3
…Пот. Соленый пот, заливающий глаза, жгучие порезы от бесконечных кустарников, пыль, забившаяся в каждую складку кожи и одежды. Костя и Захар по требованию Тимофея Михайловича отлеживались в повозках под тентами, набираясь сил, но даже здесь было невыносимо. Каково же приходилось тем, кто сейчас топал в колонне?! Толпы закованных в железо рядовых кнехтов, тысячи благородных рыцарей, десятки тысяч слуг изнывали от разошедшегося не на шутку светила.
Возможно, ситуация была бы не такой уж и плохой, если бы не новая тактика, принятая румийским султаном. Потеряв все, обозленный Кылыч-Арслан отводил остатки своих войск перед надвигающейся крестоносной армией. И везде по ходу движения тюрок многочисленным в этой местности христианским поселениям доставалось от бывшего правителя Никеи. Деревни и городки сжигались дотла, источники и колодцы заваливались порубленными телами местных жителей. Не имея возможности помешать войску паломников, Кылыч-Арслан отыгрывался на своих подданных, оставляя освободителям выжженную землю.
У вчерашних триумфаторов начался падеж лошадей – воды в редких ручьях не хватало даже людям. Стали традицией стычки за места у водопоя или в очереди у оставшихся чистыми колодцев. Бочки, предусмотрительно заполненные водой, за которые отвечал рыцарь Тимо, помогли протянуть несколько лишних дней, но что прикажете делать, если колодцы встречаются на пути войска крайне редко и почти все они завалены трупами?! Обессиленное войско шло на далекие дымы все новых пожаров, которыми сельджуки отмечали свой отход.
Несколько отрядов фуражиров, посланных в сторону от основного направления похода, бесславно сгинули в ущельях и холмах, и руководство Христова воинства решило не распылять силы. Теперь, когда на поиски еды и воды уходили многотысячные армии, ход замедлился еще больше.
Лошадей в упряжках заменили сначала на мулов, потом на волов, терпеливо сносивших тяготы пути. Эти медлительные, но замечательно выносливые животные могли, как и верблюды, днями обходиться без воды, зато, дорвавшись до источника, способны были осушить его. То, что с трудом тянула четверка лошадей, легко тащилось парой турецких волов. Те, кто не озаботился добыть или выменять их, перегружали вещи с павших лошадей на себя. Кое-кто приспособил под гужевой транспорт баранов и коз, попадавшихся в горах куда чаще.
Костя попробовал привстать. Когда они выезжали, в обозе было девятнадцать повозок с ранеными… Теперь их осталось четыре… Большинство умерло в первые четыре дня, остальные – когда начались проблемы с водой. Выживали единицы. Поправлялись в основном легкораненые или богатые паломники, способные обеспечить себе должный уход и внимание. Кнехты умирали сотнями. Паломники из бедного сословия – тысячами. Самые слабые, прибившиеся к походу юродивые и крестьяне, не перенесли и двух недель пути по безводной степи. В одну из стоянок на земле осталось лежать почти пять сотен трупов. Легкая смерть.
Их более выносливые товарищи еще держались.
Малышев вылез из повозки и прошелся вдоль вяло тянущейся вереницы медлительных животных. Местные христиане, из тех, кому удалось остаться в живых после отхода тюрок, по мере сил обеспечивали армию паломников всем тем, что удалось сохранить: едой, фуражом, но самое главное, они указывали места, где можно было раздобыть воды. Вот и сейчас около передней повозки шел один из тех бесчисленных помощников, без которых продвижение по вражеской земле было бы невозможным.
Косте показалось, что молодой сириец-проводник что-то проговорил правившему волами воину в сером плаще. Тот односложно ответил, сириец протянул руку, и маленький кусочек пергамента или бумаги перекочевал из одной ладони в другую.
Малышев задержал дыхание. Послание?! В стране, охваченной войной? Связь между воином захватчиков или освободителей, это для кого как, и незнакомым ему местным жителем скорее всего означает шпионаж!
Он поправил перевязь меча и уже собрался позвать людей на помощь, как воин, передавший записку сирийцу, повернулся в профиль, окидывая взглядом прочесывающих склон холма крестоносцев.
Костя юркнул за ближайшую повозку. Человек, передавший послание проводнику, был ему хорошо знаком. Теперь он служил в отряде рыцаря Тимо, а до этого – в дружине баронессы де Ги. Звали его Давид, а чаще по прозвищу – Пипо.
