- Нет-нет, никакой валюты. Вон у Кольки слейся, тогда и подходи, - и незаметно указала на амбала в джинсовой куртке, плечистого, мордатого и крайне самоуверенного. Сосредоточенно он жевал резинку, курил американский "Кент" и нес в народ трусы-"недельку", паленые, польские, по 25 рублей.
- Возьмешь? - показал ему Буров Франклина, оценил жадный блеск в глазах, дернувшийся кадык. - Отдам по трехе.
- А мы не пьем, и не тянет, - отозвался амбал, глянул в свою очередь изучающе на Бурова и выпустил колечко синеватого дыма. - Ты попал, товарищ, не по адресу. Видишь чувака в Байтовых траузерах? Спроси у него, глядишь, и поможет.
- Понял, не дурак, - усмехнулся Буров и двинул к гражданину в белых, вернее, Байтовых штанах. Причем с полнейшим одобрением - лучше играть в конспирашки, нежели в тюремного козла. За доллары-то советская власть по головке не погладит…
А вот чувак в траузерах ему очень не понравился. Выглядел он не барыгой-валютчиком, а совершеннейшим бандитом, из тех, что разрешают свои финансовые проблемы при помощи рихтовочного молотка.
- Надо? - показал ему Буров зелень. - По три?
- Надо, - с готовностью кивнул тот. - А сколько у тебя?
- Двести, - и глазом не моргнул Буров. - Подружимся - смогу еще.
- Ну, тогда пошли. - Белоштанный оскалился и сделался похожим на хорька. - Здесь недалеко. И все будет у нас с тобой тип-топ.
Его манеры, вазомоторика и выражение лица говорили совсем об обратном.
- Погоди минутку, послушай сюда. - Буров тоже улыбнулся, посмотрел как можно ласковее, дружелюбнее. - Мне совсем не нужны прихваты, ментовские разводки и прочие головняки. Все это давно уже сожрано и высрано. А если ты по-другому дышать не можешь, то так и скажи. Все останутся живы и здоровы…
Очень хорошо сказал, исключительно доходчиво, глядя не в глаза - на бульдожий подбородок. Так, что чувак в траузерах ему поверил сразу.
- Лады, - хмыкнул он, - тогда по два с полтиной.
Вот так, как в том анекдоте про пиво - сегодня не разбавляла, поэтому буду недоливать.
- И возьмешь пятьсот, - в тон ему ухмыльнулся Буров. - Ну что, запрессовали?
Запрессовали. Спустились вниз, вышли на Садовую, нырнули в узкую расщелину двора. Место было мрачное, на редкость неуютное, Буров уже стал настраиваться на боевые действия, однако ничего, обошлось, скверный мир, как говорится, лучше хорошей ссоры.
- Я лётом, - заверил белоштанный и скрылся за углом, с тем чтобы вернуться вскоре с пачкой рублей. - Вот, косая с четвертью, без балды. У нас не в церкви, не обманут.
А сам принялся мять, щупать, лапать, изучать с пристрастием американских президентов. Какой у них цвет лица, хрустят ли, в пиджаках ли, с глазами ли, есть ли нитки. Буров в то же время любовался на вождей - были они буры, бородаты и смотрели вприщур, мудро, в коммунистическое завтра. А уж хрустели-то, хрустели…
Наконец ужасный грех, страшнейшее деяние, непростительнейший проступок свершился. На этот раз, слава тебе, господи, без дурных последствий - никого не посадили, не подвергли конфискации, не приговорили к расстрелу.
И пошли - белопорточный хищник в одну сторону, а Буров - в другую, причем оба преисполненные надежд и оптимизма… С такими попутчиками, как Ленин и Франклин, дорога к коммунизму кажется короче. Впрочем, неизвестно, как там хищник, а вот Буров долго гулять не стал - взял такси, уселся в кресле и скомандовал негромко:
- К Варшавскому вокзалу.
