- Ну, поверьте же мне, - простонал Виктор. - В Москве. В Москве. В Москве!!! Я отправил его туда больше года назад!
- Зачем?
- Здесь нет двери. Понимаете?! Дверь там. Там!
- В Москве?
- Не знаю. Мы не нашли. Они ищут.
- Кто "они"?
- Зачем вам их имена? Вы всё равно не сможете их заставить вернуть вам кольцо. Эти люди вас уничтожат. Я…
- Сообщили им обо мне. Это было не очень умно, должен заметить. Ничего, я это переживу. Назовите мне хотя бы парочку имён. Меня прямо распирает от любопытства.
- Я не знаю их имён. Не знаю. Никогда не знал. Мне не нужно знать…
- Зато мне нужно. И я хочу их услышать. Назовите мне их имена. И я перестану спрашивать вас. Назовите их имена, и я дам вам воды. Ну же, Виктор. Назовите.
- Я не знаю. Они зашифрованы. Их имена зашифрованы…
- Они работают с шифрами, да, Виктор? Цифры и буквы.
- Да, да, - в голосе Ротшильда прозвучало облегчение.
Криптография, подумал Гурьев. Ну, конечно. Теперь они думают, что кольцо – ключ к шифру. К шифру. К хранилищу. Хранилищу – чего?! Сначала они решили, что "дверь" находится где-то здесь. Поэтому потребовали кольцо. А потом поняли, что ошиблись. Что же это за дверь такая, а?! Никаких случайностей не бывает. Вообще никаких. Варяг… Варяг?!
- Отпустите меня.
- Непременно. Сейчас вы уснёте, а когда проснётесь – станете бодрым и весёлым, как я, - сердечно пообещал Гурьев, доставая третий шприц и вставляя его в катетер. - Спи, моя радость, усни. Вам нужен отдых, вы очень устали, Виктор. Большое спасибо за то, что согласились мне помочь. Это было с вашей стороны очень любезно. Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарен.
Гурьев, продолжая распространять вокруг себя атмосферу искренней признательности, положил два пальца на пульс Ротшильда. Убедившись в том, что тот спит, Гурьев вернулся в караульное помещение.
* * *
Здесь его уже ждали – в дополнение к присутствовавшим ранее – Осоргин и Матюшин. Когда катушки с лентой остановились, в караульной повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь фоновым треском помех из присоединённого к аппарату репродуктора. Первым нарушил молчание священник:
- Ужас. Настоящий ужас.
- Вы в состоянии определить, кто говорил с вами – сам барон или его… квартирант? - спросил генерал.
- Боюсь, это уже давно одно и то же, - покачал головой Гурьев. - Давайте попробуем сформулировать, что же мы имеем. Во-первых, это совсем не такая уж ерунда, как могло бы показаться. Действительно, существует некая система в виде единого и общего для всех народов Земли царского рода, рода судей – не правителей, а именно судей, это крайне важно, друзья мои, ведь первая и важнейшая функция царской власти и царства – это суд. Суд и рассуждение, на основе которого формируется законодательство. Отче?
- Да, Яков Кириллович, - кивнул священник. - Совершенно верно.
- За судом и законодательством следует власть исполнительная. Её бунт мы и наблюдаем в истории – уже европейской истории, начиная с Пипина Короткого. Никто не мешает нам предположить, что подобные бунты имели место отнюдь не только тут. В Японии – система сёгунатов тоже представляет собой классический пример такого бунта, правда, очень японского. Но суть, принцип – те же. Призвание Рюрика на царство – это осознание потребности установить функцию суда, по образцу и подобию того, что христиане именуют Судом Божиим. Собственно, мне это уже давно понятно. Я уже говорил об этом. Отче?
- Это не совсем именно так, но… допустим. И не переспрашивайте меня каждый раз, Бога ради. Мы вас и так слушаем предельно внимательно.
