Кроме того, у бати дела шли более чем хорошо, и тот готов был помогать сыну, проникшись его устремлениями. Хм. Еще бы не проникнуться. Тот ведь не отступится. А коль скоро все так вышло, то не помешает и подстраховаться. Имелся кое-какой ручеек и от Демидовых. Но он пока еще был довольно слабеньким.
Так вот. Аршанский, разгадав планы и намерения Ивана, решил уничтожить проблему на корню. Причем нашел для этого поддержку в Литовском княжестве, пусть и пришлось выделить свое серебро на пару с Пятницким.
Формально в некотором плане платил сам же Иван. Потому как доход бояр за последние три года серьезно вырос. А все благодаря отхожим промыслам их крестьян, повадившихся сдавать Карпову руду. Законы в псковских и новгородских землях отличались от законов Русского царства.
В последнем долг кабального был строго регламентирован и увеличивался в определенном законом порядке. У псковичей и новгородцев угодивший в кабалу должен был уплатить ту сумму, которую назначит кредитор. Стал зарабатывать больше? Ладно. Тогда вот тебе и увеличение оброка, чтобы жизнь медом не казалась. А о том, чтобы выкупиться из кабалы, даже не мечтай. Хм. Как и меньше теперь уже не смей приносить.
Вот так. Иван-то думал, что поможет людям сбросить ярмо неволи, а на выходе подложил им знатную такую свинью. Ну да нет худа без добра. Теперь будет куда как осмотрительнее. И к сегодняшним нападкам боярина он был полностью готов.
– …господин Псков, чего добивается Карпов? – вещал Аршанский. – А ить все ясно как белый день. Заманит наших деток в свои московские школы и станет учить, что воля без Москвы – и не воля вовсе. Да у него там и учителя все московские. А дружина? Для чего ему содержать такую большую дружину? Более трех сотен бойцов. И может ли он себе позволить такие траты? У меня сорок тысяч годового дохода. Сорок! Но я не могу себе позволить такую дружину. Значит, серебро у него из московской казны. Змею мы пригрели у себя на груди, господин Псков, вот что я скажу.
Ага. Молодец. Вот как есть молодец. А главное, одобрение читается даже на лицах московской партии. Впрочем, их понять можно. Во-первых, два предыдущих нападения были организованы именно ими. Во-вторых, уж они-то точно ведают, что за Карповым Москвы нет. Получается, он сам по себе, на особицу, да еще и мешает московской партии. А значит, рвать его! И вся недолга.
Вообще-то не сказать, что Ивана это расстроило. Он изначально понимал, что на бояр ему рассчитывать не приходится. Он тут для всех чужой. Если поначалу еще способствовал обострению отношений Николая и Елизаветы, то сейчас уже превратился в помеху. Ну и ладно. Не больно-то надо.
– Ты закончил, боярин? – ничуть не смутившись, из толпы подал голос Иван.
– А тебе мало?
– Да откуда же мне знать, мало иль много. Я просто спрашиваю. Коли закончил вещать, то с позволения веча я отвечу на обвинения. Коли нет, вываливай на мою голову и остальные помои.
– Ты поначалу от этих отмойся.
– А это как решит вече. Ну что, господин Псков, позволите мне ответ держать за всю ту грязь?
– Да чего ты вола за причинное место тянешь! Давай на помост и разъясни честному люду, как до такой жизни дошел, – подал голос Лука.
Этот кузнец отнесся к Ивану с ярым недоверием с самого начала. Еще когда тот три года назад впервые появился на вече. И всем было ведомо, что раньше день станет ночью, чем Лука поддержит выскочку-новичка.
И так оно и шло. Но только до тех пор, пока Карпов не показал потомственному кузнецу, пусть и без подробностей, на что способны новые домницы. Да не провел его по мастерским, разъяснив, что может сделать уделом кузнецов только ремонт да перековку лошадей.
Оно, конечно, куда предпочтительнее сковырнуть его. А для этого поддержать бояр. Но… Поддержка Карпова сулила выгоду. Займи сторону бояр – в лучшем случае удастся удержаться за старину. Однако сомнительно, чтобы новичок этот вот так, за здорово живешь, уступил боярам. Лука видел – Карпов врастал в Замятлино качественно, основательно, на века. А потому и был готов оказать ему поддержку. Пусть поначалу все выглядело как раз наоборот.
– Господин Псков, ну что я могу сказать. Лукавит боярин Аршанский. Доход его составляет пятьдесят тысяч. Да уж больно не хочется ему отдавать в подати еще две тысячи рубликов.
При этих словах возмущенный боярин рванулся было вперед, чтобы заткнуть наглеца. Хм. Вообще-то за такое оскорбление и на поединок вызвать не грех.
– Погоди, Никандр Лаврентьевич. Я ить не обвиняю тебя. Так, к слову пришлось. Только чтобы ответить насчет московского серебра.