Вышел на Измайловском, у Троицкого собора, купил роскошный, с хороший веник, букет и не спеша направился на юг, в сторону главной городской клоаки - гранитный, на высоком пьедестале, вождь служил ему надежным ориентиром. Скоро Буров уже был на месте, в самом эпицентре вокзальной суеты. Пыхтели поезда, покрикивали носильщики, держался за имущество путешествующий народ. Фырчали по-лошадиному автоматы с газировкой, продавались пирожки и эскимо, милиция потела, не вызывала лучших чувств, изображала добродетель и была насквозь фальшива. В Багдаде все спокойно! Какие там проститутки, частные извозчики и сдатчики жилья! А вот проверить документы у лица кавказской национальности даже не бог - сам начальник главка велел… Да и вообще у всех встречных-поперечных, у кого харя не по нраву…
Бурова менты не трогали. Во-первых, внешность впечатляет, во-вторых, держится уверенно, ну а в-третьих, и это главное, все с ним предельно ясно. Что может делать на вокзале трезвый, хорошо одетый мужик? Хмурый, сосредоточенный, в буржуазном, сразу видно, галстуке и при дорогущем, червонца на два, букете. Ну конечно же, встречать свою бабу, скорее всего законную жену. То есть он не бомж, не извращенец, не социально опасный элемент. И очень может быть, что тот еще товарищ, из партийных или комитетских. Ишь ты, смотрит-то как, уверенно, сурово, пронизывающе до глубины души. Нет, к такому лучше не подходить, не связываться, держаться от дерьма подальше…
А Буров между тем осматривался, покуривал, баюкал букет и остро чувствовал пульсацию кипучей вокзальной жизни: тянули тепловозы, скрипели тормоза, невнятно что-то бормотала из репродуктора сонная дикторша-информатор. Казалось, ее только что оприходовали - злостно, орально, разнузданно и вшестером. А вообще-то в плане секса здесь было все в порядке, "ночные бабочки" и днем шатались табунами. И какой же это мудак придумал, что самое блядское место в городе - это Московский вокзал? Глупости, куда ему до Варшавского! А уж до Смольного-то…
Сориентировался Буров быстро - подвалил к "диспетчеру" на привокзальной площади, купил координаты комнаты, сдаваемой внаем, и двинулся по направлению к Обводному. Идти было недалеко, на 11-ю Красноармейскую. Уже на Лермонтовском он вспомнил про букет, взглянул на нежно-розовые, в полуроспуске розы и неожиданно досадливо вздохнул - представил, как выбрасывает их в зловоние помойки. А потому пошел другим путем, традиционным - выбрал барышню посимпатичнее, рванул наперерез, галантнейше оскалился и протянул букет.
- Здравствуйте, девушка, это вам. В честь славной годовщины взятия Бастилии.
Лихо подмигнул, быстро сделал ручкой - и ножками, ножками, ножками… Заметил только удивленный взгляд, пушистые длинные ресницы, цветущие, дрогнувшие благодарно губы, такие же свежие, как и розы. Некогда, некогда, не до баб-с. Надо разобраться до конца с жильем, купить харч, припасов, одежку по сезону. Чтобы было все в ажуре. Ну а уж тогда…
Неизвестно, как в плане остального, а вот на 11-й Красноармейской улице гармонии не наблюдалось, все там было не в ажуре - в пышном, безразмерном саване. Белой пеной он лежал на крышах, со стороны казалось, что дома в округе разом поседели. И дело было вовсе не в тополях - в "циклонах" мебельной шараги, работающей по соседству.
"Да, порубили все дубы на гробы. - Буров посмотрел на опилочный Везувий, почему-то сразу вспомнил Владимира Семеныча и, выматерив районное начальство, перевел глаза на номер на фасаде. - Так, есть контакт. Вот эта улица, вот этот дом". Завернул под арку, отыскал подъезд, двинулся по древним вытоптанным ступеням. Нужная дверь была на третьем этаже - черная, обшарпанная, не крашенная вечность, с пуговками кнопок на грязном косяке. Против одной было написано, крупно, чернильным карандашом: "Панфиловым". Буров позвонил, приоткрыл рот, затаив дыхание, прислушался. Вначале ничего не изменилось, затем послышались шаги, щелкнул выключатель, и женский голос спросил:
- Кто там?
Негромкий такой голос, измятый, совершенно бесцветный.
- Здравствуйте, это насчет жилья, - бодро отозвался Буров, - мне ваш адресок дали на вокзале.
- А, - трудно отодвинулась щеколда, клацнул, будто выстрелил, замок, скрипнули несмазанные петли. - Заходите…
Буров оказался в полутемном коридоре, вежливо, с достоинством кивнул и улыбнулся не старой еще женщине:
- Еще раз здравствуйте.
- Здрасте, здрасте, - поежилась она, задвинула щеколду и показала Бурову дорогу к опухшей из-за утепления двери. - Сюда.
За дверью находилась комната, сразу видно, бывшая буржуйская - высокие потолки, изысканная лепнина, массивные, с бронзовыми ручками, рамы. А вот обстановочка была самая что ни на есть советская, идеологически правильная, от развитого социализма - холодильник "Юрюзань", шифоньер "Полтава", стол-книжка "С приветом", секретер "Хельга" и телевизор "Радуга" - опасной раскорякой. За столом в обществе борща сидел мужчина; сразу чувствовалось, что ему не до еды. Да и вообще оптимизма он не излучал.
