– А ну сядь! – рявкнул в ответ Дмитрий. – У Миньки спрашивай, это он на деда самострел поднимал, когда его Немой двинул, значит, готов был к бунту, а потом одумался. Хорошая затрещина в разум быстро приводит. И не у тебя одного родня в Ратном, на них, если мы взбунтуемся, еще так отыграются – толпа баб в гневе пострашнее стаи волков будет.
Мишка ухватил Демьяна за руку и после короткой возни усадил его на место. Матвей, воспользовавшись паузой, снова завел свое:
– Терпеть надо, терпеть…
– Теперь если не оставаться, а уходить, – продолжил Дмитрий. – Во-первых, остается в силе все, что я сказал о предательстве и о родне в Ратном. Во-вторых, уйти просто так не дадут, придется драться. В-третьих, через болото не уйти – там обозники, а здешних лесов мы не знаем, и согласится ли нас вести Стерв, мы тоже не знаем. Ну и то, что Роська нам тут поведал, тоже вилами по воде писано.
Дмитрий еще немного помолчал, как бы давая всем возможность обдумать сказанное, а потом совершенно неожиданно закончил:
– Однако если решим драться… будем драться! Я тебе, Минь, тогда старшинство верну, потому что приказ сотника нам будет уже побоку.
У костра повисла тишина, Дмитрий сначала сумел произвести на слушателей впечатление ушата холодной воды, а потом огорошил неожиданной концовкой своей речи. Даже Матвей перестал бормотать себе под нос, отвел взгляд от огня и уставился на нового старшину.
– Изрядно! – прервал паузу Илья. – Слышу слова, мужа достойные. Умственно и с предвидением.
– А сам-то что скажешь? – прервал комплименты Мишка.
– Сам? – Илья поскреб в бороде. – Расскажу-ка я вам, ребятушки, про один случай. Жил в Огневе человек, немолодой уже – за полвека ему перевалило…
– Митюха! – раздалось с края поляны. – Поднимай своих молокососов! Пора!
Над острогом стоял сплошной ор, слагающийся из детского плача, женских причитаний и мужской ругани – детей от четырех до десяти лет распихивали по телегам. Младшая стража пришла рановато, ничего еще оказалось не готово, и отрокам было велено ждать на другом берегу Кипени, не переезжая через мост.
Острог под ночным небом, усыпанным яркими звездами, с противоположного берега реки представлял собой прямо-таки кадр из какого-то сказочного мультфильма – темная громада, подсвеченная с одного бока луной, сияющая изнутри отсветом множества факелов и зеркально отражающаяся в водах Кипени. Только вот благостность этой картины начисто опровергалась звуковым фоном, более подходящим фильму о зверствах оккупантов на захваченной территории.
Ждать пришлось долго, что-то там в остроге у ратников не ладилось, и "господа Совет" снова собрались вокруг Дмитрия.
– Ты нам что-то рассказать хотел, – напомнил Мишка Илье.
– А, да! Так вот: жил, значит, в Огневе дед. Не так чтобы старый, но за полвека перевалило. И жил он не как все люди, а один с четырьмя бабами. За что уж ему такое наказание выпало, не знаю, а только всей семьи у него было: две внучки, теща и старшая тещина сестра. И еще скуповат он был, недаром же прозвание имел Брезетя [6] . Вот, значит… и сам-то Брезетя уже немолод был, теща его уж и совсем древней сделалась, а сестра ее старшая и вовсе ветхая. Да еще и страшна, как смертный грех, и замужем никогда не была, а через это и в уме повредилась – каждый день все жениха ждала, прихорашивалась да наряжалась.
Сами понимаете, что характер у Брезети от такой жизни был хуже некуда, а внучки, как на грех, красавицы писаные и в самой поре: одежа на них чуть не дымилась – так парни пялились. Брезетя же, однако, все сватовства заворачивал – все выгадать что-то хотел на замужестве внучек.
– Ну и каким боком это к нам? – поинтересовался Демьян.
– Сейчас, погоди, до сути дойду. Как девки обувку за ворота мечут, на суженого-ряженого гадая, знаешь?
