5
Вот почему в Кабире не мог объявиться хромой табунщик-убийца! И злоба, и страх, и ярость - все это с рождения свойственно и человеку, и Блистающему, но нас с малолетства учат обуздывать эти чувства, перемалывать их на внутренней мельнице спокойствия, проходить путь от ремесла к искусству и, минуя кровавую битву, творить Беседу. А если мы молоды и еще не способны до конца постичь тайну сотворения воинского искусства - нам помогают другие, более мудрые, более спокойные, дальше прошедшие по Пути Меча. Все вместе, мы сделали этот шаг от орд Диких Лезвий и диких завоевателей к Блистающим и людям.
И этот шаг тоже был искусством.
А здесь, в Шулме, в нашем прошлом, ремесло по-прежнему остается ремеслом, умелое и быстрое убийство остается залогом собственного выживания, и боевая ярость кипит, не переплавляясь в душах неродившихся мастеров, и брызги этой лавы солоны и багровы…
Но тогда мы - мы, кабирцы, дети эмирата - неужели волею судьбы мы все отступили на шаг назад, попросту вернувшись к кровавому ремеслу?
Хороший вопрос.
Есть ли на него хороший ответ?
Я чувствовал, что ответ уже брезжит где-то на краешке моего сознания, и попытался ухватить его за вихор, не дать ускользнуть - и не дал.
Ответом была стена.
Стена, тупик, в который уперлись мы - и люди, и Блистающие эмирата. Мы отточили до почти немыслимого совершенства лезвия клинков и Мастерство Контроля; Беседы наши стали изящны и молниеносны, а мы сами - учтивы и беззаботны; мы наслаждались жизнью и своим искусством, мы забыли о истоках - грязных, кровавых, но человеческий ребенок тоже рождается в крови и стонах, а Блистающий - в огне и грохоте…
И мы действительно разучились убивать. Мы отсекли эту часть бытия - и я утверждаю, что это плохо, какими бы ужасными не показались мои слова. Потому что настал день, когда искусство столкнулось с насилием, и не смогло противостоять ему - мертвый Шамшер в пыли, моя отрубленная рука на турнирном поле, Друдл и Детский Учитель в проклятом переулке!
Чистое Искусство отвергло Ремесло, из которого когда-то родилось, потом попросту забыло о существовании предка - и поплатилось за забывчивость.
Тусклые и батиниты были неправы и правы одновременно; так же, наверное, как и мы.
А сейчас… сейчас мы умеем убивать. И умеем не убивать. Мы не всемогущи, и силам нашим есть предел, но мы способны выбирать, и дело не в ремесле и искусстве, не в жизни и смерти, а в выборе, который наш и только наш.
В свободном выборе.
В выборе между огнем Масуда и водой Мунира.
- Выбор… - задумчиво произнес Обломок, о котором я совершенно забыл, как и о том, что поглаживаю его рукоять рукой аль-Мутанабби. - Сделать шаг вперед, отказаться от ремесла и убийства, обретя искусство и радость… А если сделать еще шаг? От искусства - куда? Что - там? Там, где, быть может, все сливается воедино, где нет ни жизни, ни смерти, ни убийства, ни отказа от него…
Что - там?
Ремесло.
Шаг.
Искусство.
Шаг.
Что дальше?
Сумеем ли мы сделать этот шаг? Или мы уже шагнули, сами того не сознавая?
Еще один шаг по Пути.
Пути Меча.
Глава 24
1
- Щепоть сушеной травы чимук, два очищенных корешка-сухороста, полгорсти толченой желтуницы, топленое масло…
- Ты запомнил все с первого раза? - шаман удивленно глянул на Коса. - У тебя хорошая память. Почти как у меня.
- Я не запомнил, - в свою очередь удивился ан-Танья. - Я записал.
И продемонстрировал шаману свои записи.
Слово "записал" Кос произнес по-кабирски, поскольку по-шулмусски его не знал. Как, впрочем, и я. Но шаман догадался.
- Записал? - повторил Куш-тэнгри по-кабирски. - Вот этими значками? Все, что я говорил? Да?
Кос утвердительно кивнул.
- Говорящие знаки, - задумчиво протянул Неправильный Шаман, почесывая кончик своего внушительного птичьего носа. - Знаю. У нас тоже есть. Но другие. Ими нельзя записать то, что я говорил. Только самое простое. Пять дюжин воинов ушли в поход. Вернулись три дюжины и еще два. Сожгли стойбище маалев. Вот такое. Ваши знаки разговорчивее наших. Потом научишь.