- Ваня, вот, насчет комнаты пришли, - сказала женщина, прикусила губу и посмотрела на Бурова без всякого выражения: - Да вы присядьте.
- В марте, - сказал мужчина, тоже посмотрев на Бурова, - у перевала Саланг…
А Буров смотрел на секретер, на фото ефрейтора-танкиста. Широко улыбающегося. Загорелого до черноты. В черной рамке…
- У меня сын тоже был танкист, - наконец сказал он, заплатил за месяц вперед и в молчании отправился к себе - вдоль по коридору, в комнату по соседству. Ему мучительно хотелось дотянуться до всей этой сволочи наверху, заглянуть в нечеловеческие, белые от ужаса глаза, вырвать с корнем, с позвонками, с трахеями лживые, блудливые языки. Ну а уж потом…
"Да, мечтать не вредно", - сразу же одернул он себя, открыл замок, поладил с дверью и занялся вплотную реалиями - нужно было не мечтать, а выживать. Так что повесил Буров плащ, снял пиджак, расстался с галстуком и, с лихостью засучив рукава, отправился по магазинам, благо денег хватало. Все купил, ничего не забыл - харч, посуду, белье, мелочевку, одежду, обувку, суму для добра. Выживать-то, оно лучше с комфортом. А затарившись, вернулся Буров домой, устроился основательно на кухне и принялся сочетать на сковородке яйца, помидоры и колбасу. Только забрызгало, заскворчало масло да пошел ядреный, вызывающий слюноотделение дух. В пельменной небось таким вот не накормят, да и нечего шастать-то по общепитам - без документов, прописки и постоянной работы сто процентов, что впрок не пойдет…
А вообще на кухне было тягостно - тесно, скученно, жарко, как в аду. Шипело молоко, плевались чайники, гудели, куда там иерихонской, водопроводные трубы. Воздух был стояч, ощутимо плотен и густо отдавал замусорившимся сливом. Кухонные аборигены на появление Бурова отреагировали вяло, все занимались своими собственными делами: сплетничал, недобро озираясь, прекрасный пол, жарил яйца с вермишелью и макаронами гражданин с перепою, еще один, но уже конкретно датый, с трудом удерживая баланс, взывал из уголка:
- Люсь, а Люсь! Ну пропиши, а?
- Заткнись, рецидивист! Замолкни, уголовник! - грозно отвечали ему. - Так было хорошо без тебя эти полгода. Сказано ведь ясно: не пропишу.
- Люсь, ну как же так, Люсь? Ведь и ремонты, и ковры, и хрусталя, и мебеля, - пьяно расплакались в углу. - Все, все вот этими натруженными руками. Все в дом, все в дом… И что же мне теперь - шиш?
- Вот такой, с маком, - подтвердили ему. - Вали. А будешь занудничать - участкового позову. Катись, исчезни с глаз моих, бандит.
- Эх, Люся, Люся, - всхлипнули в углу, - ну какая же ты сука, Люся. Ведь без прописки меня на службу не берут. Что же мне, опять в тюрьму, а? Нет, такие законы придумал не человек. Дьявол все это придумал, сатана. И живем мы все в аду…
Через минуту страдалец уже спал, сидя, свесив на грудь лобастую, с оттопыренными ушами голову. На его губах кривилась детская улыбка, как видно, снилось ему что-то очень хорошее. Единственный, кто вступил в общение с Буровым, был бойкий абориген в вельветовых штанах.
- Привет, - сказал он. - У Панфиловых приземлился? Как соскучишься, давай ко мне, у меня по видику показ. Все укомплектовано - Брюс Ли, Чак Норрис и бляди. В "Баррикаде" небось такого не увидишь. Сеансы четные, вход четвертак. Девятая дверь по левой стороне от сортира. Слушай, а девочку тебе не надо? Только свистни, будет через час.
- Я подумаю, - заверил его Буров, дружески подмигнул, взял в одну руку сковородку, в другую свистящий чайник и решительно направился к себе - подкрепляться. Есть в компании кухонных аборигенов ему что-то не хотелось.
