Пару месяцев назад Иван нанес удар в ахиллесову пяту его соратника по партии боярина Аршанского, который тайком перекрестился в католичество. И ведь не остановился на этом. Вече выволокло на помост всю его семью, и, как выяснилось, все они носили католические нательные крестики. Псковский боярин, отрекшийся от православия…
Боярское звание в Пскове по факту уже давно было наследственным. Все к тому привыкли, и никто на это не обращал внимания. Но только не Иван. Именно он напомнил вечевикам о том, что звание это, вообще-то, присуждалось народом и обязывало служить земле псковской. И то было записано в судной грамоте. Просто о том успели позабыть. Так что боярского звания лишился не только глава семьи, но и потомки его.
Впрочем, свято место пусто не бывает. Нашлись те, кто начал выкликать имя нового боярина Карпова. Разумеется, это были не стихийные выкрики, а очень даже проплаченные Иваном. Несколько выкриков – и разгоряченная толпа, почувствовав вкус своей власти, тут же подхватила этот призыв.
Так что, вместо того чтобы быть привлеченным к ответу, на том вече Иван вошел в высшую иерархию республики. Причем как бы и не сам туда стремился, даже упирался, мол, не мое это дело, не умею, мне бы своему хозяйству ума дать. Но народ настоял и силком вручил ему боярскую шапку. Кстати, не настолько высокую, как у москвичей, а куда более практичную.
Лишив род Аршанских боярства, Иван вовсе не собирался останавливаться. Незачем врагов плодить. Надо приучать бояться уже имеющихся. Ну и избавляться от тех, кто может быть опасен. Вот он и инициировал расследование по факту набега на Замятлино, к всеобщему удивлению представив в качестве свидетеля даже литовского ротмистра Войниловича, командовавшего той хоругвью.
И вот сейчас Карпов наблюдал за логическим завершением этого расследования. А чем еще могла обернуться измена? Вот если бы боярин сам со своей дружиной напал на Замятлино, тут было бы совсем иное. Спросили бы, конечно, но не столь строго. Сейчас же он, по сути, привел на псковскую землю иноземные войска. Так что измена, и никаких гвоздей.
– Здравия тебе, Ефим Ильич, – изобразив почтительный поклон, поздоровался Иван.
В этот момент над толпой разнесся возбужденный рев. Палач как раз ухватил за волосы отрубленную голову Аршанского и показывал честному люду.
– А вот я и не знаю, желать ли тебе здравствовать иль проклясть, – зло выплюнул боярин.
Угу. Он ить только что лишился верного союзника. А еще принял позор на свою голову. Уже не одно поколение их роды дружили и были не разлей вода, а тут… Словно предал перед лицом опасности.
– Вот оно даже как, Ефим Ильич. А не пройтись ли нам? Тут все одно уж ничего интересного не будет. Да хоть до трактира. Посидим, помянем раба божьего Аршанского. Хоть и отступником он был, но Господь милостив, глядишь, и простит. Ну и поговорим малость. А люди наши поспособствуют, чтобы нам никто не мешал.
– А есть о чем говорить?
Ага. Сразу видно, боярин подошел к нему только ради того, чтобы высказать свое "фи". Ну и обозначить для Карпова, что тот обзавелся серьезным врагом. Открыто и в лоб? Да тут нужно быть полным идиотом, чтобы не прийти к тому же выводу. Высказавшись же в лицо, можно ощутить хоть какое-то облегчение.
– Поговорить всегда есть о чем, Ефим Ильич. И лучше уж беседовать, чем махать саблей.
– Ну что же. Пойдем побеседуем.
Трактир располагался неподалеку, буквально в полутора сотнях шагов. Место весьма приличное, рассчитанное на чистую публику. По случаю казни и всеобщего столпотворения на лобном месте сейчас пустующее.
Боевые холопы Пятницкого и телохранители Карпова тут же взяли вход под контроль и преградили путь в трактир всем без исключения. Иван положил перед трактирщиком золотой червонец, и тот с легкостью проглотил все свое недовольство. Он, конечно, и так все снес бы молча, но при подобной щедрой оплате даже мысли нехорошей не допустил в отношении незваных гостей.
