Сюда - это к "панасонику", из которого гадюкой-змеей уже выползала кассета с порнухой. За распространение которой, да еще с целью наживы, гуманный и справедливый советский суд по головке не погладит. Всхлипнул, запечалился, побледнел как смерть бойкий абориген - ему уже мерещилась параша; бодро, в унисон закивали головами понятые - на лбах их явственно читалось: "нанятые"; принялись шерстить почтеннейшую публику по всей науке товарищи - документы, объяснительную, желание содействовать работе органов… Ну а Буров стоял себе у стеночки, искоса посматривал через плечо - в одном из молодцов он узнал героя, пытавшегося задержать его у бани. Вот ведь, блин, хоть и с забинтованным носом, с залепленным глазом, а на своих двоих. Ходит, гад, и не под себя.
"Да, старею, теряю форму. Все, надо переходить на диету, бросать курить и не общаться с бабами", - казнил, уязвлял себя Буров, тяжело вздыхал, правда недолго, скоро очередь дошла и до него.
- А ну документы давай!
- С собой, извините, нету. Все присутствует в полном объеме, но, еще раз извиняюсь, в соседней комнате. И краснокожая паспортина, и партийный билет, и читательский, и профсоюзный, - изобразил Буров идиота, подобострастно хмыкнул и преданно заглянул в глаза: - Разрешите принесть? Я - мухой.
- Коля, присмотри за ним, - последовала команда, и Бурова взял за локоть давешний подбитоносый молодец.
- А ну двигай, живо!
- Живо, извиняюсь, не могу. У меня геморрой первой степени, - крайне огорчился Буров. - Осложненный выпадением кишки. Показать?
- Не надо, - твердо отказался Коля, быстренько руку убрал и вытер ее о подкладку пиджака. - Ладно, двигай как можешь.
- Как начальство скажет, - ухмыльнулся Буров и у себя в комнате двинул действительно, как мог. Так, что Коля замер на мгновение, закатил глаза и безвольно грохнулся носом об пол - похоже, день сегодняшний у него не задался. - Ну вот и молодец, хороший мальчик, - похвалил его Буров, задраил дверь и принялся поспешно собираться.
Набил сумчонку, накинул плащ, с легкостью вскочил на подоконник. Теперь следовало допрыгнуть до водосточной трубы, крепко обняться с ней и спуститься на землю. Плевое дело, ерунда, к тому же на тротуаре еще опилки не убрали…
- Эх-ма, - сбросил Буров сумочку, чтобы не мешала, - шмотки, деньги, харч асфальта не боятся, цепко ухватился за трубу и принялся изображать коалу. И все было хорошо, все было преотлично, пока не вмешался случай в лице, вернее, в наглой морде огромного черного пуделя, каким изображают Артемона.
- Ряв! - сказал он Бурову, когда тот был на полпути, схватил зубами сумочку и резво поволок вдаль, только замелькали задние, в фальшивых галифе, лапы. Учуял, видно, гад, краковскую полукопченую в количестве полутора килограммов.
- Стой, сволочь, - прошептал Буров, ибо подавать голос в полной мере не решался из соображений конспирации. - Шкуру сдеру! Чучелом сделаю!
Какое там, лохматый паразит не обернулся даже. Просто сбавил ход, остановился и принялся с рычанием вгрызаться в сумку. Колбаса не колбаса, бельишко не бельишко… Господи, не допусти, чтоб финансы взял на зуб!
- Ну, Каштанка… - Буров сконцентрировался, завис на руках, мягко, по-кошачьи спрыгнул на землю и разъяренным тигром кинулся по шкуру похитителя. - Ну, сейчас все будет тебе, как в Корее.
Только как в Корейской Народной Республике не получилось. Пудель уже пребывал в компании с хозяйкой, которая стыдила его, ругала, пыталась всячески отвлечь от сумочки и называла Барсиком. Держалась она от питомца на расстоянии вытянутой руки.