- Научу, - охотно согласился Кос, а я вдруг обратил внимание, что при разговоре с шаманом ан-Танья держится особо предупредительно и безукоризненно-вежливо. Стараясь не смотреть в глаза.
Ну, тут я его понимал…
- Научу, - повторил Кос и помахал в воздухе своим листком. - А вы что, все это дословно помните? Я имею в виду - вы, шаманы?..
- Конечно, - равнодушно бросил Куш-тэнгри, подумал и уточнил. - Мы, шаманы. Воины не помнят. У воинов ветер в голове. Все слова выдувает. А нас с детства учат видеть и помнить. Или помнить и видеть. Вот…
Он мельком покосился на кучку ориджитов, отправившихся под предводительством Коблана обустраивать походную кузницу; покосился и тут же отвернулся.
- Сколько человек? - резко спросил шаман.
Как кнутом хлестнул.
Кос, тоже сперва глянувший в ту сторону, а потом снова воззрившийся на Неправильного Шамана, задумался, стараясь не поворачивать головы к ориджитам.
- Восемь, - неуверенно заявил ан-Танья. - И Коблан с Тохтаром.
- Семь, - отрезал шаман. - Семь ориджитов, ваш кузнец и хитрец Тохтар. Кто из них в шапках, кто - без?
Кос замялся.
- Ладно, - смилостивился шаман. - Пусть будет не кто. Пусть будет - сколько. Сколько шапок на девятерых людях?
- Пять, - буркнул Кос.
По-моему, наобум.
- Три, - подытожил шаман, и мне даже не захотелось его проверять. - У кого из девятерых волосы на уши падают, а у кого назад зачесаны?
Ан-Танья только руками развел.
- У кузнеца вашего волос курчавый, уши наружу торчат, - начал Куш-тэнгри, - у Тохтара волос мало, а вот уши закрыты; трое детей Ориджа конские гривы отрастили, скоро не то что ушей - глаз видно не будет… еще трое волосы ремешком повязали и назад забросили; один - плешивый. Совсем. Дальше будем или хватит? Да?
- Хватит, - в один голос сказали я и Кос.
- Шаман должен не смотреть, а видеть, - наставительно заметил Куш-тэнгри. - Шаман не запоминать должен, а помнить. Иначе он - плохой шаман. Жизнь понять не сможет. Пропажу найти не сможет. Судьбу узнать не сможет. Предсказать ее не сможет. Ничего не сможет. Такой шаман - и не шаман вовсе.
Кос понимающе кивнул, а Я-Единорог подумал: "Предсказывать. Судьбу узнавать. Гуси, камешки, волосы… глаза твои ненасытные. И вообще - как он узнал о моем прибытии? Как в степи нашел?"
Похоже, Куш-тэнгри мог многое такое, о чем мы понятия не имели. И это в Шулме, в дикой Шулме, где жизнь не стоит и треснувшей чашки! Крылось в уменьи шаманском нечто, связанное с шагом от ремесла к искусству, с яростью и радостью, с выбором между Масудом и Муниром…
И Я-Единорог еще подумал, что дело, наверное, не в памяти, остроте зрения или каких-то особых навыках (хотя и в них тоже), а в состоянии души, позволяющем сливаться с происходящим. Мы ведь тоже в состоянии Беседы успеваем многое, чего в обыденной жизни и заметить-то не успели!
- Будем говорить, Куш-тэнгри? - спросил я.
- Будем, - еле заметно улыбнулся Неправильный Шаман. - Только завтра. С утра. Да?
- Да, - ответил Я-Единорог, и двинулся к Коблану, громыхавшему языком почище молота - отчего ориджиты работали если не лучше, то значительно быстрее.
Завтра - значит, завтра.
2
А завтра оказалось совсем рядом.
И таким же, как вчера - шатер, шаман, и я с Единорогом и Обломком.
- Ты позволишь мне взглянуть на твое прошлое, Асмохат-та? - чуть ли не торжественно спросил Куш-тэнгри, усаживаясь напротив.
Нет, я не брал под сомнение возможности шамана. На его лице было написано, что он хочет не рассказ мой выслушать - а именно взглянуть. Самому.
Но стоит ли ему показывать?
- Стоит, - решительно заявил Единорог.
- Стоит, - согласился Обломок, злорадно сверкнув. - Нам скрывать нечего.
Я вслушался в это "нам", и мне стал ясен замысел Блистающих.
