– Хорошо, – кивнул Тирц. – Я клянусь кровью и жизнью своей тебе, последней в роду, что не стану брать с собой в набег представителей вашего рода, рода последних рожденных от Камня, Солнца и Кемра. – Тут мужчина хмыкнул, и покачал головой: – Вот только как ты возьмешь долг, если я нарушу обещание?
– Не бойся, ифрит, – зловеще кивнула шаманка. – Такие клятвы исполняются сами.
– Ладно, – согласился Тирц. – Пусть исполняется. Теперь выкладывай: как мне разрушить Засечную черту?
– Я знаю только половину тайны, ифрит, – вздохнув, повторила шаманка. – За второй половиной придется ехать в кочевье.
* * *
Отказавшись отпускать Менги-нукера без охраны, бей отправил с ним почти всех своих телохранителей. То ли защищая от возможных разбойников, то ли присматривая, чтобы ценный советник не растворился в лежащих от Волги до самого Днестра просторах, покрытых первым, искрящимся под солнцем снежком. Шаманка, в новом ватном халате с бейского плеча и высоких войлочных челках, подшитых кожей, и странный русский, которому Девлет-Гирей подарил вместо прорубленных новый войлочный поддоспешник и венгерскую золоченую кирасу с привешенными на кольцах коваными наплечниками, неслись первыми, и встречные путники, принимая их то ли за очень знатных мурз, то ли за чиновников султана Сулеймана, издалека падали на колени и низко склоняли головы, ожидая, пока отряд промчится мимо.
Путь к родовому кочевью невольницы занял три дня и три ночи, на протяжении которых Тирц, наравне с шаманкой и простыми нукерами спал на мерзлой земле, постелив поверх ковра войлочную подстилку и накрывшись верблюжьим одеялом. Оказалось, что это совсем не холодно – войлок под спиной и одеяло сверху, даже если в паре сантиметров внизу – сплошной лед. Впрочем, возможно, тепло было и потому, что рядом, скрючившись, дыша под одеяло и прикрыв, словно кошка, нос ладошками, посапывала колдунья.
Кочевье обозначилось утром четвертого дня дымками на фоне ясного неба. Отряд повернул прямо на дым и спустя полчаса остановился на взгорке перед широкой долиной – овальной выемкой среди ровной степи, на дне которой блестели льдом два прямоугольника водопоя возле колодцев и вытянулись в два ряда полтора десятка шатров.
– Э-гей! – радостно помахала сородичам шаманка. – Я приехала!
Эффект оказался прямо противоположен ожидаемому: подняв глаза на гостей, татары засуетились, торопливо доделывая свои дела – хватали кожаные ведра с водой, привезенный откуда-то хворост, отпускали или уводили с собой овец. Считанные минуты – и они очень быстро разошлись по своим жилищам, предоставив нукерам великого бея созерцать утоптанную землю посреди кочевья, да двух мужиков, явных невольников, безразлично черпающих воду из-под древнего каменного купола степного колодца.
– Чего это они? – не понял Тирц.
– Они ведь знают, что ты ифрит, – погрустнела шаманка. – Что меня отдали ифриту. Теперь ни за что не выйдут, пока не уедем.
– А как же тайна?
Колдунья немного подумала, потом вздохнула:
– Бабу Масуду нужно спросить. Она меня не оттолкнет.
– Бабка твоя? – понял Тирц. – Значит, тоже ведьма?
– Шаманка, – поправила невольница. – Она меня учит… Учила… Чему успела…
– Подождите здесь, – обернулся Менги-нукер к сотникам охраны. – Отсюда мы никуда не денемся. – А потом кивнул женщине: – Показывай.
Колдунья хлопнула ладонью по крупу коня, и тот неторопливо поспешил вниз. Ее хозяин тронулся следом. Они объехали стойбище вокруг и остановились у небольшого шатра, больше похожего на вигвам: несколько скрещенных длинных жердей, укрытых сшитыми между собой шкурами так, чтобы снизу не поддувало, а вверху оставался проем для выходящего дыма. Покрытие выглядело довольно живописно – на нем имелись и овечьи, и то ли волчьи, то ли собачьи шкуры, и лошадиные, и заячьи, и даже какие-то мелкие клочки, вроде шкур тушканчиков или сусликов.