"Так, значит, еще и Барсик?" - удивился Буров, подбежал поближе и удивился еще больше - в хозяйке пуделя он узнал свою избранницу, которую сегодня одарил букетом. Признали и его - с улыбкой изумления, сиянием карих глаз и бархатными обертонами в голосе.
- А, загадочный незнакомец! Ваш букет великолепен…
- Не стоит благодарности. Он похож на вас.
Буров усмехнулся, вошел на дистанцию и, мастерски чувствуя момент, вырвал-таки свое имущество из цепких звериных лап. За что был немедленно наказан - с размахом тяпнут за ногу и лихо, трехэтажно облаян. Не хуже их сиятельства Орлова-Чесменского, только на собачий манер.
- М-да. - Буров посмотрел на испоганенные штаны, на обслюнявленно-пожеванную сумочку, горестно вздохнул. - Друг человека. Его от бешенства-то хоть прививали?
- Да не подумайте чего плохого, у нас заразы нет. Мы просто балуемся сегодня, в игривом настроении. - Хозяйка, сдерживая хохот, прикусила губу, в глазах ее, под длинными ресницами, играли бесенята. - А штаны вам мы готовы компенсировать всеми нашими доступными способами. Ну, чего желаете? Как у вас, загадочный незнакомец, с воображением, а?
Веселая такая девушка, общительная, ничего не скажешь. С фигурой, с языком. Похожа на Венеру Милосскую, только с руками, в мини-юбке и с румянцем во всю щеку. А вот пудель, сволочь, на цербера похож. На цепь бы его, к дубу, на пониженную жирность…
- С воображением у нас все в порядке…
Буров, возрадовавшись, запнулся на миг, отчетливо почувствовал себя балбесом Васькой, а в это время, нарушая тишину, затопали каблуки, захлопали двери, забегали, засуетились энергичные люди. Откуда-то из-за угла вывернулась машина, пронзила июльский вечер буравами фар. Все стало как-то муторно, нехорошо, тревожно, напряженно.
"Так, значит, Колю нашли". Буров заметил приближающиеся тени, мысленно кастрировал пуделя и с напором, но в то же время ласково заглянул в глаза хозяйке:
- Чур, не шевелиться. Уговор дороже денег.
А сам придвинулся вплотную, обнял, с ходу нашел губами губы. Сочные, упругие, пахнущие клубникой. Странно, его тут же обняли в ответ, крепко, порывисто, с какой-то подкупающей естественностью, и поцелуй получился обоюдный, самый что ни на есть настоящий - сладостный, упоительный, невыразимо грешный и пылкий. Такой, что Буров даже не заметил, как товарищи прошли стороной, затопали себе каблучищами по направлению к Московскому. Однако недолго длился волшебный миг, чудесное мгновение - откуда-то из дворов вывернулся пудель, задрал свою левую заднюю в фальшивом галифе и мощно пустил струю. Журчание ее, отнюдь не хрустальное, сразу же развеяло все чары.
- Скажи, это все из-за тебя? - шепотом спросили Бурова, мягко разорвали объятия и указали на подъехавшую "Волгу", на транспорт неотложной помощи, в которую грузили тело. - Меня зовут Лена. А кто ты?
Вот ведь, умненькая девочка, и наблюдательная притом. Как ни была занята, а связала причину со следствием. Право же, вот редкое сочетание - и красавица, и умница. Да еще с бюстом…
- Разрешите представиться: Василий Гаврилович Буров, израильский шпион. - Буров усмехался, сделал полупоклон и, неожиданно вновь почувствовав себя Васькой-капитаном, взял свою новую знакомую за руку. - Давай пойдем отсюда куда подальше. А то заберут нас с тобой на пару и всех собак навесят, какие есть. И начнут вот с кого, - и Буров подмигнул поганцу пуделю, впрочем, не такому уж и поганцу. Не будь его, не было бы ни Лены, ни… всего того, что еще, дай-то бог, может быть…
- Ну что, пошли, шпион, ко мне. - Лена хмыкнула, руки не отняла и, когда уже перешли через дорогу, неожиданно рассмеялась: - Что-то хреново вас там, в Израиле, готовят. Целоваться ты совершенно не умеешь. А еще говорят, у вас там обрезание…
- Ага, такое, что ты можешь полностью положиться на мою добропорядочность, - в тон ей ответил Буров, улыбнулся про себя и воровато посмотрел на ее бюст.