- Ну что ж, шаман, смотри, - я и сам внутренне усмехнулся, освобождая Единорога от ножен и протягивая его острием к Неправильному Шаману. - Так, что ли, это делается?
Куш-тэнгри, не поднимая глаз, протянул руку и неспешно сомкнул пальцы на клинке Единорога. Некоторое время ничего не происходило, я расслабился и пропустил тот момент, когда пытливо-мрачный взор шамана сверкнул навстречу мне подобно вороненой стали, и, проваливаясь во тьму, я успел крепче ухватиться за рукоять Единорога, и… и стать им.
Во тьме или при свете, здесь или нигде, вчера или завтра - один Меч встал спокойно против неба!
…Я знал, что Неправильный Шаман сейчас видит и чувствует то же, что и я. Но если я прекрасно понимал, что означает происходящее, и был к нему готов, то для шамана это было равносильно удару молотом.
И не одному удару.
Причем в самом прямом смысле слова.
Ведь сейчас я был Единорогом. И шаман видел прошлое - прошлое прямого меча, Блистающего из рода Дан Гьенов!
Он видел его рождение!
Вокруг полыхал огонь, вселенная неистово грохотала, я был раскален докрасна, и молот невидимого пока кузнеца-повитухи рушился сверху, раз за разом, сплющивая уродливые неровности, уплотняя мою плоть - и удары эти приятно-звенящей дрожью отдавались в рождавшемся теле, гибком, разгоряченном, юном, рвущемся жить!.. я рождался в огне и звоне, я выходил из горнила пламени, возбуждение все сильней охватывало меня, и сила ударов молота передавалась…
Испуганный крик расколол мир пополам - и через мгновение я, Чэн Анкор, вновь оказался в шатре Куш-тэнгри. Сам Неправильный Шаман неуклюже стоял на четвереньках - видимо, он упал вперед и едва успел опереться руками об пол, выпустив клинок Единорога. Как он при этом не порезался - а он не порезался - оставалось загадкой. Шаман изумленно смотрел на Единорога… на мою железную руку… и наконец наши взгляды встретились.
Без мрака и огня, просто, как и должны встречаться взгляды.
- Что… что это было? - прохрипел шаман. - Ад? Да?
- Прошлое, - честно ответил Я-Единорог. - Хочешь смотреть еще?
Но Куш-тэнгри, похоже, уже пришел в себя.
- Хочу, - твердо заявил он и, как показалось мне, без малейшего усилия и почти незаметно для глаза оказался сидящим на своем прежнем месте.
Он хотел смотреть.
- Ну что ж, смотри, - и я снова протянул ему Единорога.
На этот раз даже я - да что там я, даже Единорог не ожидал увидеть то, что возникло вокруг… что возникло в нас.
…Металл звенел о металл, кричали люди, бешено ржали кони, в горле першило от едкого дыма, и рука в латной перчатке, по локоть забрызганная дымящейся кровью, вздымала вверх тяжелый ятаган Фархад, который потом назовут иль-Рахшем, Крылом бури - и мощное лезвие, визжа от ярости, опускалось на головы врагов, рассекая шлемы и черепа, и скользил на плитах площади гнедой жеребец, а я, мятежный эмир Абу-т-Тайиб Абу-Салим аль-Мутанабби, все смеялся в порыве боевого безумия, и бежали оставшиеся в живых защитники Кабира, а за ними вдогон неслись воины на взмыленных…
Память. Память латной перчатки.
Восемь веков тому назад.
Когда мы возвратились в шатер, взгляд шамана прошел уже знакомый мне путь: с Единорога на мою правую руку, с руки на мое лицо…
И снова на руку.
- В первый раз мы ушли далеко, - выдохнул Куш-тэнгри. - Я никогда не заглядывал так далеко… тому аду было десять дюжин лет и еще немного. Но сейчас… Когда это было, Асмохат-та?
- Восемь столетий, - ответил Я-Единорог. - С того дня прошло восемь столетий, Куш-тэнгри, рожденный седым.
- И это был… это был ты, Асмохат-та? Да?
- Нет, это были другие воплощения Желтого бога Мо, - изрек язвительный Обломок, услышав вопрос шамана в изложении Единорога.
И я не нашел ничего лучшего, как повторить сказанное Обломком.
Шаман долго молчал.
- Может быть, может быть, - наконец произнес он со странной дрожью в голосе. - Теперь я готов поверить в это… Но не верю. Ты не сердишься?