– Ну в ночь перед Рождеством…
– Это сейчас перед Рождеством, а раньше… неважно, все равно зимой, давний обычай. Так вот: в ночь, когда это гадание свершаться должно было, у забора Брезети чуть ли не толпа гуляла – женихов собралось поболее десятка. По обычаю-то, прохожий случайным должен быть, да кто ж поверит-то, что столько народу случайно по нескольку раз туда-сюда по одному месту ходит, да еще ночью?
Пугнул Брезетя внучек, чтобы не высовывались, собрал по всему дому всякую старую, рваную обувку, заложил в каждую по полену, чтоб поувесистее было, и шумнул слегка за забором, вроде как девки гадать собрались. Женихи, конечно, к этому месту, как мухи на мед, а Брезетя высунулся и как начал в них обувку с поленьями метать! На улице крик, стон, женихи разбегаются, а Брезетя орет: "Куда ж вы, люди добрые? У меня еще много рванья осталось! Всем хватит, налетай!" Куда там, все разбежались, осталось только двое. Один сидит на снегу – за разбитый нос держится, другой без памяти валяется – в голову прилетело. Берет тогда Брезетя тещу и сестру ее, умом ущербную, и выводит на улицу. Подходит к тому, что за разбитый нос держится, и говорит: "Радуйся, человече, счастье-то какое тебе привалило! Выпало на тебя гадание, вот твоя суженая!" и указывает на тещу. Жених глазами похлопал-похлопал, а потом как вскочит да как дернет вдоль по улице, только снег, как из-под скакуна, в разные стороны.
К тому времени как раз и на голову ушибленный очухался – сел и оглядывается, видать, вспоминает: где он, что с ним и зачем? Подходит к нему Брезетя и говорит те же слова ласковые, что и первому, который с разбитым носом, но указывает уже не на тещу, а на сеструху ее. А та, дурища, обра-адовалась! Наконец-то и для нее жених сыскался! Запела чего-то и даже приплясывать принялась. Под женихом от такого зрелища аж снег подтаивать начал – мало того что поленом в сапоге по голове огреб, так еще и диво такое перед ним выплясывает! Как на грех, у тещиной сестрицы нога подвернулась, и она так на суженого-ряженого и обрушилась. Думаете, убилась? Ничего подобного! Целоваться полезла!
Тут-то жених и сомлел – глазки закатились, личико задумчивым сделалось, и прилег он обратно на снежок. А Брезетя говорит: "Не повезло, жених нынче робкий какой-то пошел – то сбежать норовит, то в беспамятство впадает. Не кручиньтесь, девоньки, скоро помрете, в Ирии снова молодыми станете, а женихов там видимо-невидимо. Даже и для тебя, убогая".
Вот так и вы, ребятушки, как те женихи, видать, самыми умными себя считаете да судьбу обмануть хотите. Те вместо светлых богов исход гадания предрешить пытались, а вы в соплячьем возрасте надумали полными ратниками стать, да еще уважения к себе требуете, как к смысленным мужам. А как жизнь вас поленцем приголубила, так все сразу наружу и вылезло: одному нос расквасило, так он крепость жечь собрался, а другому в голову прилетело, так он всех поубивать готов. Ну, Михайла, понял теперь, какого я от тебя слова и знака жду?
Не понял Мишка, откровенно говоря, ни черта, но многозначительно кивнул и собрался сказать что-нибудь о том, что время для столь серьезного разговора неподходящее и надо собраться попозже, все спокойно обсудить, а сейчас нечего пороть горячку и… что-нибудь еще, в том же духе. Понятно было, что ждут от него другого, что будут разочарованы, что по молодой горячности могут натворить глупостей, но надо было прежде всего разобраться в ситуации самому.
Слава богу, говорить ничего этого не пришлось – по настилу моста загрохотали копыта, и все, обернувшись на звук, увидели, что, заслушавшись Илью, пропустили момент, когда из ворот выехал десяток ратников, а за ним потянулись телеги. Гремел копытами по мосту конь Тихона – племянника Луки Говоруна, назначенного десятником временно, на один год. Тихон, опередив свой десяток, подъехал к отрокам и, высмотрев Дмитрия, начал давать указания.