- Призвали же не Каролингов, а именно Рюрика. Потомка Дагоберта – Меровея. Почему? Вероятно, понимание узурпаторской сути королевской власти – Меровинги именовались не королями, а царями – было если не общедоступным, то, по крайней мере, не являлось большой тайной. Король – краль. А краль – это вор. На Руси же королей не водилось! Князья, потом – великие князья. И потом, после Византии – цари.
- Но в Византии, насколько я помню, царём мог стать чуть ли не кто угодно, - удивился Матюшин.
- Чуть не считается, Николай Саулович. Да, чехарда династий имела место, это верно. Но кто сказал, что это правильно или воспринималось, как правильное? Продолжаем. Почему же Меровинги? Меровинги, которые носили длинные волосы, как назореи, Меровинги, исцелявшие наложением рук. Я знаю, версия о родстве Меровингов с Иисусом воспринимается батюшкой, да и всеми остальными сегодня, как неизъяснимая ересь и арапство. Однако так было не всегда – в эпоху распространения гностических течений, таких, как катары и альбигойцы, это считалось чуть ли не общим местом. Ну, потом, после военной победы римских епископов над бедными лангедокцами всё полетело в огонь – это ясно. Даже если и были какие-то свидетельства – сейчас их не найти.
- Не их ли ищут?!
- Это нам пока не суть важно. Ну, найдут ещё одну картинку с древом Иессеевым, что это меняет? Ничего. Ровным счётом.
- То есть как?!
- Погодите. Дайте мне до эндшпиля добраться. Конечно, стихийному язычнику, каким являлся каждый христианин в историческом смысле ещё вчера, мысль о том, что его судит если не сам Бог, то его, по крайней мере, близкий родственник, должна была чрезвычайно импонировать. Так оно, я полагаю, и было, и есть – по сей день. Меня, однако, гораздо больше интересует не сосредоточенность версии на Иисусе как таковом, а то, что мимо многих проходит. Иисус, помнится мне, из рода царя Давида происходит? Давид же у нас – царь. По образу и подобию Мелхиседека, то бишь – праведного царя. То есть главная идея – не столько Иисус, сколько, опять же, Царский Род.
- И что же?
- Царь – это суд. А потом – всё остальное. Разделение властей – вещь, видимо, необходимая для того, чтобы общество людей, государство, оставалось здоровым, работало.
- Православие говорит не о разделении, а о симфонии власти, Яков Кириллович.
- Симфония всё же не подразумевает слияния. Разделённое слаженно исполняет одну мелодию – отсюда и симфония.
- Ну, если так…
- А теперь – нечто на самом деле важное. Возможно ли, чтобы носители определённой крови оказались… скажем, лучшими судьями, чем другие кандидаты на эту должность? Ясно, одной кровью не обойтись, нужна ещё и соответствующая идейно-политическая и моральная подготовка.
При этих его словах Осоргин и Матюшин обменялись красноречивыми взглядами, а офицеры-дежурные, как по команде, отвернулись от линз-экранов.
- В свете последних новостей науки генетики не вижу в этом предположении ничего особенно невозможного. Передаётся же по наследству дар музыкальный? Я понимаю, что это весьма дерзкая гипотеза, но – почему бы и нет? - Ладягин посмотрел на священника.
- Я, господа, испытываю самое настоящее смущение, - заявил отец Даниил. - Это Яков Кириллович любой источник по памяти наизусть цитирует, а я – что?
- Вы у нас выступаете в роли Патриаршего Синода и Синодальной комиссии, отче, - улыбнулся Гурьев. - А я, так уж и быть, исполню роль секретаря, подсовывающего нужные цитатки.
- Опять смеётесь.
- Так ведь не над чем пока плакать, отче. Вы посмотрите, как бесятся наши бесы, когда над ними смеются. У них аж заворот кишок – или чего там у них есть – начинается. Настолько, что я начинаю всерьёз сомневаться в их разумности. Ирония и, прежде всего, самоирония – лучшее лекарство от сумасшествия, уж вы мне поверьте, отче. Но мы отвлеклись. И, если с царским родом всё более или менее ясно, то при чём здесь моё кольцо и при чём ли оно вообще – мне по-прежнему решительно непонятно.
