюрста. А намекни мы, скажем, гетману Браницкому, что хотели бы видеть королем его, - живо отстал бы он от саксонской партии и стал бы за нас. Тогда Чарторыйские подались бы к саксонцам. А на словах, конечно, все почти как в Англии - партия реформ, партия охранителей старины. И еще - голосование ничего не решит из-за того же veto, так что победит та партия, которая выгонит из страны всех соперников. Франция и Австрия, хоть и поддерживают Саксонию, но не в той форме, чтобы воевать. Потому ограничатся мелкими гадостями. Так что, князь, вы рано приехали. Надо было - к самым выборам и сразу с солдатами.
- А диссиденты?
Вот тут посол крепко скривился. Да было отчего.
Само слово "диссидент", позже ставшее обозначать просто инакомыслящего, в те времена обозначало человека иной конфессии. Применительно к Польше - некатолика. Это были или православные - таких имелось побольше, на Украине и в Литве, или протестанты - таких - поменьше, в Померании. Католики почти равно угнетали и тех и других, время от времени допуская перекосы - во время войн со Швецией доставалось протестантам, во время войн с Россией - православным. Неудивительно, что православные с надеждой смотрели на Россию, а протестанты - на Пруссию и Швецию. Но по прошествии времени Польша ослабла из-за внутренних беспорядков. А ее старые враги вдруг перестали грызться между собой, уладили внутренние дела - и полезли в чужие.
И начались гневные окрики. "А ну, перестаньте перекрещивать крестьян в унию и отдавать на откуп наши церкви!" - требовала Россия. "Перестаньте брать с наших единоверцев дополнительный налог!" - требовала Пруссия.
Старому королю еще позволили дожить спокойно. Для нового же в случае избрания ставились два условия: обеспечить права диссидентов и обеспечить права католиков. Первого требовали соседи, приводя доводы в сотни тысяч штыков и сабель. Второго требовали свои. При этом настрадавшиеся диссиденты считали своим правом открыто служить державам-заступницам, а католики - утеснять диссидентов.
Выйти из такого положения мог бы только человек отчаянно храбрый, обладающий сильной армией. Достаточно сильной для того, чтобы отпугнуть чужих и припугнуть своих. Вот только армии польским королям по статутам не полагалось. Была небольшая гвардия, содержавшаяся на доход от королевских имений, - и только. Последнее время Саксония подкармливала за свой счет несколько полков поверх того. Но королю-поляку на эту роскошь денег взять было неоткуда. Только из собственного кармана.
А на собственный карман знатного Пяста уже давило свое удельное войско. При каждом магнате кормились клиенты - безземельная шляхта, помимо сабли и шапки, иных достояний и не имеющая. Радзивиллы, Сапеги, Браницкие и те же Чарторыйские могли в любой момент посадить на коней не один десяток тысяч шляхтичей. Вот только качество этого ополчения оставляло желать лучшего. Нет, рубаки это были отменные и бойцы отчаянные. Но беспорядочная толпа самых отборных рубак никогда не одолеет нормального регулярного войска. Вот и получалось, что воевать поляки могли только сами с собой. А исход усобной борьбы решит один батальон регулярной армии. Например, русской.
Вот и кланялись: одна партия - России, другая - Саксонии. Да вот только русский заединщик Фридрих приставил Саксонии к загривку одну свою дивизию - и та уже не смеет ни двинуться, ни пискнуть. А Австрия и Франция ему только что проиграли. И никак не желают получить еще по стольку тумаков.
- Диссиденты - это безнадежно, - сказал наконец Кейзерлинг. - Если, конечно, вам не угодно говорить обтекаемо. В Петербург, я, например, отписал, что почти все диссиденты - народ худородный, а то и вовсе подлый, - но там подлый народ теперь называют простым. И требуют действия. А какое действие тут вообще возможно предпринять? Да, я говорил с Чарторыйским. Он хочет убрать это самое дурацкое вето и уверяет, что таким образом заботится и об иноверцах. На деле замена принципа единогласия принципом большинства это большинство, несомненно, усилит. Пока одинокий депутат-диссидент может угрозой срыва сейма отклонить какую-нибудь пакость, а вот две трети или даже три четверти голосов католики в Польше наберут легко! И так будет не только в Варшаве, но и на каждом мелком сеймике. Тогда остается действовать только королевским указом - а князь Адам не дурак и править страной, где больше половины населения его ненавидит, не захочет. Все, что я из него выжал, это обещание провести опыт: предложить сейму вопрос о диссидентах. И, если он будет сорван одиноким вето, - помочь штыками ввести единогласие. Только будет не вето, а гневная буря.