"Пятый номер? Нет, четвертый. Нет, пятый. Хорошо бы проверить…"
Шли недолго. Жила Лена в большом старом доме неподалеку от Фонтанки - выцветший фасад, некрашеные рамы, тусклая лампочка над входом в подъезд. Во дворе - кустики сирени, тщательно пронумерованные гаражи, древний, щелястый, доживающий свой век, донельзя загаженный сарай-дровенник. Тоска. Квартирка, расположенная на пятом этаже, также к оптимизму не располагала - длинный коридор, бесчисленные двери, запах кухни, времени, запущенных удобств.
- А вот и моя келья. - Лена клацнула замком, распахнула дверь, щелкнула, пошарив по обоям, выключателем. - Заходи, осваивайся, а я пойду сдам зверя на руки хозяину.
И она направилась с пуделем вдоль по коридору; после нее остался запах свежести, женщины, каких-то дивных, будоражащих мысли цветов…
Ладно, Буров вошел, начал осматриваться. В комнате все было чисто, опрятно и без излишеств - кресло-диван в углу, ящик телевизора у окна, ваза с буровским букетом на столе. Радовали глаз макулатурные тома, щербато чернело пианино, по радио занудно солировали про Карелию, которая будет долго сниться. Обстановка как обстановка - типовой комплект труженицы общества развитого социализма, хвала аллаху, труженицы с фантазией, хорошим вкусом и приличной зарплатой. Зато на подоконнике, на стенах, на свежайшей скатерти имело место быть нечто оригинальное - листы с эскизами, набросками, акварелями, рисунки темперой, гуашью, маслом. Вздыбленные кони Клодта, ржавый купол Исаакия, тонко улыбающиеся сфинксы из Фив. Те самые, к которым нужно в понедельник к 14.00 как штык…
"А ведь и впрямь умница и красавица. Здорово чувствует цвет", - искренне восхитился Буров, в общем-то к живописи равнодушный, кашлянув, подошел к столу, взял кубик Рубика и не удержался - принялся вертеть его, крутить, хорошо еще не пробовать на зуб. Только без толку, то есть безрезультатно. Не удивительно - столько лет прошло, Васьки-капитана уже нет, остался там, в далеком прошлом…
- О, никак израильские шпионы хотят похитить тайну Рубика? - мощно толкнув дверь, вошла Лена, в руке она держала чайник. - Можешь не стараться, в прошлом номере "Науки и жизни" дали полный алгоритм его сборки. Ну что, будем чай пить? Мацы-то, уж извини, сегодня не завезли, да и ливерная колбаса уж явно не кошерная. - Она подмигнула и принялась вытаскивать из холодильника масло, сыр, сгущенку, початую банку шпротов. - Если очень хочется есть, могу пельменей.
- Спасибо на добром слове, - отказался Буров и потянул из сумочки надкушенную колбасу, пожеванные сосиски, измочаленных цыплят. - Уж не побрезгуйте, душа-девица…
- Ну, вообще-то, я была замужем. - Лена вздохнула, сделала гримаску и быстренько пустила буровскую колбасу в дело, на бутерброды. - К тому же протезист-стоматолог по специальности. Так что этим нас не испугать, - и она покосилась на цыплят, посиневших, зачуханных, по рубль десять за кэгэ. Действительно очень страшных.
