М-да, если я прикажу… А что ж вы сами-то, сэр Майкл? Ну хорошо, в ответ на дедов наезд схватились за оружие… Дмитрий почему-то решил, что вы в деда стрелять собирались… неважно, решил и решил. Первая реакция на несправедливость – агрессия. Это – нормально и понятно, природный Лисовин вылез, давно не вылезал, кстати, но… нормально, вернее, привычно. А потом? Размазня какая-то, ни мысли, ни действия, можно подумать, что Немой своей затрещиной из вас всякую активность вышиб. А ребята ждали… Стыдобища, едрена вошь!"
Мишка беззвучно матюкнулся сам на себя и полез в подсумок за фигуркой бронзового лиса. Статуэтка там за что-то зацепилась, и Мишка, пока ее выковыривал, невольно прислушался к голосу Роськи, продолжавшего свой рассказ:
– …Тимка ему и говорит: "Что ж ты себе тогда средний палец не отрежешь, если он самый длинный, а торчит без толку?", а Матюха ему и отвечает: "Мне он для лекарских дел надобен, особенно когда баб пользую. Иногда ж и внутри кое-что пощупать надо".
Отроки опять принялись тихонечко фыркать и хихикать.
"Ну конечно, подростки, да еще в казарме, – самая животрепещущая тема. Молодец Матюха, знает, чем раненого отвлечь. Помните, сэр, служил с вами Вася Приходько, имевший несчастье окончить до призыва медицинский техникум? Как его деды изводили, заставляя рассказывать после отбоя всякие байки на, как бы поделикатнее выразиться, гинекологические темы…"
– Внимание! – Голос Роськи мгновенно изменился, став резким и повелительным. – Дозор остановился!
Впереди примерно метров триста пути было полностью затенено деревьями, кроны которых так разрослись, что образовывали над дорогой свод. Поучился темный туннель, в конце которого, правда, снова был виден участок дороги, освещенный луной. На фоне этого светлого пятна трое дозорных отроков выглядели черными силуэтами, но по их позам можно было догадаться, что они оглядываются назад, ожидая знака или команды от урядника.
– Господин старшина, как будем проходить? – спросил Роська.
Мишка открыл было рот для ответа, но его опередил Дмитрий:
– Темное место проходим рысью! Щиты на руку, самострелы к бою! Смотреть внимательно!
"Тьфу ты, черт, опять забылся!"
Мишка сунул бронзового лиса назад в малый подсумок и вслед за другими отроками рывком ослабил идущий наискось через грудь плечевой ремень, на котором висел за спиной легкий щит, изготовленный из вязового кругляша. Слегка склонившись влево, передернул плечами, и щит соскользнул со спины. Левая рука привычно проделась в локтевой ремень, и Мишка, не хватаясь за рукоятку, продвинул ее еще дальше, так, чтобы щит не мешал держать самострел за цевье. Все движения были отработаны на занятиях до автоматизма, но Мишка чуть отстал от остальных из-за возни со статуэткой.
Дмитрий, оглянувшись, убедился, что сзади, насколько было видно, все приготовились, махнул рукой дозорной троице и скомандовал:
– Рысью… вперед!
Темный участок преодолели без проблем, только в первой телеге громко заплакал ребенок. Было слышно, что едущий рядом с телегой отрок Варфоломей вполголоса ругается, требуя, чтобы женщина его успокоила, а та что-то едва слышно отвечает. Ребенок все плакал. Мишка придержал Зверя и, поравнявшись с телегой, спросил:
– Что тут у вас?
– Да вот, разорался… – начал было Варфоломей.
– Я не тебя спрашиваю! – оборвал его Мишка и переспросил у женщины: – Что с ним?
– У него ручка обожжена, а когда скакали, он ей об деревяшку ударился.
Мишка снова поднял глаза на Варфоломея и распорядился:
– Передай назад, чтобы Матвей подъехал, что, самому не догадаться было? – Снова повернулся к женщине. – Сейчас наш лекарь подъедет, посмотрит. – Вытащил из переметной сумы сухарь. – На, пусть пососет пока.
Женщина благодарно кивнула и склонилась над плачущим малышом.
– Что там? – спросил Дмитрий, когда Мишка снова его догнал.
– Ребенок обожженную руку зашиб, сейчас Матюха подъедет, глянет.