– Так, Митюха, восемь человек сажай возницами на телеги. Там в каждой кроме детей по бабе посажено, для присмотра, их отгоните на самый зад телег, чтоб до возниц дотянуться не могли, и предупредите: если что, первый болт – их. Один десяток поставишь вперед, остальные… ох, туды тебя! Самострелы! Да стреляйте же!
С первой телеги, уже доехавшей почти до середины моста, соскочил мальчишка и, лихо перемахнув через перила, сиганул в воду. В него-то и приказывал стрелять Тихон, но стрелять было некуда – мальчишка нырнул и довольно долго не показывался над водой. Отроки держали самострелы наготове и внимательно вглядывались в освещенную ярким лунным светом поверхность реки. Кажется, никого из них особенно не волновало то, что стрелять придется в ребенка.
– Да стреляйте же, стреляйте! – повторял как заведенный Тихон – у него от неожиданности явно сдали нервы.
"Вот так, сэр, и отдаются идиотские приказы – первое самостоятельное задание в роли десятника, и в самом начале прокол. А срок, чтобы проявить себя, всего год. И лорда Корнея удовлетворить надо, и с подчиненными не разругаться. Сейчас вот, вместо того чтобы своих раззяв ругать, на нас окрысится, мол, стрелять не умеем. А у кого-нибудь из наших тоже нервишки сыграют, и не станет у Луки племянника".
– Спокойно! – заорал Мишка, снова забыв, что не он командует Младшей стражей. – Течение быстрое, вынырнуть он должен где-то в том месте, где тень от дерева. Видите? Троим держать на прицеле нижний край тени, еще троим – на шаг ниже по течению, еще троим – на два шага…
"Не успеют разобраться на тройки, а если мальчишка не дурак, то вынырнет под нашим берегом, мы его и не увидим. Нет, ратники на том берегу тоже луки достали…"
– Бей! – крикнул Дмитрий, но команда запоздала – несколько самострелов уже разрядились в сторону появившейся на поверхности воды головы.
С другого берега тоже свистнуло несколько стрел. Лучники выстрелили чуть позже отроков, потому что не следили за заранее вычисленным местом, а шарили глазами по всему руслу, к тому же стрелы были пущены по навесной траектории и потому долетели до места уже тогда, когда мальчишка снова нырнул. А вот болты… Было непонятно: попали или нет? Могли и попасть. Больше голова на поверхности не показывалась, но дальше русло было почти сплошь затенено кронами деревьев, так что даже если мальчишка и выныривал, то разглядеть бы все равно его не удалось.
– Попали! – с нажимом произнес Тихон. – Хорошо стреляете, молодцы!
Ответного "рады стараться" племянник Луки не услышал, да мог и не знать или не помнить, что в Младшей страже это является обязательным требованием, а вот Мишке молчание отроков сказало о многом. Судя по тому, как переглянулись Роська и Дмитрий, им тоже.
– Вас господин десятник похвалил! – рявкнул Дмитрий. – Не слышу ответа!
– Рады стараться, господин десятник, – нестройно протянули отроки.
– Отставить! Что за мычанье коровье? Еще раз!
– Рады стараться, господин десятник! – Теперь ответ прозвучал почти так, как и требовалось.
– Строго, я гляжу, у вас… – Тихон с интересом оглядел отроков, потом спохватился и продолжил давать указания: – Значит, возниц на телеги, баб упредить, один десяток впереди, остальные возле телег с обеих сторон…
От реки донеслись всплески и шипение – ратники кидали в воду факелы: луна светила хорошо, да и привлекать чье-нибудь внимание ярким светом не стоило.
"Будешь настаивать, любезнейший Тихон, что мы попали, для тебя это единственная отмазка. Вот вам и молокососы с игрушками – ратники промазали, а мы нет. Пруха, блин. А ведь ты, Тишка, сейчас Дмитрию позавидовал – тебе и не снилось в таком тоне с подчиненными общаться".