Пахло от вигвама тоже соответствующе – словно от скотобойни.
– Вы тут, что, кровью все натираете? – брезгливо передернул плечами Тирц. – Как вам самим не противно в такой клоаке жить?
– Бабушка… – тихо и неуверенно позвала невольница.
В вигваме послышалось шевеление, и на свет показалось мохнатое существо – явно никогда не чесанное, в вывернутой мехом наверх овечьей телогрейке поверх халата. Оно на четвереньках выбежало к выложенным перед вигвамом, вокруг холодного кострища, камням, уселось на один из них. Тирц громко хмыкнул, подумав, что ходьба на четвереньках – профессиональное заболевание всех татарских колдуний.
– Вы пришли? – заговорило существо чуть хрипловатым голосом и немного наклонилось вперед.
– Я хочу рассказать тебе одну историю, ведьма. – Тирц подвел правую ногу под один из камней, резко подкинул его вверх и вперед, заставив описать короткую дугу и бухнуться в самое кострище. – Решил как-то умный человек обратиться к ведьме. Все ее называли ясновидящей, знающей прошлое и будущее и постигшей все тайны. Пришел человек к ее дому, постучался в дверь. "Кто там?" – спросила ведьма. Человек развернулся и ушел.
Неожиданно ведьма громко закудахтала – что, видимо, означало смех.
– Разница между этим человеком и мной заключается в том, – невозмутимо продолжил Тирц, – что я подобную ведьму обязательно спалю на костре.
– Чую, духом христианским запахло, – голос ведьмы был, хоть и хриплым, но достаточно сильным и уверенным. – Добрый правоверный человек обязательно посадил бы меня на кол…
Она подняла руку, и невольница с готовностью прильнула к своей бабке.
– Как ты, девочка?
– Хорошо… – после минутной заминки ответила молодая шаманка.
– Правду говоришь?
– Правду, бабушка. – Невольница стрельнула глазами в Тирца. – Пугает только. Но не делает ничего.
– Вот как? – Голос ведьмы потеплел, она погладила внучку по голове: – А волосы где?
– Состриг.
– Красивой хочет видеть?
– Он меня не трогает… – Женщина опять стрельнула глазами в своего хозяина.
– Ты хочешь, чтобы я убрала его немочь?
– Нет, она хочет, чтобы ты убрала Засечную черту! – оборвал их воркование Тирц.
– А разве ты сам не можешь сделать этого, ифрит? – прохрипела в ответ ведьма.
– Я тебе что, трактор?
– А чего тебе не хватает? Силы? Пошли на них более сильного!
– Среди этих плюгавых племен сильнее меня нет ни одного человека, – уверенно отрезал Тирц.
– Тогда сделай его, ифрит.
– Ты издеваешься надо мной, ведьма? – Рука Тирца легла на эфес меча.
– Постой, бабушка. – Шаманка сняла руку своей учительницы с плеча и погладила ладонью. – Я ходила к нашей Прародительнице, и та сказала мне слова жизни. И сказала, что вторую половину этой тайны хранит наш род. Ты ведь знаешь, что это за тайна, бабушка? Уж ты-то обязательно должна ее знать!
– Конечно, – послышался клокочущий смех. – Я ее знаю. И весь наш род знает ее. И даже ты, маленькая моя девочка. Ну-ка, вспоминай: если из мертвой глины.?
– Если из мертвой глины сложить бездыханного человека и наполнить его сердце кровью нежити, то слова жизни смогут оживить даже его… Так?
– Вот видишь, – кивнула ведьма. – Эта тайна так важна, что про нее знают все, от мала до велика.
– Но ведь это всего лишь сказочная присказка, бабушка? Какой от нее прок?
