- А я не уверен, что их большевики обратно выпустят!
- С чего вы так решили, Анатолий Николаевич?
Смирнов непроизвольно вздрогнул, машинально задал вопрос и пристально посмотрел на генерала.
- Если с нашей делегацией что-нибудь случится серьезное, то по положению главнокомандующим и главой правительства до созыва Народного собрания станет его величество! Михаил Александрович может и отказаться от созыва народных представителей…
- Если начнется война, - закончил мысль Пепеляева адмирал, - а она неизбежно начнется, ибо мы не простим большевикам гибели нашей делегации…
- Это так, Михаил Иванович. Тем и опасно для нас, - генерал расстегнул карман кителя и вынул листок бумаги с наклеенными поверху телеграфными строчками. - Мне дал эту листовку брат, которому ее передали телеграфом из Татарской жандармы. Издана вчера по приказу командующего графа Келлера, им же и подписана. Прочитайте, ваше превосходительство, надеюсь, вы поймете мои опасения. Она того стоит.
Смирнов вчитался в блеклые буквы, ему стало невыносимо жарко. Так, что адмирал дрожащими пальцами машинально расстегнул верхнюю пуговицу, достал платок и вытер лицо, по которому потекли капли пота. Мысли пронеслись галопом.
"Это же откровенный призыв к всеобщему восстанию. И война… А что будет с Константином Ивановичем?! Значит, они все рассчитали и выбрали удачный момент. Вот гады, это же хуже предательства, как ножом в спину!" - Михаил Иванович мысленно выругался, стиснул зубы.
- Ваш брат уже обратился к графу? Ее нельзя пускать в обращение! Это же… Я не нахожу слов…
- Уже поздно, ваше превосходительство. Листовка разбросана с аэропланов над Омском и Петропавловском, причем наши пилоты сбили красный "Ньюпор". А час назад мне позвонил генерал Болдырев, попросил прибыть в Генштаб. Я туда немедленно приехал…
- И что?!
Смирнов чуть ли не выкрикнул, потеряв от многозначительной паузы терпение. И встал со стула.
- Наша артиллерия под Омском обстреляла позиции большевиков!
- Это война… - прошептал Смирнов, опускаясь без сил на стул…
Черемхово
- Интересно, для чего нас сдернули?!
Командир 2-го лейб-гвардии сводно-стрелкового полка полковник Федор Мейбом в который раз за долгую дорогу задал себе этот вопрос. Еще бы не задуматься - подняли полк по тревоге, загрузились в эшелоны, и пятидневный марш на Иркутск. Без остановок, только паровозы меняли. И для чего, спрашивается?
Ведь большая часть дивизии с Новониколаевска будет переброшена на Омск, артиллерию и танки уже стали грузить на платформы. Подготовка к решительному наступлению против красных ведется энергично, составами вся "железка" забита, от Черемхова до Татарской.
И лишь в обратном направлении, на восток, к Иркутску двигаются два его отборных, укомплектованных в основном "волжанами", что давно привыкли себя каппелевцами именовать, батальона.
Плюс лейб-егеря, из ижевцев и воткинцев, что были выпестованы самим государем Михаилом Александровичем и прошедшие с ним почти два года войны. Отборные ветераны, против которых мало кто выстоит…
- Для чего мы направлены? Для представительства?!
Полковник усмехнулся - для этого в Иркутск перебросили бы запасные батальоны гвардейской дивизии, но они-то и остались в пунктах постоянной дислокации, в Новониколаевске и Красноярске. А так совсем другой расклад выпадает, совсем другой!
Полковник поднялся с удобного дивана, прошелся по небольшому купе - в эшелоне под штаб определили единственный первоклассный "синий" вагон, два "желтых" вагона отвели офицерам полка, а два десятка "зеленых" занимали солдаты 1-го батальона.