4
– Ты уверен, что это был именно он?
– Сначала был уверен, а сейчас… подумав… – Костя пожал плечами. – Жара, сам понимаешь… – Оруженосец почесал голову. – Да не… Точно он!
Горовой понимал… Понимал он то, что во время войны обвинять одного из своих воинов в предательстве без должных на то оснований было чревато… Прежде всего волнениями среди собственных солдат. Потому и не спешил с выводами.
– Слухай сюда, друже, – Тимофей Михайлович против воли перешел на артистический шепот. – То, что ты заметил, это хорошо, это правильно. Если бы мы были в Италии, то я того Давида и сам сразу кату отдал бы. Но тут надо вести себя… спокойней.
– Чего спокойнее-то? – не понял Малышев.
– Все!.. Говорю, что не надо ничога делать, пока нет уверенности. Не стоит лихоманку на себя звать. Она сама придет.
– Ядреный карась!.. Ты что же, предлагаешь ждать, пока он нам воду отравит?
– Если бы он хотел, то давно б ужо патравил.
Костя недоумевал:
– Но ведь он явно общается с кем-то из врагов!
Казак пожал плечами:
– И шо? Упаси тебя Божа обвинить невиннага. Ты сперва докажи, что он зрадничае, и только потом бери его за шкиворот и тяни к ответу.
Костя ошалело замер. Он ожидал явно не такой реакции рыцаря Тимо на сообщение о том, что один из его людей тайком общается с местными жителями.
– Будь тут Улугбек Карлович, может, он и что-нибудь дельнее прыдумал бы, але ж я вот что скажу. Валлийцы будут следить за тым Пипо, и кали шо, дык возьмут его в оборот. Ты тож прыглядывай. Но сам… Сам не моги! Держись в старонке… Понятно?
Костя кивнул.
– То-то ж!
5
Впрочем, слежки как таковой не было. Дорога на такой близкий Иконий с его источниками отняла все силы у быстро таявшего воинства. Толпы изможденных крестоносцев, большинство из которых потеряли своих коней и значительную часть добычи, мало напоминали блистательную армию, вышедшую из-под Дорилеи.
Захар и Малышев давно брели пешком, облегчая жизнь измученным скакунам. Количество повозок в обозе сократилось с почти двух сотен до семнадцати. И все места на них занимали вода и доспехи тянущегося по краю дороги воинства.
В последние дни тюрки практически не досаждали, что расслабляло пилигримов. Отряды все более расползались, утрачивали боевой порядок. Рыцари, сохранившие лошадей, стремились к пастбищам иконийского оазиса. Измученные кнехты не выдерживали темпа, и кавалерия авангарда оторвалась от основной массы пехоты почти на день пути. Ударь из засады сейчас кто в спину христиан, и победа ему была бы обеспечена.
Но удача улыбнулась латинянам.
К середине августа армии паломников добрались до зарослей и журчащих ручьев оазиса. Потеряв почти треть людей в песках Фригии, Ликаонии и под стенами Дорилеи, крестоносцы наверстывали потерю сил доступными средствами: простые воины отмокали в ручьях и запрудах, благородные устроили охоту на немногочисленных представителей животного мира оазиса. Как ни была кратковременна остановка, она серьезно улучшила положение дел в войсках. Близость Сирии и проповеди монахов вернули пилигримам веру в победу, а слухи о собирающихся под знамена неудачливого Кылыч-Арслана воинов ислама наполнили души паломников решимостью.
Обойдя с юга степи Соленого озера, христиане устремились к Гераклее Каппадокийской, где их уже ждали последние силы врага. Атаку тюркской кавалерии легко отбили рыцари графа Сен-Жиля, а затем, не дожидаясь подхода основных сил, колонны крестоносцев обрушились на мусульманских ополченцев и отряды легкой арабской кавалерии, спешно подошедшие сюда.
Завязалась жаркая битва.
6
Русичи, оправившиеся от ран, сражались в рядах немногочисленной кавалерии. Знатные господа не раз намекали рыцарю Тимо, что негоже сажать верхом простых оруженосцев, когда столько благородных рыцарей идут в атаку пешком, но казак всегда парировал эти наезды простым замечанием, что лошади были у всех, а раз они остались только у избранных, значит, для них это знак Божий. Спорить со знаками Всевышнего никто не желал. Рыцари скрипели зубами и отходили.