- Император Иоанн настаивает. Говорит, несовместно с достоинством нашим и честью поступиться малыми сими. А буря - это хорошо, - раздумчиво заметил Баглир, - когда не на нашем огороде. Буря взмучивает воду. В мутной воде удобнее ловить рыбу. А я, кстати, рыбу люблю. И с утра еще ничего не ел…
Остается добавить: Кейзерлинг действительно знал Польшу, и все случилось, точно он был оракулом. Голосование партии собирались провести отдельно друг от друга, объявить себя победителями и обнажить сабли. Но на место сбора саксонской партии явились части русского легкого корпуса, казалось, только введенного в страну и пребывающего в районе Гродно. Князь Адам стал королем. И немедленно узаконил вынужденную эмиграцию оппозиции, объявив ее ссылкой.
После чего попытался выжить русские войска. Вежливо так. Мол, функции ваши выполнены, а мы вам тут уже собрали припасов на дорожку… Не тут-то было!
- Надо подождать результатов сейма, - объяснил посол, - мало ли, какой беспорядок. И вреда от нас никакого нет. Мы тихие.
И король Адам был вынужден кормить двенадцать тысяч ртов чужой армии. Тут и рад бы завести свою - а на какие шиши? В коронной казне - медный грош и три грустные мыши.
Чарторыйский был человеком деятельным. Поэтому он немедленно повысил пошлины на ввоз промышленных товаров, как два года назад поступили восточные соседи. Это было удобно - живые деньги в казну, теплые места на таможне для своих людишек, а в потенциале - развитие промышленности.
Вот только если Россия могла выбирать между товаром из Англии или Франции свободно, Польша получала такой товар все больше из Пруссии. И Фридрих Второй разозлился. Нет, воевать он не стал. Он просто решил отобрать свои деньги обратно. Невдалеке от городишки Мариенвердера Пруссия выходила своей восточной границей к Висле.
Пруссаки живо насыпали там земляной бастион, установили батарею тяжелых крепостных орудий - и стали досматривать любой проходящий по Висле корабль под угрозой потопления. Досмотрев судно, прусские таможенники оценивали товары в его трюмах. И требовали пошлину. Ни много, ни мало - пятнадцать процентов.
Судоходство по Висле встало. А польские дороги были никак не лучше русских.
Пришлось Чарторыйскому идти с поклоном к русским послам - а через них к императорам. И просить урезонить разбушевавшегося Фридриха. Он, в конце концов, чей союзник?
- Я в своем праве, - настаивал Фридрих, - это мои воды, раз простреливаются из пушек, стоящих на моей земле. А еще вы можете снизить пошлины на прусские товары. На прочие можете оставить. Мне же лучше.
Торговались почти пол года. И вот наконец вахта на Висле закончилась.
Королю снова напомнили о диссидентах.
Адам Чарторыйский слово держал. И от званых, но приевшихся гостей спешил избавиться. Правда, сам говорить не стал. Погнушался. Выставил за себя примаса.
Русские послы следили из-за занавесочки. Вот примас Подоский начал речь. Слово, другое - и вот орет уже весь сейм, зрители на галереях выхватывают сабли. Сыплются поспешные клятвы умереть за веру.
Баглир тихонько поднялся и пошел вниз, в кипящую залу. Пару раз его останавливали люди с беспокойными умными лицами, уговаривали - не надо туда идти, примас еле спасся. По лицам было видно - об этом жалеют. Подоский был известен как самый продажный говорун королевства. Баглир кивал и шел дальше.
Взошел на покинутое примасом место. Грохнул кулаком по трибуне. Не помогло. Воинственные вопли больно били по ушам.
- Перестаньте кричать! - надрывая глотку, пролаял он. - Перестаньте шуметь, не то я вам сам пошумлю. А мой шум будет погромче вашего.
И правда, стало тише.
- Я не буду говорить о праве, о справедливости, о добрососедстве, - заявил он. - Я скажу грубо и жестоко, как скажет вам не всякий солдат. Любое государство стоит на доверии, а подрывается ненавистью. Любое государство стоит на страхе, а подрывается презрением. И если в некоторых ваших областях такое действие этого сейма отзовется ненавистью и презрением к вашему кликушеству - долго ли они останутся в пределах Речи Посполитой?