– Добро. – Дмитрий склонился к Мишкиному уху и прошептал: – Что ты со своей игрушкой, как дитя малое тетешкаешься? Отроки же смотрят!
– Больше не буду, извини.
"Ну Митька! Все замечает! А и правда, чего это я? Чуть что, за лиса хватаюсь? Раньше вроде бы за вами, сэр, такого не водилось, во всяком случае, до того, как вы его Нинее показали…"
* * *
Собственно, лиса Нинея увидела совершенно случайно, и история эта началась с пленного "смотрящего" Ионы. Однажды Мишка сидел на лавочке возле лазарета и старательно делал вид, что присел просто так, а вовсе не дожидается, не выйдет ли случайно Юлька. О чем-то задумался и вдруг услышал над головой ее голос:
– Слушай, Минь, а что ты с пленным делать будешь?
– Не знаю, а что?
– Я Илье сказала, чтобы он пленного из погреба вынул и в теплый подклет пересадил, а то он кашлять начал. Или ты его убить хочешь? Стерв говорил, что Алексей тебя еле удержал.
– Это я сгоряча, Юль. Иона падаль, конечно, и смерти заслуживает, но если сгоряча не убил, то теперь и не знаю. Так просто не смогу. На суд воеводе его отдавать не за что – он против нас ничего не творил, держать его у нас дальше незачем – все, что мог, он уже рассказал. Отпускать вроде бы глупо, да и не должны такие подонки жить. Не знаю. Вернется Алексей из Ратного, что-нибудь решим.
– А если пойдете за болото, может, его проводником взять?
– Я бы не взял, нельзя таким верить. А чего ты-то о нем так печешься? Хочешь, я его тебе для учебы отдам? Отрежешь чего-нибудь, подлечишь, опять отрежешь, а помрет…
– Дурак!
– На тебя не угодишь: и то тебе не так, и это не эдак.
– Минь, а отдай его Нинее.
– Нинее?
– Ага. Она говорила, что можно у человека часть жизни забрать и себе прибавить. Очень посмотреть хочется – выйдет у нее или нет.
"Нет, подруга, ты точно в медицине удержу не знаешь! Ну что у Нинеи выйти может? Хотя помнится, ТАМ одно время очень много писали об "энергетическом вампиризме", вроде бы старики потому так любят на детских площадках сидеть, что это дает им возможность "сосать" энергию из детей. Бред, разумеется. Здоровые детишки, конечно, энергетически избыточны… Стоп! Мы-то с Юлькой "сливаемся" и энергию из окружающей среды как-то черпаем, если я все правильно понимаю. А если и правда? То есть не кусок жизни себе "пересадить", а использовать другого человека в качестве дополнительного источника энергии… Постоянно держать его около себя и высасывать…"
– Юль! Это же медленное убийство! По капле жизнь из человека тянуть…
– А в погребе гноить – не медленное убийство? Или не ты сейчас говорил, что такие жить не должны? Он же людей на колья сажал, девок у родителей забирал! А что он еще творил? Думаешь, во всем вам признался?
– Юль, ну зачем тебе это?
– Как зачем? Представляешь, если этому научиться можно? Случись много тяжело раненных, так, что со всеми не управиться, берешь кого-нибудь из пленных поздоровее и привязываешь его рядом с тем, кто уже совсем от ран изнемог. И пусть поддерживает раненого, пока у лекаря руки до него не дойдут.
– Все равно как-то это… нехорошо, что ли…
– Да что ты мямлишь? Хорошо, нехорошо. Знала бы – так сама бы отвела, тебя бы не спрашивала!
– Сама бы пошла к Нинее?
– Ну не хочешь, как хочешь! – Юлька рассерженно фыркнула и скрылась за дверью лазарета.
"Тьфу ты господи! Ну как с ней разговаривать? И пошла – ни здрасте, ни до свидания! Другую бы… м-да. Может, и правда Иону к бабке отвести? "Для отчета".
ТАМ у Михаила был сосед по подъезду, который по выходным целыми днями сидел с удочкой на берегу реки Екатерингофки. Когда по пути домой ему попадался кто-то из знакомых и интересовался результатом рыбалки, любопытствующему демонстрировалась пол-литровая банка, в которой плавало нечто "ихтиологическое", зачастую кверху брюхом. На обычный в таких случаях вопрос: "Кошке несешь?" – следовал неизменный ответ, повергавший собеседника в изумление: "Жене!" – "Зачем ЭТО жене?" – "Для отчета!"