– Ты так и не поняла главного, моя маленькая, – тяжело вздохнула ведьма. – Самому главному я так и не успела тебя научить. В памяти рода нет ничего ненужного. Наши сказки для малышей, наши присказки и поговорки – это не просто слова. Это те знания, которые нужно сохранить нашим внукам. На такой вот, как у тебя, случай. Помни, внученька, помни. Потому, что повторить тебе это будет некому. И думай над каждым словом, что мать тебе в кибитке пела.
– Что за бред ты несешь, старая?! – Тирц подкинул второй камень так, чтобы он упал к ногам ведьмы. – Какая глина? Какая нежить? Какие слова?
– А что тебе не хватает, ифрит? – спокойно удивилась старая шаманка. – Слова жизни вы знаете, – она опять погладила внучку по голове, – глины полна степь. Человека слепить вы как-нибудь сможете. Выльете чашку крови ему в сердце… И все.
– Крови нежити, – напомнил Тирц.
– Да, – прижала к себе внучку ведьма.
– А где нам ее взять?! – заорал на нее Тирц и подкинул в воздух еще камень, метясь на этот раз уже по ногам. Однако старуха вовремя отдернула ступню и покачала головой:
– А скажи мне, ифрит, как отличить живое от неживого?
– Обыкновенно, – пожал плечами Тирц. – Живые организмы отличаются от неживых объектов обменом веществ, раздражимостью, способностью к размножению, росту, развитию, активной регуляции своего состава и функций… Черт! Какая разница?
– Не кажется ли тебе, ифрит, – прохрипела старуха и вдруг закашлялась. – Не кажется ли тебе, что все живое рождается, растет и умирает?
Тирц задумался. Мозг физика вспомнил правила анализа и тщательно взвешивал предложенный постулат, подыскивая контраргументы. Все рождается? В общем, да. Растет? Противоречащих этому примеров в голову не пришло. Обязательно умирает? Память услужливо подсунула пример простейших микроорганизмов, которые делятся, что, видимо, не совсем смерть. Но, с другой стороны – новые микробы все равно имеют конкретное время рождения и активно растут. То есть, как минимум удовлетворяют двум первым посылкам.
– Да, – наконец кивнул Тирц. – Все живое как минимум рождается и растет.
– А когда ты родился, ифрит?
– Двадцать пятого дек… – Тирц осекся.
– Вот так, мой милый, – довольно закудахтала старуха. – Я не задаю глупых вопросов, и ко мне не обязательно стучаться. А знаю я про гостей и то, чего они сами не знают. Ты камушки-то обратно положи. Тяжело мне их, старой, катать. Хотя, духи все равно уже не зовут…
Она крепко прижала внучку к себе. Тирц, после короткого колебания, подошел ближе, поднял один камень – вернул на место, поднял второй, а потом откатил к краю окружности валун из кострища. Когда он поднял голову, старуха уже пропала, а его невольница сидела, тихонько хлюпала и утирала слезы.
– Поехали, – скомандовал Тирц, и шаманка послушно поднялась.
Они забрались в седла, обогнули кочевье, поднялись на холм и помчались обратно по своим старым следам. Сотни телохранителей пристроились сзади. Что делали Менги-нукер со своей невольницей у одинокого шатра мелкого ногайского рода, добились ли они успеха – их ничуть не касалось.
Шаманка осмелилась задать мучивший ее все время вопрос только вечером, когда они, пусть и одетые, забрались под одно одеяло.
– Когда ты родился, ифрит?
– Понимаешь… – Он протянул руку и погладил совсем еще молодую женщину по щеке. – Понимаешь, я рожду… я родю… В общем, я появлюсь на свет только через четыреста пятьдесят лет. И даже немного позже. Меня еще нет. Я не родился. Я нерожденный. То есть, пока еще не живой. Нежить.
* * *
Оттепель наступила спустя две недели после возвращения Тирца и шаманки из ее стойбища. Нукеры по приказу русского согнали невольников в степь за ставку бея, приказав им захватить свои подстилки и подобранные для сна старые ковры. Девлет-Гирею Тирц ничего не говорил – но бей не воспротивился его распоряжениям, а лишь вышел к крайним шатрам посмотреть, что происходит.