Дело было, конечно, не в особых милостях, а в запасливости подъесаула и в способностях раба, доставшегося Малышеву. Во время похода колонны крестоносцев часто в поисках воды разбредались широким полукругом, но удача улыбалась редким счастливчикам. А у Хоссама обнаружился редкий талант. Он чувствовал воду, безошибочно указывая еле приметные ручейки, чуть слышно журчащие в зарослях колючих кустарников. Сам выходец из Дамаска считал свои способности наследием десятков поколений торговцев, большую часть жизни бродящих с караванами по пустыням. Так что кто-кто, а русичи и люди из отряда Горового от недостатка воды особо не страдали. Раз в несколько дней араб выводил на источник, от которого они уходили, только наполнив все емкости и напоив волов и боевых лошадей. Большая часть повозок, выделенных папским легатом под начало Горового, была разбита или брошена на дороге из-за падежа тягловых животных, но одна, последняя, служила на совесть. Так что лошади у них остались. Как и у почти двух сотен воинов, примкнувших к полоцкому рыцарю в надежде на его удачу и талант пленника, слухи о котором уже ходили по всему войску.
После выхода из песков на куда более плодородную влажную равнину крестоносцы перестали нуждаться в воде, но численность отряда не уменьшалась. Люди доверяли опыту своего командира, седоусого ветерана японской кампании, бывшего подъесаула Кубанского казачьего войска, а ныне рыцаря папского легата.
У подхода к Гераклее крестоносцев ждали последние силы мусульманского запада. Хасан и Данишмед сумели собрать почти восемьдесят тысяч воинов, чтобы в решительной битве закрыть христианам проход в мусульманскую Сирию и к стенам Антиохии. К ним с остатками своих войск присоединился и Кылыч-Арслан. Все это было известно руководству похода. Христианское население провинций, среди которых было немало православных армян и греков, устрашенное террором отступавших тюрок, исправно снабжало паломников разведывательной информацией. И о готовящейся засаде знали. Влезть в бой в одиночку, как это случилось под Дорилеей, никто не желал, так что вожди похода старались координировать силы.
Но сражение началось, как всегда, неожиданно.
Вырвавшиеся из-за холмов у края равнины тысячи легковооруженных всадников закидали авангард провансальцев дротиками и стрелами и под прикрытием нескольких сотен тюрок начали спешно отступать, рассыпаясь по кустарникам. Казалось, что один из эмиров мусульман случайно выкатился на христиан и теперь спешно в ужасе покидает поле боя. Греческим военным советникам и проводникам было очень тяжело удержать союзников от неподготовленной атаки. Но опытный Сен-Жиль оказался достаточно умен, чтобы прислушаться к мнению воинов, съевших не один пуд соли в войнах с тюрками. Южане, отогнав нахальных налетчиков в заросли, не углубились в узкие проходы между холмами, а вернулись к спешно подтягивающемуся остальному войску. На равнину выезжали отряды норманнов и лотарингцев.
Убедившись в том, что христиане не будут лезть на рожон, тюркские эмиры начали выводить свои войска из-за холмов. Первыми шли копейщики с высокими щитами и длинными копьями. Два их отряда, ощетинившись смертоносным ежом на манер греческих гоплитов, закрыли прямые пути к выходу из долины. Среди воинов этих отрядов большинство составляли чернокожие, что дало повод ветеранам испанских походов назвать их пехотой мурабитинов, хотя греческие военспецы утверждали, что это просто нубийские копейщики с большими щитами.
Проходы между мусульманскими фалангами заполнили разномастные отряды городского ополчения, вооруженные явно похуже. На левом фланге сверкал латами строй кавалерии с непривычными для арабов и тюрок длинными копьями; лошади были укрыты ламеллярными бардами. Грек, приданный отряду Горового для координации действий с византийцами, уверенно опознал хорезмийцев, чье снаряжение и оружие очень напоминало греческих катафрактов.
Кто находился далее, рассмотреть не удалось.
Вперед вышли священники. Запыленные, со сбитыми ногами, с горящими глазами. Ряды Христова воинства опустились на колени. "Pater noster…" – понеслись над землей слова молитвы.
Покачивающиеся, уставшие, перенесшие изматывающий поход, потерявшие друзей и родных… Кто-то бил себя в грудь, кто-то, зажав зубами ус, шипел клятвы, один теребил перевязь меча, второй перебирал болты арбалета.
Они не смотрели вперед. Им было все равно, кто сейчас находился на той стороне равнины. Даже если бы из холмов вышло пылающее войско Вельзевула, франки пошли бы в атаку. Слишком долго они ждали этого сражения. Слишком много вытерпели ради него.