- Счастливчик вы, - завистливо хмыкнул Осоргин. - Всё-то остальное вам, как обычно, понятно!
- Придётся вам всё-таки подождать ответа из Ватикана, - покачал головой Ладягин.
- Прошло довольно много времени уже.
- Не все так быстро читают, как вы. А некоторым, в отличие от вас, требуется ещё и поразмыслить над прочитанным, - проворчал священник. И продолжил, когда отцвели улыбки: – Но мы же опять не узнали ничего принципиально нового. Чего-то, о чём мы даже не догадываемся?
- А по-моему, нет никакой особенной тайны, - покачал головой Матюшин. - Другой тайны, я имею ввиду. Вообще, нет ничего тайного, только скрытое, да и то – до поры.
- Истинно так, Николай Саулович, - вздохнул священник. - И всё же мы ходим вокруг да около. Кто же покушался на княгинюшку – ведь он так и не сказал?
- Это нам не очень интересно, отче, - усмехнулся Гурьев. - Теперь Рэйчел ничего не грозит, - во-первых, мы рядом, во-вторых, не в пешках дело, в-третьих – не нужно спешить, они вылезут сами, а гоняться за ними, таща за собой шлейф из слухов и Скотланд-Ярда – зачем? Ясно, за всей этой катавасией стоит именно Виктор. Ясно, как только я найду исполнителей, я их убью, а вы будете страшно переживать по этому поводу. Оно вам надо, отче?
- А вам?!
- Надо же и мне расслабляться как-нибудь, - усмехнулся Гурьев. - Да вы напрасно так переживаете, отче. Никакого удовольствия в этом нет, одна сплошная голая-босая необходимость. Зачистка окружающего пространства.
- Поражаюсь я вам, Яков Кириллович, - глядя на Гурьева, проговорил священник. - Не злодей же вы, не злодей, это же очевидно, - а такие вещи говорите, что прямо сердце болит!
- Извините, батюшка, - голос у Гурьева, не изменив ни высоты, ни тембра, сделался совершенно другим, и все это почувствовали. - Вот мы сейчас закончим самые необходимые мероприятия – и я вас непременно попользую. Нам всем ваше сердце ещё понадобится, и непременно – здоровое. Надеюсь, в моих возможностях, когда речь идёт о здоровье, вы хотя бы не сомневаетесь?
- Нет. Но меня сейчас вовсе не моё здоровье беспокоит. Что вы собираетесь делать дальше с господином бароном?
- Сдать его Владимиру Ивановичу на опыты, - немедленно заявил Гурьев. - Как раз, пока Виктор пребывает в объятиях Морфея. Надеюсь, его квартирант по-прежнему недооценивает противников и переоценивает себя. Давайте взглянем, что произойдёт. Владимиру Ивановичу не терпится испытать новый способ.
- Ну, ничего особенно нового в нём нет, - засмущался Ладягин. - Обыкновенная трубка Рентгена, только на основе радиоактивно заряженного изотопа серебра. А то, что не терпится – совершенно верно вы заметили. Вот только меня весьма заинтересовали его рассуждения насчёт богов, которые больше не нужны…
- Напрасно, Владимир Иванович, - Гурьев усмехнулся. - Это всё сиреневый туман, пургой, знаете ли, навеяно. Все эти боги-титаны-атланты-драконы, весь этот дух масонов с розенкрейцерами, все эти розы и шипы, крестики-нолики, молоточки-циркулёчки – это всё тоже бесами напридумано, чтобы бедных глупых человечков запутать. Вся эта теософщина с блаватщиной – вы только посмотрите, с чего начиналось масонство и чем закончилось, когда полезло сапожищами в египетские болота, в гости к Торам и Озирисам. Тот же опиум для народа, только в другой упаковке. Тоньше смолотый, специяльно для антиллихентов. Это наш чёртик-коминтерн так цену себе набивает, намекает, что неплохо бы его месячишко-другой порасспрашивать. Пока мы будем внимать ему, разинув рот от восторга перед его древними и глубокими познаниями, он и зацепится. Это как раз очень понятно и настолько примитивно, что даже не смешно. Вы можете быть совершенно уверены, что он завтра и не вспомнит, о чём молол языком вчера. Это сущность такая – откуда уж там в нём прочные связи, в газообразном-то нашем.