Все ехали с немыслимым в условиях гражданской войны комфортом - никаких тебе теплушек на 40 человек или 8 лошадей, грязных углярок, в которых нижние чины превращались за дорогу в арапов, или открытых платформ, где зуб на зуб от холода не попадал и приходилось постоянно кутаться во что попало, лишь бы хоть немного согреться, так как встречный ветер продирал до костей.
Второй состав, с 3-м батальоном полка, также двигался в пассажирских вагонах, коих от "союзников" осталось в неимоверном количестве. Мейбом раньше и не подозревал, что эти "гости" фактически являлись оккупантами, отобрали лучший вагонный и паровозный парк у "хозяев" и полностью распоряжались им.
И поди отбери назад - чехи сразу зубы скалили, что твои волки. А ведь в восемнадцатом году "братушки" были совсем другими. Мейбом с ними десятки боев на Волге прошел, плечо к плечу. И как они за год спокойного и сытого стояния в тылу изменились!
Действительно - мародерство быстро и основательно разлагает любую, даже прежде бывшую крепкой дисциплиной, армию. Вот так-то!
Федор посмотрел в окно, присев на диван - ночь стремительно вступала в свои права, но взошедшая луна хорошо освещала станцию, на которой его эшелону придется стоять до утра, поджидая отставший за Тулуном 3-й батальон. Но то, может, и к лучшему, зато ведь в Иркутске они будут сразу же после полудня.
- Господин полковник! Вам срочная телеграмма из Иркутска. От генерал-адъютанта Фомина!
Дверь в купе отворилась, и на пороге встал молодой командир команды связи с листком бумаги в руке.
- Благодарю, можете идти, капитан!
Офицер четко развернулся и прикрыл дверь.
Мейбом развернул сложенный вчетверо листок и впился взглядом в строчки.
- Чудны дела! - Федор еще раз прочитал две строчки предельно лаконичного текста. Теперь ему стала понятной такая невероятная спешка.
- Ну что ж, приказ получен, будем его выполнять!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Чтобы козырем судьбу…
(11 мая 1920 года)
Москва
- Храни тебя Господь, сын мой…
Константин истово приложился к кресту, что держал старенький батюшка с печальными глазами и изможденным лицом, прикоснулся губами к его руке и пошел к выходу из церкви, ощущая всей спиной робкие, но пристальные взгляды немногочисленного клира.
И он понимал их тщательно спрятанный испуг и потаенную радость - для них сибиряки явились, словно люди из другого мира, того старого, привычного. С погонами на плечах, что само по себе в Москве для других смертельно опасно…
Выйдя из храма, Арчегов перекрестился на надвратную икону и надел фуражку. Огляделся по сторонам. Следом вышли генерал-майор Степанов, ординарец Гриша Пляскин, единственный, кто щеголял желтыми казачьими лампасами, бывшие с ними на службе трое егерей охраны, державшие в руках даже на заутрене "хлысты".
Светало. Улица была пустынна, но у небольшой церкви царило прямо настоящее столпотворение - полдюжины егерей в темно-зеленой парадной форме с автоматами на изготовку рассыпались полукругом, бдительно зыркая глазами по сторонам.
На той стороне растянулись охранной цепью латыши, в неимоверном количестве - на первый взгляд, хладнокровных прибалтийских парней, этих ландскнехтов революции, было не меньше роты.
Не обошлось и без людей Дзержинского - за храмом и в палисаднике чернели кожаные куртки чекистов. И на десерт большевики перегородили проезд "остином" - тот грозно уставил свои башенные пулеметы с прикрытыми броневыми листами кожухами "максимов".
- Видите, Иван Петрович, как красные нас блюдут? Думаю, не слабее, чем своего Ленина.
- Даже прихожан в церковь не пускают, - Степанов усмехнулся, поправив фуражку. - Только к чему большевики эдакое представление устроили? Не понимаю! Даже в храм за нами пошли, головы обнажив…
- Только к кресту не подходили, - Арчегов усмехнулся, - а так прямо как истовые православные, молча стояли, даже не переглядывались. И даже лоб исправно крестили.