Потом он, переваривая пищу, ходил кругами по тесной комнате, курил "Союз-Апполон" и слушал ленинградское радио. В продажу, оказывается, поступили новинки - макароны "Соломка" и ацидофилиновое молоко, превосходящее по своим вкусовым качествам кефир и ряженку. Изысканным вкусом отличались также творожные торты следующих сортов: "Кофейный", "Шоколадный" и "Фруктовый". Стоил полукилограммовый торт 1 руб. 61 коп. С ним удачно сочеталась чашечка горячего какао "Золотой ярлык". Отличным десертом являлись крема производства Ленинградского пищевого комбината. Они выпускались трех видов: заварной, кофейный и шоколадный и были необыкновенно вкусны и просты в приготовлении - всего-то залить содержимое пачки водой, довести до кипения и через минуту ваш деликатес готов. Приятного вам аппетита.
"Мерси. - Буров, озверев, вытащил шнур, подошел к окну, горестно вздохнул. - М-да… Сижу, трам-пам-пам-пам, в темнице сырой, трам-пам-пам-пам-пам-пам, орел молодой…"
Собственно, не такой уж и молодой, и не такая уж и темница, однако без документов попусту носа лучше не высовывать. М-да, дела… Ладно, хрен с ним, прорвемся. Как там у Гайдара-то? Нам бы день простоять да ночь продержаться. И вспомнился тут Бурову Мальчиш-Кибальчиш таким, как рисовали его в пионерских бестселлерах: при классовом враге и в буденовке на вырост, затем настала очередь поганца Плохиша - при бочке с вареньем и при корзине с печеньем, затем воображение намалевало Буржуина, ну а затем… В общем, делать было решительно нечего, разве что загибаться от скуки. Так что подумал Буров, подумал и погибать от скуки не стал - глянув на часы, пошел искать девятую дверь от сортира. Нашел без труда - та то и дело хлопала, пропуская зрителей; желающих полюбоваться на видео хватало в избытке.
- А, это ты, сосед, - ухмыльнулся Бурову бойкий абориген, принял четвертак, кивнул и указал на место рядом с телевизором. - Седай, гостем будешь. - Посмотрел оценивающе на почтеннейшую публику, с деловитостью вздохнул и, достав кассету из картонного футляра, сунул ее в недра видеомагнитофона. - Первый фильм про смертельное боевое кунг-фу с Брюсом Ли. "Войти в дракона" называется!
"Панасоник" заурчал, по экрану пошли титры, публика заволновалась, заерзала - ну когда же, когда. И вот началось - жуткая интрига, несусветный злодей, безупречный герой, раздающий негодяям сокрушительные оплеухи. Руками, ногами, плечами, головой, на земле, под землей, ясным днем и темной ночью. Американо-китайское кинематографическое чудо, маленький, но грозный дракончик Брюс Ли. Глядя на него, Буров вспомнил сказку про шустрого блудливого кота, выбившегося волей случая в лесные воеводы. Кот тот требовал в кормление быка, тигром кидался на него, рвал когтями, а звери, стоя в отдалении, умилялись, дико радовались и преданно шептали: "Воевода-то у нас хоть и мал, зато прожорлив. Ох и грозен же у нас воевода, просто зверь…"
Наконец добро восторжествовало, злодеи угомонились навсегда, а положительный герой пошел себе дальше, по пути добродетели, альтруизма и духовного совершенства. Фильм закончился.
- Следующая лента про любовь. "Мокрые щелки" называется, - громко объявил бойкий абориген, а на экране уже пошло-поехало, покатилось-понеслось без всяких там титров - и так, и этак, и вот так, и стоя, и лежа, и в упор-приседе. Публика задышала, истомно напряглась, почувствовала волнение в крови. Вот это да, вот это кино, под такое не надо и водки. Как пробирает-то, до глубины души, действительно, наиглавнейшее из всех искусств…
В самый разгар действа, происходившего на кухне, один из зрителей встал, схватился за штаны и придвинулся к бойкому аборигену:
- Где здесь у вас сортир? А, в конце коридора? Спасибо.
Публика посмотрела ему в спину с презрением - что, сломался мальчонка, онанировать побежал? Не совладал с кипением гормонов?
Нет, это был совсем не онанист. И минуты не прошло после его ухода, как накрылось электричество - телевизор померк, "панасоник" вырубился, блуд на три персоны на кухонном столе внезапно оборвался на самом интересном.
- У, трагедия, облом… - Народ заволновался, подавленно вздохнул и с надеждой посмотрел на бойкого аборигена: - Кино давай, кино!
А в коридоре уже слышались шаги, негромкие, уверенные, зловеще-неотвратимые, даже и наиполнейшему кретину было ясно, что это приближается беда. Вспыхнули лампы, открылась дверь, и в комнату пожаловала добрая дюжина молодцов, рослых, плечистых и в общем-то совсем не добрых.
- Всем встать! Руки за голову и лицом к стене! Живо! Живо! Товарищи понятые, пожалуйста сюда!