Отряды мусульманского ополчения разошлись, выпуская на равнину толпы сельджукской кавалерии. Десятки тысяч луков тюрок, закруживших смертоносный хоровод перед крестоносной пехотой, только начали свою песню, как в рядах паломников затрубили атаку.
Вперед выехали военачальники.
Укутанный в алый плащ высоченный Боэмунд, сын завоевателя Сицилии Робера Гюискара, принц без королевства, воин, не знающий покоя с двенадцати лет… Убеленный сединами, честолюбивый и спесивый, но гордый и яростный, похожий на нахохлившегося орла Раймунд Тулузский, граф Сен-Жиль… Вытянувшийся в струнку, взволнованный Готфрид Бульонский, по бокам которого башнями возвышались его братья Евстафий и Балдуин… Два невысоких брата-берсерка – Роберт Норманнский и Роберт Фландрский, заросшие до бровей, с секирами за плечами, с огнем в глазах… Измученный, похудевший, спавший с лица, но еще крепко сидящий в седле Адемар де Пюи, папский легат и номинальный глава похода.
Им не надо было сигнала, они все знали сами.
Мечи одновременно вылетели из ножен, и десятки тысяч криков были им ответом.
Жеребец тулузского графа затанцевал, когда хозяин заорал у него над ухом:
– Вперед! – И клинья тяжелой кавалерии устремились в атаку, обгоняя медленно набиравших ход пехотинцев.
"Deus lo volt!" – разнеслось над долиной. Сотня тысяч глоток поддержала клич, доводя его до исступления, до рыка, заполняя им каждый фут оставшегося до врага пространства.
Три колонны спешенных из-за потерь лошадей рыцарей с яростным воплем еще только добежали до середины равнины, когда конные отряды франков врезались в мельтешащую карусель степняков. Тюрки не стали повторять ошибок предыдущих битв и ввязываться в рукопашный бой с набравшими ход тяжелыми кавалеристами. Степняки слаженно отступили за ряды ощетинившейся копьями пехоты, продолжая осыпать крестоносцев градом стрел. Из глубин выстроившихся каре мусульманской пехоты с большими щитами на рыцарскую кавалерию хлынул поток тяжелых дротиков, с холмов ударили баллисты и катапульты, из-за строя ополчения защелкали луки пеших стрелков.
Латная кавалерия пилигримов, опрокинув шаткие заслоны, врезалась в ряды мусульманской пехоты и тут же плотно завязла в ней. Вчерашние городские стражники, ремесленники и дехкане, призванные на священную войну против захватчиков, сражались с небывалым подъемом, не жалея ни себя, ни врагов. Пленных не брал никто.
Первым затрубил отход кто-то из французских графов, потом отошли рыцари Готфрида Бульонского, начал отводить своих Рено Тульский и военачальники помельче. Несмотря на то что удар франков пришелся на слабо обученные отряды ополчения, на этот раз сарацины выстояли. Вряд ли ополченцы продержались бы долго – впавшие в раж рыцари рубили их как капусту, но лучники и копейщики сражались теперь по-новому. Вместо того чтобы метить во всадников, защищенных кольчугами и щитами, мусульмане старались поразить лошадей, вал трупов которых рос как на дрожжах. Чтобы добраться до неприятеля, многие рыцари начали покидать седла. Военачальники крестоносцев слишком дорожили своей кавалерией, чтобы всю ее потерять на половине пути. Трубы запели отход. Кавалерия уступала место колоннам пехоты.
Спешенные рыцари оправдали доверие. Увлеченные отходом всадников противника многие горячие головы из числа призванных газиев, воинов за веру, нарушили строй, стремясь достать "отступающих". Они сполна заплатили за свою ошибку.
Схоронившие друзей в песках, выбросившие добычу в придорожную пыль, Христовы воины дорвались до врага. Закованные в кольчуги рыцари бросались на копья, не замечая опасности и разя противника всем, что попадалось под руку. Ломая клинки, бросая молоты и секиры в трупах, франки хватали чужие сабли, выворачивали из мертвых рук топорики, подхватывали копья. Лава пехоты сделала то, что не удалось кавалерии, христиане опрокинули ополченцев и врезались в тюркских лучников, поливавших поле боя смертоносным дождем. Рыцари ревели, как раненые туры, не заботясь о защите, они перли на врага грудью, только вперед, без оглядки.
И попались в ловушку.