Генерал припомнил их лицедейство и чуть не сплюнул. И пожелал от всей души - "Лучше бы зеленкой себе лбы намазывали!"
- Вас блюли, ваше высокопревосходительство…
- И да, и нет, Иван Петрович, - Константин пожал плечами, прыснув смешком, - видите, что они устроили? Ни малейшей возможности для антикоммунистической пропаганды нам не дают. Комендантский час ввели, время церковной службы сдвинули, чтобы мы со своими погонами и лампасами никому в глаза не попались. И не столько нас охраняли, сколько улицу оцепили да на окна смотрели - где любопытные найдутся?! Чтоб за шкварку их и в свое "гестапо"…
- Последнего названия я ни разу не слышал, Константин Иванович. Однако, наверное, что-то пакостное.
- Хуже некуда, Иван Петрович. Но это так, случайно к слову пришлось. Сейчас меня другое беспокоит. Ведь батюшке бедному потрошение устроят, на предмет моей исповеди!
- Признаюсь честно, но я об этом еще в церкви подумал и решил на исповедь не подходить. Но раз вы пошли, то и я за вами потянулся. Но о военных делах не говорил, само собой разумеется.
Арчегов усмехнулся и еще раз внимательно осмотрелся. Большевики поместили сибирскую делегацию удачно, от Кремля не слишком далеко, но почти на отшибе, район малолюдный.
Большая трехэтажная, порядком запущенная усадьба была приведена в относительный порядок, даже электричество подвели, благо в паре верст высокая кирпичная труба электростанции постоянно дымила.
К зданию примыкал небольшой парк, некогда обнесенный по периметру решеткой. Правда, преграда была не ахти какой - кирпичная кладка во многих местах разрушена, а металлические прутья растащены.
За парком по улице стояла небольшая старинная церквушка, которую представитель Совнаркома широким жестом передал сибирякам на "нужды духовные, вместе со всеми служителями культа, там обретающимися", как он сам выразился с иронической улыбкой.
На другой стороне вытянулись три трехэтажных здания и небольшой дом в два этажа с флигелем, что почти перекрывал улицу, делая тупик. Дом напротив усадьбы заняла охрана из вечно молчаливых латышей, остальные оставили за жильцами.
Правда, насчет флигеля Константин испытывал определенного рода сомнения. Вряд ли чекисты его оставили без "гарнизона" - если поставить там пулемет, лучше станковый, то вся улица окажется под продольным, самым страшным огнем. Тактически важная позиция, ключевая, как для обороны, так и для нападения. Меры по охране делегации "хозяева" приняли самые жесткие - в церковь сибирякам разрешили ходить только ранним утром, а жильцы обязаны были занавесить окна, выходящие на улицу.
Более чем странное распоряжение - стекла обыватели, как показалось, не мыли целую вечность, через грязные разводы разглядеть из квартиры, что происходит на улице, просто невозможно.
Такова характерная примета коммунистического владычества - грязь на окнах и стенах, мусор на улицах. Особенно одолевал последний - Арчегову казалось, что не убирались вечность. И через пару лет город будет просто погребен под грязным и зловонным завалом.
Странно - но уже к концу марта тот же Иркутск основательно прибрали, да и работа пошла веселая. Стены почистили, разбитые стекла заменили, окна помыли - одни сплошные солнечные зайчики играли. Люди нарядные ходят, лица радостные. Будто на шестьдесят лет история перепрыгнула, в "олимпийский" 1980 год.