– Ну и о чем ты хотел поговорить? – отпив из кружки холодного кваса и удивленно кивая, признавая хорошее качество напитка, поинтересовался Пятницкий.
– Хотел кое-что уточнить. Благодаря мне вот уже три года как доходы бояр и помещиков увеличились минимум на тысячу рубликов. Я честно плачу крестьянам за приносимую ими руду, вы исправно ту деньгу кладете себе в казну. А в благодарность нанимаете литовских шляхтичей, да еще и чуть не половину оплачиваете серебром, полученным от меня же. Не надо так удивляться, Ефим Ильич, я прекрасно знаю, сколько серебра выделил именно ты. Более того, моими стараниями о том никто не спрашивал Аршанского на допросе.
– И к чему тебе это? Взял бы да и убрал сразу двоих.
– Во-первых, не смог бы. Недостало бы сил. Ты ведь не Аршанский – даже если и принял католичество, то сделал это настолько тайно, что я так и не смог выведать.
– Потому что и выведывать нечего.
– Я тоже так думаю, младшего-то твоего за норов и непокорность секут в Вильно регулярно. Ну чего так-то смотришь, Ефим Ильич? Я много о чем ведаю и мелочей ни в чем не вижу. А потому и о твоем сыне выведал, и об остальных прознал немало, – развел руками Карпов.
– Ладно. Сказывай дальше, – вновь отпивая квасу, произнес Пятницкий.
– Во-вторых, мне нужны не противники, а союзники. Напрасно, – покачав головой и тоже отпивая глоток кваса, возразил Иван, увидев появившееся на лице собеседника выражение недоверия. – Ты, Ефим Ильич, достаточно прожил на этом свете, чтобы понимать – вчерашние враги сегодня могут стать друзьями.
– А что же Аршанский? Он не мог стать тебе другом?
– Аршанский по натуре своей предатель. Он отрекся от веры и полностью перешел на сторону латинян. Да еще и в орден их иезуитский вступил. А предавший однажды предаст вновь. И в этом основная разница между тобой и покойником. Ты не предаешь ни союзников, ни родину. Сторонники Москвы хоть и противятся воссоединению с Русским царством, но в то же время особо возражать не станут. Глядящие в сторону Новгорода спят и видят, как бы воссоединиться с соседом, поскольку им это сулит несомненные выгоды. Аршанский тот и вовсе считал, что русский мужик ни на что не годен и им должны править умные латиняне. А вот ты всегда стоял за самостоятельный Псков. И батюшка Аршанского, дружок твой, придерживался твоих взглядов.
– Экий ты, всезнайка, – хмыкнул боярин.
– Всего знать никому не дано. Но да, знаю я многое. Как и то, что два предыдущих нападения были оплачены сторонниками Москвы. Только говорить я сейчас хочу не о том. Ты весьма умный муж, Ефим Ильич, и прекрасно осознаешь, что в одиночку Пскову не выстоять. Новгород или Москва попросту подомнут землю под себя. Литва же согласится и на вассальный договор. Чем положение той же Курляндии так-то уж плохо? Вот только и это ты считаешь лишь меньшим из зол.
– К чему ты ведешь?
– А к тому, что я тоже за вольный Псков.
– Боишься, что случится присоединение к Москве и сам угодишь под суд?
– Кто бы и что ни говорил, но между мной и княгиней ничего не было. И следствия мне опасаться нечего. Сбежал же я по двум причинам. Первая – не хотел оказаться на дыбе под горячую руку. Вторая – не желаю, чтобы кто-то вот так, за здорово живешь, мог схватить меня и бросить в узилище.
– Ишь, каков, – хмыкнув, иронично бросил Пятницкий.
– Я псковский боярин, – пожав плечами, нарочито просто возразил Иван, намекая на свои весьма скорые достижения.
– Кхм. Н-да. Уел.
– Пока еще нет. Но уем. Так вот, еще несколько лет – и Псков сможет выстоять в одиночку хоть против всей Речи Посполитой, хоть против шведов или кого иного. И меч для того я сейчас и кую.
– Ты о дружине своей?
– О регулярной армии, боярин.