И прочитал русское предложение. Оно было весьма умеренным и требовало для православных не столько даже равенства - сколько спокойствия. Началось голосование. И вопрос шел не так уж плохо - но тут черед дошел до краковского епископа Солтыка. И тот возгласил вето.
Баглир равнодушно пожал плечами и ушел.
- Отменят вето, вот и повторим, - заявил он позже, - не то придется все делать самим. Посредством войска.
Этот срок пришел через неделю. Как только сейм постановил отменить вето, Баглир объявил, что будет настаивать на повторном обсуждении вопроса о правах диссидентов.
Пришлось ему повторить свои прежние угрозы. Но главное - за день до голосования главные крикуны вдруг исчезли. Не то чтобы неизвестно куда - к ним в дома вошли русские солдаты и увезли оппозицию прочь от города. Епископ Солтык тогда ужинал у маршалка литовского, Мнишка. Услыхав об арестах, пытался остаться на ночь, но был схвачен и в гостях.
Поэтому, едва сейм увидел князя Тембенчинского, зал взорвался негодованием.
- Потише! - прикрикнул на депутатов Баглир. - Я вам уже говорил: на любой шум отвечу большим шумом. Говорите по одному, тихо и учтиво - и я с удовольствием вас выслушаю.
- А говорить тихо, так не услышишь!
- Не беспокойтесь, господа, - услышу. Я на ухо силен. Сосед ваш не услышит - а я все разберу.
- Тогда, ксенже Михал, отпустите Солтыка и остальных.
- А зачем? Какое мне дело до каких-то католиков?
Снова волна гнева.
- Еще раз - тише! Да отпустил я с утра вашего Солтыка и всех его конфидентов. Просто хотел им показать нынешнюю ситуацию с другой стороны. Если одного человека можно лишить самых простых прав - то и другие могут тому же подвергнуться.
- А если Солтык на свободе - то где же он?
- А прежде чем отпустить, его отвезли подальше от Варшавы… Так что на сегодняшнее заседание он не успеет. Но ведь кворум есть?
Потом выступал король. И намекнул депутатам - дайте гостям то, чего они хотят. Иначе не уйдут. И большинство согласилось с королем.
Баглир немедленно заявил, что его присутствие пока не требуется, - и исчез, по его словам, в отпуск по семейным обстоятельствам.
Причина у него была самая уважительная - Виа собиралась рожать. Предлагаемых наперебой акушеров и бабок Виа напрочь отвергла, заявив, что тимматская подготовка офицера очистки включает в себя еще не то. Так что если что-то пойдет неправильно - помочь ей может только муж. Ну а если все будет правильно - оближет с ней на пару малыша и посидит с младенцем до тех пор, пока маленького не станет возможным доверить нянькам.
- Зачем облизывать-то? - удивилась Елизавета Воронцова.
- Иначе Михель малыша съест, - объяснила Виа, - и ничего не поделаешь - так мы устроены. Зато если оближет, будет сидеть над ним с ятаганом и никого не подпускать, кроме меня. Пока маленький молоком кормиться не перестанет.
Разумеется, все получилось не так. Для начала Виа родила четверню, хотя у ее сородичей считалась невозможной даже тройня. Облизав потомство, Баглир закутал и сложил слепые, лысые и бескрылые комки рядком в заготовленную колыбельку. Которую рассчитывали, на редкий случай, на двойню. И заступил на определенный природой пост. Причем, по тимматскому обычаю, прихватил с собой не только ятаган.
Потом вмешался император Иоанн. Сначала он просто напрашивался на крестины. Узнав, что на седьмой день младенцы не будут крещены, вознегодовал. И прислал в Дом-на-Фонтанке приказ. Виа, слетав в Зимний, вернула его с наддранием и антиассигнацией Петра. То есть уравновешивающей подписью под отрицательной резолюцией.
Пришлось - впервые за два года - побеспокоить князя-кесаря Румянцева. Петр Александрович честно попытался рассудить дело.
- Почему не крестить-то? - спросил недоуменно.
Виа объяснила. И опасность для жизни малышей. И опасность для жизни священника.
- Я всегда знал, что твой Мишка именно хорек, но не знал, что такой приличный, - заявил ей Румянцев. - Ну и ладно. А почему крестины отложить нельзя?