И не мудрено - каждый жилой дом или несколько деревянных усадьб обязаны были иметь дворника, отвечавшего за чистоту и порядок. И первый помощник полиции, кстати. А за отсутствие оного полагался такой штраф, что даже очень богатый домохозяин с тягостным кряхтением выплачивать будет, а то и с глубокой тоски задавится, от жабы пупырчатой. Или самолично метлой махать станет и тротуар с мылом мыть…
- Завтра надо будет в церковь Петра Васильевича пригласить и всех наших "штатских". Нечего им в атеизм играть, свое вольномыслие показывать. На этой "карте" и с Троцким сыграть нужно будет, а то они на церковь такие репрессии обрушили, что страшно за будущее становится. Хоть всех святых выноси. Как вы думаете, Константин Иванович?
- Вы правы, Иван Петрович. Я сегодня же поставлю этот вопрос перед Троцким. - Арчегов мысленно выругался, давая сам себе строгий и нелицеприятный выговор.
Ведь генерал Степанов полностью прав, а он совершенно забыл о том, что даже большевики вспомнили, раз для сибирской делегации не только церковь предоставили, но и в некоторых комнатах в усадьбе иконы с лампадками оставили.
"А мы с Вологодским, как дятлы, право слово, клювами прощелкали. Нет, завтра всей делегацией на службу придем, и Михайлова притащу, нечего ему свою революционность демонстрировать. Стоять будем и молиться - а по всей Москве слухи пойдут. И в нашу пользу, несомненно. Да и на время большевики к батюшкам помягче относиться станут - невинность свою перед нами показывая".
Генералы медленно шли мимо ограды, решетка которой была выломана. К великому удивлению Арчегова, внутри запущенного парка шла дорожка, посыпанная песочком, и даже стояли несколько крепких лавок с высокими диванными спинками.
- Никак большевики и на прогулку для нас расщедрились? Лавки явно откуда-то доставлены. И недавно. Прямо на траву.
- Вы наблюдательны, Иван Петрович, - Арчегов с уважением посмотрел на генерала. Глаз-алмаз у Степанова, ему бы не в Генштабе служить, цены бы в спецназе не было.
- А знаете, я сейчас на холодку посижу, помыслю, о чем с Троцким сегодня беседу вести. Покурю здесь немного. Вы уж идите, позавтракайте, а я потом, - Константин улыбнулся, молчаливо извиняясь. Генерал Степанов к курению относился резко негативно, почти как старовер, однако при начальстве терпел, молчаливо, но красноречиво.
Так зачем подчиненного, с которым связывали дружеские отношения, понапрасну обкуривать? Лучше уж одному посидеть, прохладой утра надышаться, на зорьку полюбоваться.
- Гриша, и ты иди, - Арчегов махнул ладонью Пляскину, что застыл рядышком. Казак почти не отходил от него все эти дни.
Генерал дошел до лавки, доски были чистыми - чекисты еще раз продемонстрировали свою предупредительность. Посмотрел по сторонам и усмехнулся, прошептав:
- Надо же, вспомнишь - и вот они, легки на помине.
В парке застыли несколько черных фигур в узнаваемой кожаной униформе. Бдительно охрану несли, везде, где только возможно. Генерал усмехнулся еще раз и уселся на лавку, навалившись на спинку. Достал из кармана коробку папирос и коробок, чиркнул спичкой.
Выдохнул клуб дыма - первая затяжка для него была всегда сладостна. Да и курил он теперь уже намного меньше, чем раньше, о чем не жалел. Дело в том, что военная этика разрешала генералам и офицерам курить только в помещениях, но не на улице, тем паче стоя или на ходу.
Вот только так сидя на лавочке в тенистом парке и можно было покурить, но никак иначе - моветон. Да и жена все чаще и чаще мягко журила его за дурную привычку.
Егеря остановились неподалеку, не приближаясь к генералу, но держали автоматы наготове. Мимо лавки прошел молодой чекист, совсем еще безусый парень, бросил на отдыхающего генерала любопытствующий взгляд.
Так посмотрел, мельком, видно, приказ имел - к военному министру не приближаться. С другой стороны парка появился еще один в кожанке, но смотреть на него Арчегов не стал.