– Армии?
– Именно. Конечно, она будет небольшой. Но поверь, зубы у нее будут большие и острые. Причем настолько, что дадим от ворот поворот любому ворогу. И ждать тех гостей незваных осталось недолго.
– С чего такие мысли?
– А ты не знаешь о том, что в Инфлянтии уже собирается войско, чтобы воевать Псков?
– Н-нет.
– О как. Не упредили, значит, шляхтичи. Ну да ладно. Сторонник – это ведь не союзник. Так вот. Сначала мы врежем по зубам Речи Посполитой. Затем наподдадим шведам. Уж больно горяч молодой Карл. Не усидит в своем Стокгольме. Ну а после и с Москвой договариваться можно. Но не о вхождении в состав Русского царства, а о равноправном союзе двух государств.
– А почему именно с Москвой?
– Потому что искать союза с Речью Посполитой глупо. Она сама долго не простоит и бита была раз от разу. Шведы нас за людей не считают. Новгороду тоже осталось недолго. При их подходе они обязательно окажутся под чьей-то пятой. И при всей схожести нашего уклада идти по пути Новгорода я лично не советую.
В этот момент открылась дверь, и в обеденный зал вошел гонец. Судя по изможденному виду, мокрому, покрытому грязными разводами лицу, досталось ему изрядно. Не иначе как скакал, не жалея лошадей.
Псковская земля достаточно богата, чтобы иметь на торговом тракте почтовые станции со сменными лошадьми от южных рубежей до самого Ивангорода. Карпову оставалось только слегка приплачивать смотрителям, чтобы там всегда была наготове свежая лошадь, которую бы по особому знаку предоставляли его людям. Не так дорого, зато удобно. А вообще со связью нужно что-то делать.
– Боярин, срочное послание от Кузьмы Платоновича.
– Спасибо, Леша. Жди на улице, – принимая запечатанное послание, ответил Иван и тут же сломал сургуч. – Прости, Ефим Ильич, но коли гонец так погонял…
– Читай, чего уж там, – махнув рукой, ответил Пятницкий.
Хм. А ведь жест… Ну как сказать. Чуть ли не свойский, что ли. Казалось бы, только что благодаря стараниям Карпова казнили его сподвижника и он должен испытывать ненависть. Но нет этого. Да и, положа руку на сердце, не было с самого начала. Разочарование и злость на того, кто порушил старый установившийся порядок, – это да. Но жалеть предателя Пятницкий не собирается.
И вот теперь, похоже, начинает присматриваться к, возможно, новому союзнику. Понимает, что в одиночку он, разумеется, выстоит, вот только добиться ничего не сможет. А просто жить ему претит.
– Вот такие дела, Ефим Ильич, – складывая послание, с горькой улыбкой произнес Иван. – Войско числом семь тысяч выступило в поход и движется прямиком на Замятлино и Остров. Пойду упрежу князя. Пора созывать ополчение.
– Ты ведь ждал этого, – вздернул бровь Пятницкий, удивляясь реакции Ивана.
– Ждал. Просто тут такое дело. У меня всегда так перед дракой. Самое паршивое – дождаться начала, а там уж ни бояться, ни думать уже некогда.
– Это да. Ну что ж, тогда пошли вместе. Чего удивляешься? Ты, чай, теперь не сам по себе. Ты боярин, и тебе надлежит принять участие в совете бояр. А т-ты как думал, мил-человек. И князь решение о сборе ополчения один принять не сможет. Ну да не тушуйся. Кабы мы телились, как первотелка, то Псков уж давно сожрали бы. Но порядок должен быть во всем.
Вот так. Дает понять, что теперь они в одной упряжке, или просто присматривается к подобной возможности? Желает показать остальным боярам, что ничего не изменилось, он все так же в силе, да еще и союзника приобрел куда значимее прежнего? Очень может быть.
Тем не менее Ивана все устраивает. Не к тому ли он и сам вел? К тому. Так чего же тогда пугаться, коли все пошло по намеченному пути? Хм. Ну, как-то уж больно легко пошло. Опаску вызывает. Ладно. Взял карты – играй. Только поаккуратнее надо. Поосмотрительней.