"Вот и приведу Иону "для отчета", а что Нинея с ним делать будет и как Юлька собирается наблюдать за результатами "эксперимента", не мое дело. Свистите, сэр, главное – самому решение принимать не придется, а не "отчет" и "эксперимент". Да, вот такое я… М-да-с. Но интересно же: получится у Нинеи или нет?"
В воротах Нинеиной усадьбы Мишку встретил старший внук волхвы Глеб.
– Здравствуй, Глеб! Бабуля дома? Я ей подарок привел. – Мишка кивнул на Иону, которого тянул на веревке позади Зверя.
– Здравствуй, Мишаня! Сейчас позову! – отозвался Глеб и вприпрыжку побежал к крыльцу.
"Ну вот: никакой телепатии – просто побежал позвать".
– Боярич, не губи! – заныл Иона. – Не отдавай колдунье. Ты же отпустить обещал!
– А ты сказал, что возвращаться не можешь, потому что смерть лютая тебя ждет, – парировал Мишка, спешиваясь. – Вспомни лучше, сколько ты сам душ невинных загубил.
– Так не своей же волей, боярич…
– Ну и сюда ты тоже не своей волей!
– Здравствуй, Мишаня, – раздался с крыльца голос Нинеи, – никак ты за болото ходил? С добычей тебя!
– Здрава будь, светлая боярыня! – На глазах у Ионы, Мишка на всякий случай решил соблюдать политес. – Благодарствую на добром слове, но добыча не моя – Стерва с сыном, хотя ходили они по моему приказу.
– Значит, обещание свое исполняешь? Хвалю, воевода, хвалю. А ко мне его зачем приволок? Сам с допросом не управился?
– Нет, светлая боярыня, управился, узнал все, что у него узнать можно было. А привел в подарок. Помнишь, ты как-то сетовала, что чуть у нищего суму не отняла? – Мишка сделал паузу, ожидая реакции Нинеи на напоминание о встрече с отцом Михаилом.
– Как не помнить? Помню. – Нинея построжела лицом. – Ну и что?
– Этот, – Мишка кивнул на Иону, – молодой, здоровый, а дел таких натворил, что любая казнь ему мала будет. Прими, Гредислава Всеславна, не побрезгуй.
Мишка потянул за веревку, собираясь подвести Иону к крыльцу, но тот уперся, с ужасом глядя на Нинею и, кажется, даже постукивая от страха зубами. Нинея, слегка приподняв левую бровь, с интересом оглядела "подарок" с ног до головы, потом спустилась с крыльца и подошла вплотную к Ионе. Пленник зажмурился и втянул голову в плечи, словно ожидая смертельного удара.
– Ну-ну, что ж ты так боишься-то? – заговорила Нинея таким голосом, как будто успокаивала домашнюю скотину. – Глаза-то открой.
Иона продолжал стоять зажмурившись. Нинея взяла его большим и указательным пальцем за щеки, сдавила так, что губы сложились "дудочкой", и властным голосом приказала:
– Глаза! Открой!
Иона приподнял веки, встретился взглядом с Нинеей и… перестал трястись, расслабился, выражение его лица стало тупым. Вернее сказать, с лица Ионы исчезло всякое выражение вообще. Нинея деловито и не торопясь принялась осматривать "подарок", как коня на ярмарке. Повернула туда-сюда голову Ионы, потянув за бороду, заставила открыть рот, помяла мышцы, потом, не стесняясь ни Мишки, ни крутящегося рядом Глеба, пощупала в паху. Последнюю манипуляцию, как показалось, Нинея проделывала долго и с удовольствием.
"Блин, она что, трахаться с ним собирается? Богемская графиня, едрена вошь, да за одну эту сцену… э-э, не знаю, что, но… туды твою вперекрест и ржавый швартов родне по женской линии… обалдеть!"
Нинея довольно хмыкнула и тоном мурлыкающей пантеры пропела:
– Благодарствую, Мишаня, знатный ты мне подарок преподнес, не знаю, чем и отдариваться буду.