Император Иоанн разразился страстной теологической филиппикой. Князь-кесарь понял из его доводов половину.
- Пошли поговорим со счастливым отцом, - решил он.
Виа сразу стала ломать руки.
- Он же и вас…
- Я с ним через дверь поговорю. Это-то он вынесет?
Виа торопливо закивала.
Баглир находился в служебной квартире в Аничковом дворце. И был самим собой примерно наполовину. Эта половина перечитывала записки Манштейна, черкая пометки на полях. Вторая половина неотрывно бдела над потомством, слушая - не свистнут ли тихонько, давая знать о неудовольствии. Крикливостью его дети не отличались.
Когда в дверь постучали, правая рука сама легла на рукоять ятагана. Левая выпустила когти.
- Виа?
- Не только. Вы меня слышите, Михаил Петрович? Я Румянцев.
- Я вас узнал по голосу. Не заходите - убью.
Сказал буднично так. Как "здравия желаю". Князю-кесарю стало ясно - убьет. Ну и ладно. Петр Александрович описал ситуацию.
- А в чем затык? - поинтересовался Баглир.
- Загвоздка, - поправила его Виа. - Понабрался ты в Варшаве чужеземных словечек.
Баглир на поправку внимания не обратил.
- Ваших детей до появления на свет не крестят, - продолжил он, - а видели бы вы моих, Петр Александрович. Слепые, лысые, не кричат, не ползают даже. Потому им и нужно такое внимание. А как уподобятся вашим младенцам, глаза откроют, крылья прорежут, кричать станут - тогда и я мешать уже не буду. Тогда и окрестим. А государь Иван Антонович торопить будет - скажите ему, что так нас устроил тот, кто создал и все остальное…
В Польше все недовольные ждали лишь до тех пор, пока русские войска не ушли из страны. А уходили русские со скоростью в стельку пьяной улитки. Но как ни старались - за полгода управились.
И сразу в городке Баре возникла конфедерация.
То есть законный, оформленный по всем правилам мятеж. Еще конфедерация должна была соблюдать некоторые правила - но на такие вещи уже сотню лет никто внимания не обращал.
Конфедерация требовала отмены всех решений предыдущего сейма, восстановления вето и разрыва соглашения о диссидентах. Бердичев и Краков пали сразу. Небольшое королевское войско только и могло, что прикрыть столицу.
Опять позвали русских. Русские, по обыкновению, были не готовы и принялись долго запрягать. А потом шли со скоростью тяжело похмельной улитки.
Конфедераты от нечего делать рассыпались бандами. Законно - грабили, законно - вешали любого встречного. Особенно прославился отряд ротмистра Хлебовского, обожавшего ревизовать местечки - то есть устраивать погромы православных жителей. При этом не просто били - забивали до смерти. Вешал же сей удалец и вовсе всех подряд. Даже и католиков. Известное дело - бог на небе узнает своих…
Варшавские газеты писали о нем восторженно!
И тогда вернувшийся в Варшаву отдыхать от отцовских забот и буйных крестин Баглир вспомнил свою основную специализацию. Тимматскую. Подготовка в таких делах у него была больше теоретическая, никакого боевого опыта. Но просто бездельно сидеть на месте он уже не мог. И убедил Кейзерлинга в том, что ему надо на несколько дней покинуть город.
С собой он взял только карту и ружейный шомпол.
Вернулся грустный и голодный. Сжевал, не заметив, два телячьих окорока, полдюжины копченых карпов из Вислы.
- Нету больше Хлебовского, - сообщил послу.
И завалился спать.
Рассказал же свою историю только через три дня. И то - по дипломатическим обстоятельствам.
Гибель удалого ротмистра взбудоражила город. Разгром крестоносного отряда приписали войскам короля. И те под взорами национальной укоризны начали перебегать к конфедератам. И вот мятежники уже заняли Прагу, ближайшее предместье столицы.
- Надо ускорить выдвижение наших войск, - предложил Кейзерлинг, - иначе Чарторыйского детронизируют. Он же за нашу политику пострадал! Его войска Хлебовского вырезали…
- Не надо ничего ускорять, - отрезал Баглир, - слабое государство выгоднее иметь врагом, нежели лицемерным другом. А Хлебовского вырезал не король. Это сделал я.
- У вас есть тут сторонники? - заинтересовался Кейзерлинг.