– …Мы пойдем сзади, если что, поможем, – закончил наставления Тихон. – Давайте шевелитесь! Быстрей доберемся – быстрей спать ляжете!
Племянник Луки развернул коня и погнал его к своим, а "господа Совет" разъезжаться не спешили, выжидающе глядя на Мишку. Что-то надо было говорить…
– Илья, а что с внучками Брезети сталось? – поинтересовался Мишка.
– Что? Ах с внучками! Так сказывали, что одна из дому сбежала с парнем, а вторая незнамо от кого понесла. А что дальше было, не знаю.
– Ага. – Мишка сделал вид, что ответ его полностью удовлетворил, и обвел глазами "коллег". – Ну сбегать нам некуда, да и не получится. Это мы уже обсудили. Придется подумать, как нам половчее забеременеть да что-то толковое родить, раз уж господин сотник нас девственности лишил. – Не бог весть какой перл красноречия, но ничего, кроме казарменного юмора, Мишке в голову не пришло. Вообще, он чувствовал себя каким-то туповатым, и думать было как-то… лень, что ли?
– Ты это к чему? – подозрительно спросил Илья.
– К тому, что подумать надо! – ответил Мишка и заторопил отроков: – Давайте-давайте, телеги стоят, нас дожидаются.
Вперед услали десяток Роськи, не понесший потерь во время похода, остальные отроки распределились вдоль восьми телег, в каждой из которых сидело по семь-восемь детишек и по одной бабе. Все бабы, как одна, были немолодыми и весьма дородными, наверное, специально подбирали наименее подвижных.
"Как все-таки отличается летнее конвоирование полона от того, что было в конце марта! Да, сэр, учиться вам еще и учиться, только на практике все эти нюансы и можно постигнуть. И как вам в роли захватчика и поработителя, сэр Майкл? Да еще и убийцы детей! Если ребята попали, то исключительно благодаря вашим усилиям, уважаемый. Блин, с волками жить – по-волчьи выть. И ведь даже не задумался, когда целеуказанием занимался… Попали или не попали? Хватит! Еще только мальчиков кровавых в глазах не хватало…"
– Молокососы попали, а вы нет! – донесся сзади голос Тихона. – Лука узнает – смеяться будет!
Ратники Тихона потихоньку отстали от каравана и держались шагах в тридцати позади.
– Михайла, Демьян! – Дмитрий говорил негромко, так, чтобы не было слышно другим отрокам. – Сотник приказал вам двоим около меня быть. Давайте-ка проедемся вдоль телег, посмотрим, что да как.
"Бережет нас дед? Да как тут угадаешь: где опасно, а где нет. Тогда я на передних санях ехал и царапиной отделался, а Демка на задних лежал – и продырявили, чуть не помер".
Дорога от острога к хутору шла почти на северо-восток, поэтому луна освещала сейчас левую часть дороги и деревья на левой обочине, а постепенно отклоняясь к западу, ночное светило будет находиться сначала в створе дороги, потом освещать ее правую часть. Практически весь путь караван должен был находиться на свету. Конечно, то тут, то там дорогу полностью перекрывали тени деревьев, но привыкшим к темноте глазам хватало света, чтобы ехать без факелов.
"Вот вам и еще один урок, сэр: с отъездом вовсе не задержались, а просто дожидались нужного времени, а то, что Младшую стражу вызвали раньше срока и заставили дожидаться на берегу, так это просто известный в любой армии мира "ефрейторский зазор", и в XII веке он тоже действует".
В каждой телеге сидело по пять – семь нахохлившихся и заплаканных детишек, одни провожали едущих по обочине троих всадников настороженными взглядами, другие, наоборот, отворачивались. Сидящие в задней части телег бабы прижимали к себе самых маленьких. Отроки Младшей стражи, поблескивая в лунном свете кольчугами и шлемами, маячили рядом с телегами, настороженно поглядывая на пассажиров. Пройдет немного времени, и, если ничего не случится, настороженность ослабнет, отроки перестанут напрягаться, а детишки, скорее всего, задремлют. Ехать часа два – два с половиной, коней никто особо не подгоняет, и они постепенно сами выберут темп шага, при котором и им удобнее, и возница не понукает – все, как всегда, ничего особенного, если не думать, что за краем дороги царит непроглядная тьма и за каждым деревом может кто-то прятаться. Но если думать об этом постоянно, с ума сойдешь и, сам того не желая, вдруг запустишь болт незнамо куда, хорошо, если никого не зацепишь…
– Мить. – Мишка поставил Зверя стремя в стремя с конем Дмитрия и негромко посоветовал: – Отроков бы менять местами время от времени, чтоб не осовели – сейчас подуспокоятся, втянутся в движение, и в сон поклонит.