– Кхе! Н-н… на здоровье, баба Нинея. – Мишка потеребил поводья Зверя и откашлялся. – Не надо ничего, я так… из уважения…
– Нет, Мишаня, такие подарки без ответа оставлять нельзя, ты меня не позорь.
– Тогда… тогда, как всегда, баба Нинея, мудростью одари.
– Мудрости, значит, хочешь… Ну пойдем в дом, поговорим. Глеб, коня прими, а этого, – Нинея качнула головой в сторону тупо пялящегося перед собой Ионы, – сам знаешь, куда. Пойдем, Мишаня.
Войдя в дом, Нинея распорядилась:
– Неждан, Снежана, помогите Глебу баньку приготовить, помыть кое-кого надо будет. – При последних словах волхва улыбнулась, и Мишка готов был поклясться, что улыбка ее была, как принято выражаться, сладострастной. – Садись, Мишаня, кваску с дороги испей.
"Ну попал ты, Иона. А и не жалко – ты никого не жалел, теперь сам попробуй. Однако, сэр, настроение у вдовствующей графини сейчас, надо понимать, самое что ни на есть романтическое. Не напомнить ли ей о старом обещании? Срок, правда, еще не пришел, но вдруг получится?"
– Баба Нинея, помнишь, ты как-то говорила, что есть способ Юльку… то есть Людмилу, удержать, чтобы она не ушла… как бы это сказать…
– Помню, Мишаня, помню. – Нинея уж и совсем разулыбалась. – Почуял бабкино настроение, негодник этакий? Почуял, я вижу. Эх, был бы ты девкой… А способ простой, никакого секрета тут нет. Влюби ее в себя! Мы, бабы, ради любви… Влюби, одним словом, да так, чтобы она про все забыла. Сможешь?
– Не знаю… она, кроме лекарских дел, и думать-то ни о чем не может.
– Ничего, скоро сможет, да и подумывает уже. По-детски, глупо, но подумывает – время пришло. И не думай, что если она лекарка, то смотрит на все это иначе, нет, женское в ней все равно свое берет. Разочарован? Думал, что я тебе зелье приворотное дам или заклятию научу?
– Нет, про заклятия она и сама все знает, этим ее не возьмешь, а зелья я и сам у тебя не взял бы.
– Тогда почему недоволен?
– Как-то у тебя, баба Нинея, получается… вроде как собаку приручить. И еще одно… не знаю, как сказать. Понимаешь, лекарское дело для Людмилы – сама жизнь. Если я даже и смогу… Вот ты намекнула, что бабы ради любви чуть ли не на все готовы…
– Не чуть ли, а на все! – поправила Нинея.
– Но ведь и проклинают потом… любовь эту.
– Бывает. – Волхва согласно кивнула. – И частенько бывает. Но потом.
– А я не хочу, чтобы Юлька… чтобы Людмила прокляла. Вдруг она дара лекарского лишится? Что ж ей, головой в прорубь?
– Влюбился, – тоном врачебного диагноза произнесла Нинея. – Это ты зря – намаешься.
– Уже маюсь, баба Нинея. – Мишка совершенно искренне вздохнул. – Вроде и не красавица, характер вздорный, а присушила. Не поверишь, лавочку возле лазарета поставил, каждый день там сижу.
– Пропал, добрый молодец! – Нинея, продолжая улыбаться, сочувствующе вздохнула. – Ничего-то ты с ней теперь не сделаешь – ни влюбить в себя не сможешь, ни характер мужской показать, ни пристрожить соплячку…
– Ее пристрожишь… да и характер показывать… Бесполезно, баба Нинея, у нас же мысли общими делаются, когда сливаемся…
– Что?!! – Улыбку с лица Нинеи как ветром сдуло. – Вы что натворили, паршивцы?! Я же предупреждала: есть грань, за которую простым смертным ходить нельзя! Допрыгался? Как козла тебя теперь на веревочке водить будут! Радуйся, что пока она сама еще дите, мало что понимает. А потом порадуешься, когда она уйдет неведомо куда, иначе рабом ее станешь, хуже раба! Будешь сапог лизать, которым тебя в морду бить станут, и даже утираться не захочешь, лишь бы еще раз лизнуть!
– Почему? Ты о чем, баба Нинея?
– Да что ж такое-то? – Нинея возмущенно всплеснула руками. – Сами голову в петлю суют, а потом еще и удивляются! Лечили вместе? Силу она в тебя вливала?