Менги-нукер, время от времени тихо переговариваясь со своей шаманкой, выложил из принесенного тряпья очертания большого человека, а потом рабам приказали копать глину и кидать сверху. Поначалу дело шло быстро – но снега насыпалось и растаяло еще мало, а потому земля успела размякнуть только сверху – на глубине ладони глина оказалась уже вязкой и комковатой.
Впрочем, русского это, похоже, только радовало. Он постоянно ходил вокруг, следил, чтобы ленивые пленники не кидали раскисшую размазню, а копали глину из глубины, иногда даже сам хватался за кетмень или лопату – кому из рабов что досталось – и поправлял глиняные развалины, перемешивал, размазывал.
Постепенно поверх тряпья образовался глиняный холм высотой примерно по пояс в форме человеческого тела. Теперь Менги-нукер заставил невольников лазить по нему, всячески слепляя комки в единое целое, либо размазывая верхний слой, делая его гладким и однообразным. Где-то за полдня работа была закончена. Русский, взяв лопату, нарезал на макушке нечто, похожее на прядь волос, потом обозначил глазницы, ковырнул зрачки, втерев в образовавшиеся выемки угли из костра, нашлепал короткий плоский нос, черканул полоску в том месте, где должен быть рот. Потом долго и старательно лепил руки – две ладони с широко растопыренными пальцами. На ноги терпения султанского посланника уже не хватило – и он просто пришлепал их снизу, ровняя поверхность.
Наконец, он удовлетворился работой, отошел к крайнему шатру и уселся на оставленное кем-то седло. Долго смотрел на глиняного человека, потом повернул голову к шаманке, вытащил из ножен висящий на поясе нож и протянул ей клинок рукоятью вперед. Свесил вниз левую руку.
Колдунья поднесла под руку деревянный корец, потом резанула ножом наискось по внутренней стороне предплечья. Менги-нукер поморщился, но ничего не сказал. Кровь поструилась по пальцам, часто-часто закапала в ковшик. Все терпеливо ждали. Русский бледнел, но отдернуть руку не пытался.
Наконец, ковш наполнился почти до краев. Шаманка протянула своему хозяину тряпочку, которую тот сразу прижал к ране, потом пошла к глиняному монстру. Ударом ножа пробила ему в груди широкую, глубокую дыру, поставила корец рядом. Перешла к голове, прорезала глубже щель рта, что-то туда опустила, замазала. Вернулась к груди, вылила всю кровь в приготовленное отверстие, осторожно замазала его сверху.
Все ждали.
Шаманка оглянулась на Менги-нукера. Немного поколебалась.
– Не получится – зарежет ее русский. Сразу и зарежет, – предсказал кто-то из нукеров.
Женщина подошла к голове, присела рядом с тем местом, где должно находиться ухо, прошептала что-то одними губами – и кинулась бежать.
Глаза десятков зрителей невольно проводили ее, и потому упустили момент, когда в глиняной куче произошли изменения. Невидимое глазу, но ощутимое душой превращение. Появилась та неуловимая разница, которая позволяет отличить снятую с овцы шкуру – от шкуры живой овцы, клык оскалившегося волка – от выпавшего зуба, спину затаившейся куропатки – от мертвого камня.
– Вставай! – приказал Менги-нукер, и голем шевельнулся.
– Ва, Аллах! – Не меньше половины татар и их невольников ринулись врассыпную, прячась под телеги, в шатры, забираясь под настеленные на землю ковры.
Голем качнул головой влево, вправо, подтянул руки и приподнялся на локтях. Потом сел.
– Вставай! – повторил Менги-нукер.
Голем оглушительно шлепнул в грязь подтянутыми к себе ногами и – поднялся!
– Ты узнаешь меня?
Голем кивнул головой.
– Ты узнаешь меня? – повторил вопрос русский. – Отвечай!
– Он не может говорить, – предупредила вернувшаяся шаманка. – У него во рту… – Она осеклась. – Он не может…
Поднявшийся на ноги, голем казался людям едва ли не вдвое больше размером, нежели пока лежал на земле. Ростом не меньше пяти человеческих, саженей пять в плечах, со странным, ничего не выражающим, перекошенным лицом, толстыми руками с несоизмеримо большими ладонями. Запоздало завизжала в ужасе какая-то девица, но крик оборвался почти сразу же, едва начавшись.