– Угу. Через пару верст вместо первого десятка вперед пойдет второй, а потом его сменит третий. Из четвертого и пятого десятков возниц взяли, они пусть сидят, все равно десятки неполные.
Роська выслал вперед троих отроков, сам ехал с остальными и о чем-то негромко рассказывал, видимо смешное, потому что отроки время от времени тихонько фыркали. Нарушение, конечно, но лучше уж так, чем будут клевать носом в седлах – днем-то не отдохнули толком. Оглянувшись на подъезжающего Дмитрия, все умолкли. Новый старшина не стал упрекать за посторонние разговоры, а вполне добродушно поинтересовался:
– О чем беседуем?
– Да вот, – откликнулся ближайший всадник, – господин урядник рассказывает, как Матвей Тимку уговаривал палец отрезать.
– И чего ж тут смешного?
– Да Тимке средний палец на левой руке стрелой отсекло, – заново начал рассказывать Роська, – на ниточке висел, а совсем отрезать Тимка не дает, "обратно прирастет", говорит. Вот Матюха с ним, как с малым дитем, и начал: "Мизинец по размеру как раз подходит, чтоб в ухе ковырять, а указательный палец – в носу"…
"Чего они веселятся-то? То такие мрачно-решительные были: "крепость сжечь", "всех убить"… Или им достаточно оказалось вашего, сэр, "подумать надо"? А что? Как там в одной песенке пелось: "Не надо думать, с нами тот, кто все за нас решит!" Михайла чего-нибудь придумает, надо только подождать. Дети, блин. Интересно все-таки, как в тюрьме и на войне мгновенно слезают с людей все маски и обнажается суть характеров. Вон с Роськи всю набожность как рукой сняло, снова лихой пацан с туровских причалов. И подростковая классика: сбежать из дома и стать пиратом! М-да, правда, это классика начала ХХ века, а не конца – не те стали подростки… а ЗДЕСЬ – в полный рост.
И Артемий… Творческая личность, эмоции так и прут: нас обидели, давайте крепость сожжем! Но, черт побери, как это знакомо: "что делать – не знаю, но только не то, что делаешь ты!" – одна из любимых тем дерьмократов. Вот и сожгли крепость СССР. А если подумать, Дмитрий-то к его любимому детищу – оркестру – относится ой как скептически. Кажется, Троцкий говорил, что если как следует покопаться, то под любым принципом обнаруживается бутерброд. Врал, "политическая проститутка", – отцу предлагали остаться после ранения в учебном полку, а он ушел на передовую – под Сталинград. Где тут бутерброд? Но Артюха, несомненно, психует больше всех.
Хотя как сказать. Матвея вон вообще в какой-то кровавый мистицизм повело… но раненых лечит хорошо, вот и пойми тут. Или одно другому не противоречит? Не знаю, ни с одним врачом-мистиком знаком не был.
Демка. Да, классический "number two". Лояльный, надежный, но всегда второй. Наследственная черта Лавра, что ли? Правда, по сравнению с отцом мрачен и жесток, зато никаких изменений в поведении – каким был дома, такой и в походе.
Впрочем, и у Дмитрия тоже. Еще когда, сэр, вам пришло в голову, что в парне живет самурайский дух? Он тогда толковал, что не может стать настоящим воином, пока не отомстит за убийство семьи. Вот и сейчас: понимает, что бунт – затея безнадежная, но если я прикажу… и ведь не врал, видно было! Самурайский дух в Киевской Руси XII века, обалдеть!