– Да было… и без лечения тоже, просто так… сливались. А что?
– И он еще спрашивает! Радость от этого чувствовал? Еще и еще того же желал? Готов просить ее, чтобы опять это повторить?
– Радость чувствовал, а больше ничего такого не было.
– Ну твое счастье. И запомни: если хочешь и впредь самому себе хозяином оставаться, ни разу, ни под каким видом, этого не повторять! Радуйся, что Людмила сама еще ничего не поняла. Она лекарским духом одержима, как только догадается, что тебя этим к себе намертво привязать можно, сразу же так и сделает. Не потому, что зла тебе желает, а потому, что лечить – для нее единственная радость на свете, все остальное ей заменяющая. Соберется уходить и тебя с собой заберет – не как человека, не как мужа, а как снасть лечебную. А ты слюни до пупа развесишь и потащишься за ней хоть на край света, хоть за край.
– Ну уж нет! Никуда я не потащусь и никакие сапоги лизать не буду! – ощетинился Мишка. – Я сильнее ее, когда мы сливаемся вместе, я управляю, она со мной бороться не может!
– Это ты сейчас сильнее, пока Людмила еще сама своей силы не понимает. И не спорь! – Нинея пристукнула костяшками пальцев по столу. – Не родился еще муж, способный в таком деле женщину перебороть, хоть бы и девку сопливую. Переломит тебя, как соломинку, даже и сама не заметит!
"Это что же, на ментальный контакт можно, как на наркотик, "подсесть"? И Юлька будет меня, как наркошу, на коротком поводке держать? Не верю! Пусть я необъективен, пусть втюрился в девчонку (в моем-то возрасте?), пусть Юлька "сдвинута" на медицине, пусть… да что угодно! Не верю, и все тут! Не может она так поступить! Нинея могла бы, возможно, и творила нечто подобное, а Юлька – нет. Не такая она, не так ее Настена воспитала. И Макошь – не Велес, Макошь такого не позволит!
Господи, а это-то откуда? Еще не хватало язычником заделаться. А в общем-то все правильно – поклонение одному из персонажей языческого пантеона детерминирует, соответствующим образом, нравственные императивы. Если я правильно понимаю разницу между Велесом и Макошью, Нинее разрешено то, что напрочь запрещено Настене и Юльке. И что же, Нинея этого не понимает? Судит по себе?"
– Не боится! – констатировала вслух Нинея. – Все понял, паршивец, и не боится! Да что ж это за дети такие пошли? Оружие, силы ведовские, лезут туда, куда и умудренному старцу заказано, и хоть бы что! Или не поверил мне, Мишаня?
– Ну почему? Поверил. Только знаешь, баба Нинея, – Мишка на секунду задумался, пытаясь сформулировать свою мысль, – я в последнее время как-то перестал понимать: чего надо бояться, а чего не надо.
– Врешь! – уверенно заявила волхва. – Тот, кто не понимает, чего надо бояться, – боится всего, ты же, наоборот, ничего не страшишься. А слыхал ли ты, Мишаня, такую мудрость: "Ничего не боятся только полные дураки"? От незнания твое бесстрашие, от молодости и глупости!
"Угу, точно подмечено, особенно несчет молодости".
– Ну ты, баба Нинея, и сказанула! Да со времен Ад… Одинца и Девы дня не проходило, чтобы кто-нибудь из стариков не проворчал: "Ох уж эта нынешняя молодежь!" И про тебя так когда-то говорили, и я когда-нибудь буду так бурчать.
– Ну что с тобой поделаешь? – Было заметно, что Нинея хочет выглядеть сердито, но не может сдержать улыбку. – Иногда гляну на тебя, и покажется, что с ровесником разговариваю.
– Гляди, боярыня, вот возьму и посватаюсь!
– Ой! – Нинея в притворном ужасе прижала ладони к щекам. – Да Красава, как узнает, мне все глаза выцарапает!
– Неужто так грозна?
– Еще как грозна! Так, бывает, осерчает, так сердцем разгорится, что… пока веник об нее не обломаешь, и не успокоится.
– Да-а, Нинея Всеславна, не та нынче молодежь пошла, не та. – Мишка сделал постное лицо и сложил руки на выпяченном животе. – Мы со старшими почтительнее были.