– А ну… – Менги-нукер огляделся. – Поймай мне вон ту лошадь!
Голем повернулся на месте и кинулся бежать, каждым своим шагом содрогая землю. Выискивающие на земле еще не сгнившие травины кони, увидев этакого монстра, кинулись вскачь, но глиняный человек прыгнул, схватил указанную кобылу в ладони, поднялся, вернулся к своему создателю и аккуратно положил изломанную тушу перед ним.
– Возьми вот ту телегу, – ткнул пальцем русский, – и перекинь ее через стойбище.
Голем послушно сгреб телегу, откинув спрятавшегося снизу невольника и выронив пару мешков с мукой, швырнул ее вдаль.
– А теперь… – Менги-нукер огляделся, в поисках еще чего-нибудь подходящего для демонстрации силы созданного существа.
Мурзы, начиная с ужасом осознавать нынешнюю силу, а точнее – всесилие русского, моментально припомнили, кто и что успел ляпнуть про него оскорбительного, и пытались теперь спрятаться за спины нукеров. Девлет-Гирей стоял белый, как шелковая рубаха на его груди. Многие татары и невольники опустились на колени, усердно молясь своим богам.
– Теперь, – русский указал на север, – ступай туда. Когда доберешься до реки, текущей в том направлении, иди вдоль нее. Ты найдешь селение, окруженное земляным валом и частоколом. Уничтожь это селение, разметай его полностью. А женщину с голубыми глазами, прямыми темными волосами и острым носом поймай и принеси сюда.
Голем, ни взглядом, ни жестом не подтвердив, что он понял приказ, просто сразу пошел в указанном направлении.
– Вот и все, – кивнул бею Менги-нукер. – Нет больше нашей любимой крепостицы. – Он вздохнул. – А в следующем году, дойдя до Тулы, мы создадим трех таких големов. Они разнесут Засечную черту, и мы без труда сможем двигаться дальше. Прямо по теплым и податливым внутренностям России. Посмотрим, как ее при этом скрючит.
Ему никто не ответил. Ногайцы оказались ошарашены зрелищем так, что все еще не могли полностью его осознать. Кто молился, кто тяжело дышал, словно собственноручно поднимал глиняного человека из грязи, кто просто таращился вслед уходящему монстру.
Русский отнял от руки окровавленную тряпочку, посмотрел на рану. Потом прижал порез снова, поднялся с седла и пошел в свой шатер.
Шаманка была уже здесь, в голос рыдая у дальней стенки. Тирц удивленно приподнял брови, подошел к ней и положил здоровую руку на плечо:
– Эй, ведьма. Ты чего?
– Нет, – всхлипнула та. – Не… Не знала…
– Чего не знала?
– Не знала… – Та подняла заплаканное лицо. – Не знала, что мои дети от ифрита… что они будут такими…
– Ага, – понял Тирц, усаживаясь рядом. – Значит, еще одно предсказание праматери сбылось. Ты родила от меня ребенка. Действительно, кто бы мог подумать, что наши с тобой дети окажутся големами? Хотя, с другой стороны, чего еще можно ждать от связи ифрита и колдуньи?
Глава 11
Узы крови
Мурза! Любимый мурза! – Татарин взбежал по лестнице и с грохотом помчался по балкону.
Кароки-мурза, прислушавшись к шуму, отложил свиток первой записки Мисала ибн Аль-Мухалхила, отогнул край ковра, вытащил оттуда лук, несколько стрел и наперсток. Что его всегда восхищало в султанских луках – сила их никогда не ослабевала, даже если вообще не снимать тетивы. Плоский, неприметный под ковром, лук Сулеймана Великолепного всегда был рядом с ним и всегда готовый к бою.
– Любимый мурза! – Алги вбежал в комнату и, не обращая внимания на смотрящее в его сторону острие, упал на колени, поклонился, гулко стукнувшись лбом в пол. – Любимый мурза! Русский сделал огромного глиняного человека!