Как и предрекал Пятницкий, заседание совета продлилось недолго. А чего тянуть-то? Время военное. Опять же, на этот случай все давно уж было предусмотрено. Пригороду, к которому подступится враг, надлежит держаться до последней возможности и ожидать прибытия подмоги. Князю – собирать ополчение и выдвигаться на помощь.
Последнее все же дело не такое быстрое. Совет-то не рассусоливает, но сбор ополчения по определению не может быть быстрым. Разве что боярские да княжья дружины. Правда, тут много не получится. Пять сотен, и это все. Зато собрать их можно уже в течение суток.
Сведения Ивана относительно направления движения противника ни у кого сомнений не вызвали. Нужно быть последним профаном, чтобы предположить иное. А потому Иван получил наказ совета отправляться в свою вотчину и держаться до подхода псковской армии.
Ну и в Новгород слать гонца. А то как же! Союзники они или так, погулять вышли? Тухленькие, правда, союзнички. Сколько их ни призывали, никогда лишний раз не почешутся. И это когда Псков всегда спешил им на помощь по первому призыву.
Покинув совет, Иван направился на пристань. Водой все быстрее получится, пусть и время уже к вечеру. Ничего страшного. Луна нынче стоит полная. На небе ни тучки, так что при свете волчьего солнышка вполне можно дошлепать до Замятлино.
Не. Не на катамаране. Иван теперь ходит на весьма вместительной плоскодонке с бортами, обшитыми нормальной доской. Ну и гребные колеса по бортам имеются. Вот только в действие их приводит паровая машина. Не сказать, что она отличается мощностью. Да и суденышко движется немногим быстрее катамарана. Но зато вполне себе уверенно, и пароходик этот вполне способен увести за собой большую баржу с рудой или там, скажем, грузовую ладью.
Откуда паровая машина? Ну а как бы он устраивал приводы всему многообразному оборудованию в Замятлино? Вот и пришлось "изобретать" паровую машину. Правда, первая получилась ну очень корявой. Как оказалось, он успел о многом подзабыть. Но ничего. За год сумел построить вполне себе рабочий агрегат. На суденышко поставил уже уменьшенную копию. Пароходик сейчас проходил всесторонние ходовые испытания.
Не обошлось и без трудностей. Псковский епископ едва не предал новинку анафеме. А и то – дымит, свистит и чухает. Хорошо хоть удалось умаслить духовенство солидным подношением. Оно ведь Иван и в Замятлино не церковь, но храм ставит, и в Пскове богоугодными делами занимается. Вот хотя бы на госпиталь жертвует не в пример иным. И школы открывает, в которых неизменно должно преподаваться слово божье.
Но пришлось все же еще пожертвовать на новую церковь в одной из псковских слободок. Солидно так пожертвовать. Считай, за свой счет поставить каменную церковь не так чтобы и скромных размеров. Однако поддержка духовенства – дело такое, на котором экономить ну никак нельзя.
– Ну ты как, ладушка? – нависая над супругой эдакой громадой и ласково ее обнимая, заботливо поинтересовался князь.
– Плохо мне, Ванечка. Господи, как же мне плохо. С Дмитрием было совсем не так, – уткнувшись лицом в широкую грудь мужа, едва не простонала Лиза.
– Так, может, тогда, и того, девка у нас будет? – поглаживая ее волосы, с надеждой произнес Трубецкой.
– Вот только пускай не девочка, сама ее придушу.
– Его, – невпопад поправил Иван Юрьевич.
– Что? – оторвав лицо от его кафтана и устремив на мужа взор снизу вверх, спросила Лиза.
– Я говорю, если не девка, значит, сын, и придушишь, стало быть, ты не ее, а его.
– Ты о чем тут… О бо-оже! – Лиза зажала рот ладошкой и пулей выскочила из светелки за дверь.
Иван Юрьевич так и остался посреди комнаты, олицетворяя собой саму растерянность. А, нет. Еще и немую панику. Ну и искреннее сострадание в ту же копилку. Мужчина умный, решительный, волевой, водивший за собой полки и уже доказавший свою храбрость на поле боя. А тут… Просто нет слов.