- А я-то решил, что ты служишь музам, - сдержанно удивился Буров и посмотрел на Медного, запечатленного в гуаши, всадника. - Вон как здорово, сразу чувствуется профессионализм. Да и вообще, - он улыбнулся и перевел глаза на Лену, - чувствуется натура тонкая, артистичная…
- Смотри-ка ты, израильский шпион, а как лопочет-то по-нашему, - умилилась Лена, поднялась и вытащила из шкафчика бутылку. - Открывай, маршальский. Выпьем за безбрежное счастье…
"Как дама скажет", - согласился Буров и принялся без энтузиазма откупоривать коньяк - пить ему что-то совершенно не хотелось. Тем не менее налил, приосанился, блеснул красноречием:
- За тебя! За ум и красоту.
- Спасибо, гражданин израильский шпион, уважил. - Лена без церемоний выпила, взялась за колбасу. - Только слышится мне в вашем голосе сарказм. Признайся, Вася, ты ведь в глубине души меня безнравственной считаешь. Дешевкой, кидающейся на любого мужика. В том-то и дело, Васечка, что не на любого. - Она вздохнула, и на лицо ее набежала тень. - Ты был когда-нибудь в Ивановской губернии, столице нашего текстиля? Не видел парки Судогды и Шуи, где на скамейках прозябают одинокие, согласные на все аборигенши? Те самые, на которых по статистике - нет, не девять ребят - один, да и тот пьяный, грязный и поганый. К любой можно подойти и сделать приглашение: "Посопим?" И ни одна не откажется - сопят тут же, в кустах, с превеликим удовольствием. А что делать? Если идет по фабрике баба с фонарем - ей не сочувствуют, ей завидуют. Как же, при мужике. И видать, любит, раз в глаз дает. Так вот, я, Васечка, - Лена вдруг рассмеялась, резко замолчала и принялась разливать коньяк, - родом из этих мест… А здесь, в Питере, оно, конечно, мужиков хватает, да только все они какие-то серые, аморфные, похожие на амеб. Безликие, безвольные, не способные на поступок. Все мужское из них вытравлено, выбито, предел мечтаний - устроиться потеплей. Неважно, что в дерьме, главное, в парном. А ты, Васечка, не такой, другой породы. Настоящий. Плевать, что обрезан, израильский шпион и совершенно не умеешь целоваться. Ну, будем. Нет-нет, давай на брудершафт, надо же все-таки повышать твою квалификацию…
Как дама скажет - выпили, поцеловались, и Лена, сразу повеселев, направилась к телевизору.
- Ну-с, чем порадуют? Будем мы, черт возьми, культурно отдыхать?
Однако телевизионное вещание как-то не радовало - третья программа не работала, по второй наяривали чувствительный дивертисмент, а первая провоцировала мысли о Барсике, ибо речь в передаче шла конкретно о собаках. Вернее, о бдительном и недремлющем оке первого секретаря обкома партии товарища Григория Васильевича Романова, который разглядел-таки главную причину дефицита мяса. Корень зла, оказывается, был в собаках. Ведь, по сути дела, все совершенно просто - прикинуть поголовье этих хвостатых паразитов, умножить на дневной рацион - и вот она, полная ясность. Вот откуда рыбные четверги, борщи из тушенки в рабочих столовых и бесконечные очереди за суповыми наборами. Вот где собака-то зарыта. Та самая, которая сожрала у пролетариата мясо. А значит, она не домашнее животное, а злобный, контрреволюционно тявкающий классово-идейный враг. И значит, пощады не будет. Будет травля на государственном уровне, гневное обличение в прессе, негодование народных масс, введение налогов, запреты на выгул и ликвидация площадок для оного. А еще - спецмеры по линии ГО, от коих враги народа слепнут, теряют нюх и отправляются прямой дорожкой на живодерню. Вот так, и никаких полумер - собакам собачья смерть. Наш пролетариат в колыбели своей революции должен быть сыт.