- Какие вы слова умеете найти, Яков Кириллович, - нежно сказал Матюшин, погладив усы. - Прямо слушал бы и слушал. А, батюшка?
- Да вам проповеди с амвона провозглашать, Яков Кириллович, - улыбнулся и отец Даниил. - Могли бы превосходную карьеру выстроить.
- Спасибо, господа, я подумаю над вашим предложением, но несколько позже, - невозмутимо кивнул Гурьев и снова повернулся к Ладягину: – Давайте приступать. Как раз тут полный комплект руководящего состава.
- А княгинюшка?
- Не думаю, будто это зрелище – для женских или детских глаз, - разом стёр улыбку с лица Гурьев. - Советую всем присутствующим быть готовыми ко всякого рода неожиданностям.
- Вы знаете, какого?!
- Всякого, - отрезал Гурьев. - Георгий Аполинарьевич, смените, пожалуйста, катушку в киноаппарате. Мало ли что.
- Слушаюсь.
Наконец, все приготовления закончились. Ладягин, перекрестившись, взялся за рубильник:
- Ну… С Богом, господа!
Сгрудившись у стеклянных линз перед экранами, они смотрели на оконечность трубы излучателя, напоминавшую иллюминатор глубоководного батискафа, только непрозрачный. Осоргину показалось, что он слышит басовитое гудение электромоторов, хотя это, безусловно, было иллюзией. А в следующую секунду тело Ротшильда затряслось – это было видно даже на отвратительном зернистом изображении, создаваемом экраном. Это продолжалось совсем недолго, а затем – изображение пропало вообще.
- Спокойно, - сказал Гурьев. - Спокойно. Пока – никакой паники. Подождите ещё минуту, Владимир Иванович. И выключайте.
В полной тишине караульного помещения раздавался только один звук – мерный стук запущенного одним из дежурных офицеров метронома. Наконец, вечная минута истекла, и Ладягин выключил рубильник. Прошло около трёх минут, прежде чем изображение с камеры вновь проступило на экранах. Собравшиеся вглядывались в него, хотя там по-прежнему мало что удавалось разглядеть. Гурьев выпрямился:
- Всё. Пойду, взгляну, что происходит. Георгий Аполинарьевич, смените опять катушку в аппарате и срочно отдайте отснятое в проявительную. Я никаких особых надежд не питаю, однако, возможно, киноаппаратуре повезло больше.
- Яков Кириллович…
- Всё в порядке, господа. Ну, насколько это вообще возможно в данной ситуации.
- Вы думаете, он… уничтожен? Мёртв?
- У нас есть только один способ это проверить, - кивнул Гурьев, направляясь к двери.
* * *
Близнецы "молчали". Пожалуй, это была единственная по-настоящему хорошая новость. Поскольку в остальном ничего хорошего не было.
Ротшильд лежал, завалив голову набок. Поза не оставляла никаких сомнений – Виктор мёртв. Что называется, мертвее не бывает. Вместо цветущего лица уверенного в своём могуществе, богатстве и интеллекте мужчины, каким был Ротшильд ещё несколько часов назад, на Гурьева смотрела искажённая мучительной гримасой маска из серо-жёлтой, покрытой старческими пигментными пятнами, кожи. Кожа на шее тоже опала, обнажив торчащий кадык. Ввалившиеся щёки и виски, закатившиеся глаза, фиолетовые губы – за несколько минут барон Натаниэль Виктор лорд Ротшильд постарел на несколько десятилетий. Гурьев мысленно содрогнулся, представив, какие ужасные ощущения сопровождали кончину этого человека – наверняка последние секунды казались ему вечностью. Вздохнув, он расчехлил фотоаппарат.
Вернувшись в "караулку", Гурьев в ответ на невысказанный вопрос присутствующих кивнул.
- Вы это предвидели, - с ноткой осуждения в голосе проговорил священник.