Услышав это, вече зашумело и потребовало подробностей. Боярину ничего не оставалось, кроме как осадить. Разумеется, ему не стоило вворачивать аргумент о невозможности столько заработать. Но нужно же было как-то ввернуть руку Москвы.
– Так вот, господин Псков, – продолжил Иван. – Все знают, что кузнец Лука давно и крепко невзлюбил меня. Он бывал у меня в Замятлино и видел, как там поставлено дело. Спросите его, могу ли я заработать столько серебра?
– Лука, чего молчишь? – послышалось из толпы через несколько секунд ожидания.
– Слово-то через губу выплюни, к тебе ить честной люд обращается, – раздался еще один недовольный голос.
– Ну чего привязались? – громко возмутился Лука. – Ну бывал я там, видел тамошние печи. Как, не ведаю доподлинно, но железо там выделывают по-иному.
– А в подтверждение того, что я не вру, пускай боярин Медведков, коий любовью к Москве не отличается и ведает податями, велит принести податные книги и сообщит вечу, сколько податей от меня поступает в казну земли псковской.
– Чего воду мутишь? – поморщился названный боярин, сторонник Новгорода. – Я и так скажу. Точную цифру не упомню, но сорок тысяч точно.
– Сорок тысяч, господин Псков, – громко возгласил Иван. – Пятая деньга от дохода. И знать, тот доход у меня есть, коль скоро в казну исправно вношу. С этим разобрались. Что до дружины, то согласно закону любой дворянин имеет право содержать либо боевых холопов, либо дружину, по способностям своим. Но по первому требованию он должен представить своих людей под команду князя или выступить в поход по его воле и воле веча. Где я преступил закон?
– По закону все.
– Не преступил.
– Все по чести, – послышались выкрики из толпы.
– Да. Бог дал мне возможность заработать. Так что же гневить его за это? Отчего не поставить школы, не пожертвовать на храмы и госпиталь? То дело богоугодное. Московские учителя не нравятся? А скажи-ка, Никандр Лаврентьевич, коли я учителей из Литвы пригласил бы, ты, поди, не возражал бы?
– Литва нас под себя прогнуть не хочет, – подал голос боярин.
– Это тебе они рассказали, пока ты учился в их коллегиуме и университете? А вот мне мнится, что как раз прогнуть нас под себя они и желают. А еще и веру нашу православную у нас отнять.
При этих словах поднялся такой шум, что несколько минут невозможно было сказать ни слова. Карпов терпеливо ждал. Аршанский и Пятницкий из литовской партии явно занервничали, что несколько обнадежило. Наконец после длительного стояния Карпова с умиротворительно поднятыми руками гвалт стих.
– Господин Псков, конечно, можно сказать, что я вру. Но я готов доказать свою правоту. Пусть здесь и сейчас боярин Аршанский достанет свой нательный крестик и покажет его честному люду. Коли на нем православный крест, я паду перед ним на колени и буду молить о милости. Да только не будет этого! Потому что боярин наш – католический выкрест!
Последнее Иван буквально выкрикивал, чтобы перекричать толпу. И видя испуг в глазах боярина, понял, что угодил в самое сердце. Самый молодой из бояр во время учебы в Вильно поддался уговорам преподавателей настолько, что согласился даже не на униатство, а на принятие католичества. Причем это был не политический шаг. Молодой боярич принял католическое учение всей душой.
Ай да Кузьма! Ай да сукин сын! На руках паршивца носить, не то что сестру отдать за его сына. Надо же, каков талант у мужика. За каких-то три года создать разветвленную разведывательную сеть. Причем не только в Пскове, но и за его пределами. Дорого. Но до последнего медяка оправдано.
На глазах Ивана и всего веча сейчас рушился боярский род Аршанских в пяти поколениях. Нет, никто не станет судить его или отбирать у него имущество. Вовсе нет. Вече просто лишит его боярского звания. Уж это-то в силах народного собрания. А суд… Суд еще состоится. Позже. Будет знать тля, как приводить на псковскую землю ворога. Но на сегодня хватит и того, что у него сейчас вышибут опору из-под ног.
Глава 5
В преддверии грозы
– Амалия, боже, ты меня с ума сведешь. Ну не могу я иначе, понимаешь ты или нет!
– Константин, что значит "не можешь"? Ганс же не присоединяется к войску. Так отчего и ты не можешь остаться в стороне? – возмутилась молодая женщина с годовалой дочерью на руках. Говорила она с заметным немецким акцентом.
Пятилетняя сестра малютки держалась за подол матери. Сын, сорванец шести лет, уже убежал на конюшню помогать собирать в дорогу отцовского боевого коня. Ну или, если хотите, путаться под ногами конюха и оруженосца.