- Нет.
- Тогда… тогда не позволишь ли ты мне все же взглянуть на ТВОЕ прошлое? На прошлое твоего нынешнего воплощения?
- Позволю.
И я в третий раз протянул ему Единорога - нет, это Единорог сам потянулся к Неправильному Шаману.
…На этот раз я ему показал. Я раскрылся, и мы ушли в Кабир, Кабир Бесед и турниров, ярких одежд и оружейных залов; мы любовались подставками для Блистающих и слушали песни бродячих чангиров, мы дышали жаром кузниц и творили Церемонию Посвящения, мы меряли мою жизнь вдоль и поперек, жизнь до сверкающего полумесяца Но-дачи, жизнь, до краев наполненную звоном Блистающих, готовых скорее умереть, чем пролить кровь; мы были там, дома…
Я не мог больше оставаться там, зная, что я - здесь.
И вернулся в шатер.
- Я знаю, кто ты, - медленно и сурово произнес Неправильный Шаман. - Ты не Асмохат-та. Ты больше, чем Асмохат-та. Ты жил в раю, и сумел добровольно уйти из него. Я буду звать тебя этим именем, а истина пусть останется между нами.
- Сегодня мы смотрели прошлое, - сказал Куш-тэнгри.
- Завтра мы будем смотреть будущее, - сказал он.
- Да? - спросил он.
- Да, - ответили мы втроем.
3
…Еще один день завершился - один из бесчисленной вереницы дней, бывших до нас, при нас; будущих после нас.
Лагерь засыпал. Костры еще горели, о чем-то беседовали несколько человек, сидевших у одного из этих костров, но большинство наших (я подумал "наших", улыбнулся, вспомнил о "ненаших", способных вскоре объявиться поблизости, и перестал улыбаться) уже удалились в шатры - отдыхать. Налетел порыв стылого, пронизывающего ветра, я зябко поежился и взглянул на небо. Оттуда на меня безучастно смотрели холодные колючие звезды.
Блистающие небес.
Что-то теплое и мягкое опустилось мне на плечи, и я поначалу даже не понял, что это такое и откуда оно взялось. А потом обнаружил у себя на плечах меховую доху, повернулся и увидел Чин, облаченную в точно такое же одеяние; видимо, Чин уже некоторое время стояла у меня за спиной.
- Чин… - довольно глупо выговорил я и притянул ее к себе, пытаясь… ах, да ничего такого особенно мудрого не пытаясь, кроме как обнять мою маленькую грозную Чин.
И звезды в небе немного смягчились и потеплели.
Она предприняла слабую попытку высвободиться - слишком слабую, чтобы поверить в ее искренность - поэтому я обнял ее еще крепче и зашептал на ухо всякую ласковую бессмыслицу.
Деликатный Обломок сообщил, что я придавил ему рукоять, и я попросил его заткнуться.
Единорога с Волчьей Метлой я почему-то совершенно не стеснялся, тем более что эти двое были заняты друг другом не меньше нас.
- Да ну тебя, - Чин попробовала сделать вид, что сердится на меня, но это ей не очень-то удалось, да и трудно сердиться на того, с кем в данный момент целуешься; и мы в четыре ноги двинулись к шатру.
К шатру, который я мгновенно переименовал из "моего" в "наш".
- И зачем я за тобой, бродягой, потащилась, - ворчала Чин в паузах между поцелуями, - из Кабира в Мэйлань (пауза), из Мэйланя в Кулхан (пауза), из Кулхана в Шулму эту про(пауза)клятую… И что я в тебе, жеребце необъезженном, нашла?!
- А что в жеребцах находят? - не удержался я. - Вот это самое и нашла…
Чин собралась было возмутиться, но передумала и махнула рукой - той, в которой на отлете держала Волчью Метлу.
- Может быть, именно это и нашла, - неожиданно согласилась она, имея в виду что-то свое.
Мы ввалились в шатер, который кто-то (скорей всего, вездесущий ан-Танья) уже успел протопить; через минуту Единорог в углу умильно касался кисточкой Волчьей Метлы, что-то ей шелестя, а мы с Чин нырнули под ворох предусмотрительно заготовленных (кем?.. неважно…) теплых шкур, и больше я не собираюсь ничего рассказывать, потому что… потому что… не ваше это дело!.. и вообще…
И вообще - хорошо, что у меня хватило ума бросить доху прямо на Обломка, а самого Обломка бросить подальше от меня и моей правой руки, так что до утра я его не слышал.