- Да, отче, - Гурьев поднял на него свой взгляд. - Не то чтобы предвидел – предполагал. Выдающийся экземпляр. Просто хрестоматийный пример. Достоин быть занесённым в анналы. Всё начинается с жажды справедливости, потом – масонские игры, плавно переходящие в увлечение коммунизмом и мистикой одновременно, потом парочка убийств во имя великих целей – и пожалуйста вам, готовенький контейнер для беса. Получите и распишитесь.
Отец Даниил хотел что-то сказать, но в последний момент передумал. Гурьев кивнул:
- Ладно. Владимир Иванович, вы можете заняться, чем у вас там запланировано. А лучше всего – отдохните, выпейте граммов сто – сто пятьдесят водки. Георгий Аполинарьевич и вы, Евгений Алексеевич, - Гурьев посмотрел на второго дежурного офицера, - проводите господина Ладягина и составьте ему компанию. Я сейчас вызову вам смену – надо заняться делом. Телом. Вадим Викентьевич, Николай Саулович – операцию осуществляем в соответствии с планом, у нас ещё семнадцать часов с минутами.
- Ничего не меняем?
- Нет. Зачем? - Гурьев пожал плечами. - Вот только его подопечными из Кембриджа мне придётся срочно заниматься. Но это мы оставим до момента, когда подготовим все материалы.
- Не хотите поручить это мне? - прищурился Матюшин. - Не всё же в кабинете штаны просиживать.
- Да помилуйте, вы же только что из Андорры вернулись, - улыбнулся Гурьев. - Впрочем, если хотите – отговаривать не стану. Займитесь. Определите вероятности, посмотрите, есть ли подходы. Только не забывайте, Бога ради: это не шпионы и не марионетки, а настоящие юные британские патриоты, искренне ненавидящие свой буржуазный образ жизни и саму свою принадлежность к правящим слоям общества. Интереснейшее явление, надо заметить. И деньги им предлагать ни в коем случае нельзя, хотя теоретически мы, конечно же, можем их купить оптом и в розницу. Справитесь, Николай Саулович?
- Я учёл свои прошлые ошибки, Яков Кириллович, - усмехнулся Матюшин. - Было, как вы знаете, время подумать. Да и вас, в общем, в симпатиях к империалистам-капиталистам трудно заподозрить.
- Несомненно. Надеюсь на вас, Николай Саулович – второго шанса нам с вами никто не предоставит, - кивнул Гурьев. - И ещё: примите к сведению, что двое из них, имена я позже назову, - определённо гомосексуалисты. - Увидев на лицах Карташева и Осоргина отчётливо обозначенное отвращение, он радостно кивнул: – Ну да. Мы – все в белом, а они – растленные негодяи, жиды и педерасты. Господа, это физиология. Химия. И мы с вами не в духовной семинарии, а на войне. Учитесь пользоваться, а пылать благородным негодованием будете после победы. И когда вам показывают или рассказывают что-нибудь донельзя омерзительное, - улыбайтесь. Тренируйтесь. Поначалу улыбки у вас будут стеклянно-идиотские, но постепенно соответствующие мышцы лица обретут надлежащую гибкость. Понятно?
- Так точно.
- Это радует. Товарища Немецкого отправьте по назначению – картина маслом "Всё смешалось в доме Облонских" будет именно сейчас прекрасно смотреться в нашей галерее. Он, конечно, не Ротшильд, но и недооценивать его не следует.
А с господином Быстролетовым, подумал Гурьев, я пообщаюсь позже – если он объявится. Этот персонаж может оказаться весьма интересен, уж больно биография пёстрая. В конце концов, лучше сменовеховец, чем коминтерновец, и два природных русских человека, один из которых – авантюрист штучного разбора, а второй – такой же, но со специфическими навыками, всегда сумеют договориться. Жаль только, что бывший граф действительно быстро летает: вербовщик – не резидент, на одном месте не сидит. Это было бы весьма занимательно – нельзя такого специалиста упускать.
- Все они одним миром, - проворчал Карташев.