– Дорогая, Ганс, по сути, наемник и состоит на службе в качестве коменданта пограничной крепости. Его никто и не зовет в поход. Но уверяю тебя, если бы он получил приказ, то, несомненно, выполнил бы его.
– Костя, даже если ты решил забыть, чем мы ему обязаны, вспомни о том, что случалось со всеми, кто отправлялся его грабить.
– Прекрати, Амалия. Ты прекрасно знаешь, что я не забываю ни добра, ни зла. И уж точно никого не боюсь. Но я ничего не могу поделать. Шляхтичи воеводства возвестили рокош. Воевода собирает рушение против Пскова. Понимаешь? Пскова, а не Замятлино. Я просто не имею права оставаться в стороне. И сам Карпов тут уже ни при чем.
Амалия в очередной раз ожгла мужа гневным взглядом. Потом тяжко вздохнула и, приблизившись, положила ему на плечо свою головку, покрытую кружевным чепчиком. Острожский, притянув к себе дочку на руках жены, поцеловал ее в розовую щечку, отчего ребенок забавно сморщил носик. Не иначе как из-за жесткой щетки отцовских усов. Потом погладил жену по голове. Когда же она подняла свое заплаканное лицо, двумя поцелуями осушил дорожки слез. Присел перед Анной и поцеловал ее в лобик.
– Богом заклинаю, Костя, будь осторожен, – перекрестив его, попросила жена.
– Все будет хорошо, Амалия. Ты просто жди и верь.
Задорно подмигнул супруге и, решительно развернувшись, вышел на улицу. Острожский спешил так, словно боялся – еще немного, и у него недостанет сил, чтобы уйти. Жену и детей он любил больше жизни и ради них был готов не просто на многое, но абсолютно на все.
В конюшне его встретили конюх и оруженосец с двумя верховыми и вьючной лошадьми, готовыми к выступлению. По уже давно сложившейся привычке Константин лично проверил состояние подпруги, ладно ли надето седло, не доставляет ли коню неудобств сбруя. В каком состоянии оружие.
– Ну что, Михайло. Оставляю на тебя мать и сестер. Ты теперь в доме единственный мужчина. Береги их, – взъерошив светлые кудри шестилетнего сына, с самым серьезным видом произнес Константин.
– Бей ворога, батюшка. А о доме не тревожься. Я тут за всем присмотрю, – с важным видом заверил отца малец, от горшка два вершка.
Н-да. С тяжелым сердцем шляхтич Острожский покидал свой дом. Хм. Свой, но не отчий. Не вышло у него удержать родительскую вотчину. Так уж случилось, что его поместье оказалось как бельмо на глазу у магната Гаштольда. Не из самых крупных и влиятельных, но он над этим усиленно работал, прирастая землями и вассальными шляхтичами.
Вот и воспользовался сложной ситуацией, зажав Острожского в угол. Не то чтобы у того не оставалось выхода, но и выбора особо не было. Правда, после выкупа поместья Гаштольд предложил Константину остаться в прежнем доме в роли арендатора с гипотетической возможностью впоследствии выкупить обратно отчий дом. Да только молодой шляхтич не верил в подобное.
А тут еще и шурин сообщил о том, что в Вилякском повяте за долги на продажу выставлено поместье, как бы и побольше утраченной вотчины. Разорившийся шляхтич – дело обыденное. Правда, местный воевода, из немцев, проводил политику выкупа земель в первую очередь немцами. Но в случае с Острожским решил принять его сторону.
Сыграли свою роль просьба барона фон Ланге, который был у воеводы на хорошем счету, и то обстоятельство, что русинский шляхтич женат на немке. А как известно, если муж голова, то жена – это шея. Словом, Фелькерзам посчитал, что приобретение имения Острожским вполне отвечает чаяниям немецкой общины. Опять же, о Константине Ивановиче ходила слава как о славном воине и бывалом ротмистре, успевшем отличиться в последней войне с турками. И такой на границе будет совсем даже не лишним.
Вот так три года назад Константин с семейством и переселился в новое место. Да еще прихватил с собой все пять крестьянских семей, которым перед продажей поместья успел дать волю. Больше в отместку ненавистному магнату, чем из доброго отношения к ним. Крепостные ведь являются неотъемлемой частью земли. А так освободил перед сделкой купли-продажи, и вся недолга. Хочешь – покупай. Не желаешь – было бы предложено. Цену же ты сам уже назвал.
Впрочем, надо признать, к крестьянам Острожский всегда относился хорошо. Еще батюшка говорил, что только у нерадивого хозяина скотина едва ходит и светит ребрами. Добрый же всегда следит за своей худобой и содержит ее ухоженной. Вот и крестьяне требуют доброго отношения и заботы. Поэтому бывшие крепостные недолго думая отправились вслед за прежним барином, чтобы стать арендаторами в его новых владениях.