Наконец Лиза прекратила изливать содержимое желудка. Послышался плеск воды. Не иначе как Анюта помогает госпоже умыться. Дверь вновь отворилась, и бледная княгиня вернулась к мужу. Впрочем, бледность практически сразу сменилась румянцем. Едва увидев представшую пред ней забавную картину под названием "Растерянный муж", Лиза тут же рассмеялась:
– Выдохни, Ваня. А потом вдохнуть не забудь. И дыши, дыши. Ну чего ты, глупый. Судьба наша, бабья, такая. Что тут поделаешь. Так создателем предначертано. Фу-ух. Вот спасибо, рассмешил, так и полегче стало. Может, и дальше веселить будешь? Глядишь, в животе, кроме непоседы той, еще хоть маковая росинка останется.
– Лиза, ты только скажи. Я… Я…
– Господи, да знаю, что ты, Ванюша. Знаю. Но тут уж ты мне не помощник. Все, что мог, уж сделал, – подытожила она нарочито обвинительным тоном, вгоняя мужа в краску и еще больше веселясь. – Ладно о том. Лучше расскажи, что там на совете?
– Ну а что на совете. Все ожидаемо. Рассусоливать не стали, как и собирать вече. Чай, не самим на ворога идти, а обороняться. Гонцы уж поскакали по пределам с вестью об ополчении. Кто от Острова к северу – собираются в Пскове. Кто с юга – в Вороничах. А далее будем действовать по обстановке.
– А о ляхах что известно?
– Войско в семь тысяч. Половина пехоты. Учатся ляхи. Раньше, считай, одной конницей воевали.
– Угу. Или среди них хватает безлошадных, – не согласилась Лиза.
– Может, и так, – не стал спорить Трубецкой.
– Далее.
– Ты прямо как начальник, – пошутил супруг.
– Я жена твоя, а значит, опора. А как на меня опираться, коли я ничегошеньки не знаю? Ты, Ванюша, давай говори, не увиливай. Постарайся поспеть, пока эта негодница опять не начала бунтовать, – любовно поглаживая живот, попросила княгиня.
– Да говорить-то особо нечего. При них десять полевых пушек. Движутся на Замятлино и Остров. Но это понятно. Даже если позабыть о жирном куске, карповской вотчине, остается его дружина, которая уж показала, что недооценивать ее не следует. Я бы на месте ляхов тоже постарался в первую очередь извести именно ее. Потому совет и решил, что Карпову надлежит садиться у себя в осаду и ждать подкреплений.
– И как к этому отнесся боярин?
При этом вопросе Трубецкой внимательно посмотрел на пребывающую в задумчивости Лизу. Нет. Даже его ревнивое сердце не углядело сейчас ничего, кроме деловитой заинтересованности.
– Да нормально отнесся.
– То есть ни о чем не просил, не требовал, не выдвигал условий? Вообще ничего?
– Просил только не задерживать его-де, времени совсем мало.
– Вот, значит, как. Ай да Карпов. Ай да сукин сын.
– Ты это о чем, Лиза?
Между тем княгиня, не отдавая себе отчета, взяла со стола краюху хлеба и откусила добрый кусок. Прожевала. Подхватила крынку с молоком и запила, пустив по подбородку две тоненькие белые бороздки. Спохватилась и быстро утерлась рушником.
– Ваня, сколько воев ты сможешь собрать до завтрашнего вечера?
– Вряд ли больше пятисот, – растерянно ответил тот.
– Верховых?
– Ну да. Тут моя дружина да люди из боярских дружин. Ну, может, еще кого из купеческих да окрестных помещичьих сыновей. Но вряд ли больше шестисот. Я даже твоего Егора с его десятком в расчет не беру, потому как они скорее по матушке-земле ходоки, а не наездники.
– Ага. Но эти-то шесть сотен в бою не оплошают?
– Нет, конечно. Учения мы постоянно проводим, сама ведаешь. Но к чему ты это все спрашиваешь?
– Вот что, Ваня. Нужно тебе как можно скорее собирать этот конный отряд и выдвигаться на ляхов.
– Шестью сотнями против семи тысяч? Смеешься?