- Господи, как же мне обрыдла эта тягомотина, все это мерзкое, вонючее болото. - Лена поднялась, выключила "ящик" и неожиданно улыбнулась, как-то очень по-детски. - Знаешь, какой у меня любимый автор? Александр Грин. Лучше, чем он, никто не писал про счастье. Эх, сесть бы сейчас на тот кораблик, поднять повыше алые паруса - и куда угодно, лишь бы отсюда подальше. Как думаешь, дадут мне ваши политическое убежище? Хотя нет, к вашим я не хочу, только-то и знают - деньги, деньги, деньги. Души им растоптал копытами безжалостный золотой телец. Да и не только им. Весь мир, похоже, катится к чертовой матери. Ты-то, сам израильский шпион, что думаешь по этому поводу?
Вот тебе и девушка с бюстом из славной Ивановской губернии. Начала с отношения полов, а закончила глобальными проблемами. Причем мыслит верно, правильно ставит акценты, ох и доконали же ее, видимо, реалии любимой отчизны. Интересно, до чего же она договорится, когда бутылка с коньяком опустеет?
- Постой, паровоз, не крутитесь, колеса, кондуктор, нажми на тормоза, - дурашливо и несколько не в тему пропел Буров, по новой наполнил рюмашки и, не желая продолжения насчет глобальных проблем, спросил: - Леночка, а что это хозяин Барсика сам животное не выгуливает? Так питомец утомил?
- Да нет, просто ему сегодня нездоровится. - Та бодрый тон не поддержала, вздохнула, дернула плечом. - Ну что, давай. Будь. - Выпила глотком, посмотрела на Бурова. - Видел бы ты, израильский шпион, как его подлечили в советской психушке. Был человек, а стал инвалид. Зато социально не опасен, книжек больше писать не будет…
- Ясно, понятно, - заинтересовался Буров. - Что-нибудь, конечно, антисоветское? Подрывающее священный конституционный строй?
- Да в том-то и дело, что ничего такого криминального, - возмутилась Лена, поднялась и вытащила из холодильника оранжевый грейпфрут. - Все сугубо научно-фантастическое. Экзотика, пирамиды, джунгли, сфинкс, приключения на суше и на море. Слушай, подожди, я схожу помою, а? "Грейпфрут" называется, говорят, лучше ананаса, вчера получила в наборе.
И она пошла на кухню мыть невиданный, недавно появившийся в продаже фрукт грейпфрут, про который писалось в газетах: "Плод следует разрезать пополам, затем поверхность мякоти засыпать сахарным песком, а затем выделившийся сок следует брать ложечкой".
А потом, пока располовиненный грейпфрут доходил потихоньку до кондиции, Лена рассказала странную историю про своего соседа, Анатолия Семеновича Саранцева. Тот был кандидатом-историком, звезд с неба не хватал и, сочетая в меру приятное с полезным, состоял еще в Союзе писателей, достоинствами не блистая, но издаваясь регулярно. Пока не написал тот самый злосчастный опус, в котором поднимал вопрос: а не являются ли пирамиды, сфинкс, зиккураты в Центральной Америке некими вехами, маяками, оставленными посвященными древностями? Теми тайными, сакральными знаками, предупреждающими о некой опасности? Уж не о библейском ли катаклизме, опустошающем периодически нашу грешную Землю? Интересная получилась книжечка, занимательная, только вот очень немногим посчастливилось прочитать ее - тираж быстренько изъяли, а у автора неожиданно нашлась другая книжечка, запрещенная, крамольная, содержания зловещего и антисоветского. И был гуманный советский суд, медицинская экспертиза, трепыхание общественности и осуждение народных масс. Саранцев был признан психически ущербным, естественно, опасным для социума и определен не в узилище - в больницу, с которой не сравнится никакое узилище. Теперь вот ни здоровья, ни семьи, только пенсия по инвалидности, да еще черный, неизвестно как прибившийся пудель, прозванный за свое пристрастие душить крыс Барсиком. Такая вот невеселая история…