Пять семей арендаторов-русинов да три крепостные – латгальцев. Не сказать, что великое богатство. Но, во-первых, Константин никогда не жил особо богато. А во-вторых, на круг получалось даже больше, чем было прежде. Разве что по факту они на чужбине. Впрочем, это касалось только его. А вот дети уже адаптировались и чувствуют себя здесь прекрасно.
В Виляку, сопровождаемый оруженосцем, Константин прибыл уже к вечеру. Сюда же стекались остальные шляхтичи, откликнувшиеся на призыв об ополчении. Получив от воеводы звание ротмистра и необходимые средства, Острожский сам должен был набрать свое подразделение. Обычная практика.
– Пан Острожский, – подойдя к нему, поздоровался его поручик.
– Пан Мицкевич, – изобразив учтивый кивок, поприветствовал его в ответ Константин.
– У нас все в полном порядке. Хоругвь полностью укомплектована. Уже есть желающие, которым мы вынуждены отказывать. Шляхтичи подходят даже из соседних воеводств.
Показалось или в голосе Мицкевича сквозят мстительные интонации? Да кой черт показалось! Все именно так и есть. Впрочем, а чего от него ожидать? Да он ждет не дождется, когда сможет отомстить за то избиение, что потрясло всю шляхту.
Случилось это два месяца назад. Большая хоругвь под командованием ротмистра Войниловича отправилась в набег на псковские земли. Не сказать, что подобное происходит ежедневно или систематически, но все же случается. Вот только убийство более трехсот шляхтичей и нескольких десятков оруженосцев не укладывалось ни в какие рамки.
Нет, если бы кто-то погиб в бою, кто-то от ран скончался, а кто-то угодил в плен, то все нормально. Есть кому выкупить – выкупят. Нет – ну и будешь гнить в неволе. Дело-то житейское. Но эти псковские свиньи попросту всех убили. Мало того, снарядили погоню за теми, кто сумел вырваться из той мясорубки. Пули убийц настигли беглецов даже уже на территории Инфлянтского воеводства.
Кто-то говорил о преувеличении. Иные свято верили в истинность этих сведений. Константин же знал точно, что это правда. Нет, дело вовсе не в выжившем Крыштаве. Просто Острожский был лично знаком с Карповым и понимал, на что тот способен. К тому же последний беглец из самого первого набега на Замятлино был убит на глазах Константина Ивановича.
Шляхта начала требовать отмщения и военного похода на Псков. Но осталась не услышанной королем. Замятлино – лакомый кусочек, но не настолько, чтобы из-за него одного начинать войну с союзником Русского царства.
Польша едва только вылезла из затяжной войны с Турцией и не была готова влезать в другую. Да чего уж там, не было готовности даже к заключению мира между русскими и турками. Потому как последние могли вспомнить о своих территориальных потерях в прошлой войне и попытаться их вернуть. Опять воевать с султаном из-за какой-то горстки жадных шляхтичей? Вот уж чего не надо.
С другой стороны, если сама Речь Посполитая окажется как бы в стороне, то это совсем иное дело. И ведь такая возможность была. Шляхтичи Инфлянтского воеводства, усмотрев нарушение своих прав в том, что король не вступился за своих подданных, могли объявить о рокоше и выйти из-под воли его величества. А тогда уже самостоятельно объявить войну Пскову.
Формально королевская власть останется в стороне. Да и великий князь литовский, получается, непричастен, так как эта территория под протекторатом как Польши, так и Литвы. А потому и предъявить королевству нечего. По существующим законам к рокошу могли примкнуть абсолютно любые шляхтичи. Мало того, и другие воеводства.
Но тут уж никто никому воли давать не собирался. Магнаты прекрасно осознавали, что если в деле примет участие больше одного воеводства, то тут уж Николай наплюет на все. Быстренько замирится с турками, пойдя на ряд уступок, а потом навалится на Речь Посполитую. А уж если еще и договорится с обиженным султаном о совместных действиях, то тогда и вовсе кисло станет.
– О-ох-х! – как-то разом и глухо вздохнула толпа.
Вот так сразу и не поймешь, что выражает это людское море. А вообще очень похоже на то, как реагируют зрители в цирке на очередной смертельный кульбит эквилибриста. У Ивана, пристроившегося у самых ворот, отчего-то промелькнуло именно такое сравнение. Русь – она, конечно, не иноземщина, но и тут казнь можно счесть неким видом развлечения. А уж когда секут голову тому, кто еще вчера был всесильным, а сегодня превратился в ничто, так и подавно.
– Доволен, поди? – послышался голос за спиной.
Иван обернулся и окинул взглядом мужчину лет пятидесяти, в богато изукрашенном кафтане и с боярской горлаткой на голове. Пятницкий смотрел на него хмуро, если не сказать зло. Эка его распирает-то.