"Пусть ходят, где хотят, - насчет парка мы с ними не договаривались. - Генерал закрыл глаза. - Надо же, никогда не думал, что попаду в столицу, после того как в госпитале отлежал. И прав был и ошибся при этом. На три четверти века. С тойвойны".
Он вспомнил раскаленный воздух, что обжег его в БМД, как задыхался от боли, как горело живое человеческое тело. И голос с тех времен ворвался в его мозг.
- Гвардии майор Ермаков! Разрешите поговорить с вами!
Чужой голос наяву ударил обухом…
Севастополь
Теплый майский ветерок ласкал лицо, соленый морской воздух до сих пор будоражил кровь старого моряка. С высокого мостика линкора "Адмирал Ушаков", флагмана Черноморского флота, вся Ахтиарская бухта и город были как на ладони, мирный город, будто не было шести лет войн и смуты, а вернулось то благословенное время, уже почти забытое.
- Может быть, и вернулось, - адмирал Колчак печально усмехнулся, тонкие губы сжались, - вот только флота у нас нет…
Громады броненосцев, приткнувшиеся к берегу темными коробками ржавеющего металла, бывшие раньше грозною силою, которая гоняла по морю даже "Гебен", резали глаз.
"Прав был фельдмаршал Кутузов, когда сказал, что он даже не вздохнет по англичанам, если узнает, что их проклятый остров уйдет под воду. Трижды прав!"
Колчак хотел выругаться в три боцманских загиба, но не стал, зная, что за ним смотрят десятки матросов и офицеров, занимавшихся своими делами на просторной палубе линкора.
Гнев адмирала был вызван отношением к тем гадостям, что устроили "просвещенные мореплаватели" Черноморскому флоту. Весною прошлого года союзники, среди которых первой скрипкой, как оно водится всегда, играли англичане, бросили Крым на произвол большевиков.
Но потрудились изрядно перед этим - взорвали паровые машины на всех русских броненосцах, крейсерах и миноносцах, на которые не смогли наложить свою загребущую лапу. Из подлости своей - чтоб красные или белые, не важно, флота на Черном море не имели.
Подводные лодки наскоро затопили, выведя их из бухты на буксирах, а самые лучшие корабли, включая новейший линкор, единственный уцелевший из трех построенных, увели как свои трофеи в Константинополь. Заодно всласть пограбили богатые флотские запасы, накопленные за годы войны, а склады боеприпасов взорвали.
Лишь благодаря бешеной энергии вице-адмирала Саблина да верных долгу морских офицеров белые смогли увести в занятый Добровольческой армией Новороссийск крейсер "Генерал Корнилов", пару эсминцев, подводную лодку да десяток мелких судов.
Однако уже осенью лощеные британцы со скрежетом зубовным вернули обратно хозяевам уведенный линкор и другие корабли, но выставили круглый счет "за спасение русского флота".
Адмирал, будучи тогда в Омске, не сдержался и наговорил резкостей британскому послу. Его жгучая ненависть к союзникам, появившаяся в Сибири, здесь, в легендарном городе русской морской славы, еще более укрепилась. Александр Васильевич всем сердцем жаждал сторицей отплатить за перенесенные унижения и обиды.
Вот только сил у истерзанного осколка белой России не было, так же как и могучего флота. Вечным сном застыли лучшие броненосцы: "Три святителя", "Святой Пантелеймон", "Евстафий" и "Иоанн Златоуст" - и хода дать никогда не смогут, и пушки приведены в негодность. Ремонтировать их накладно, да и не нужно по большому счету. Век броненосцев прошел с появлением дредноутов.
Два более старых броненосца выглядели намного лучше. "Георгий Победоносец" давно, еще до Мировой войны, был лишен шести орудий главного калибра в 12 дюймов, назван штабным кораблем и даже малый ход мог дать. Англичане его из строя не выводили, в расчет не приняли, что русские могут эту рухлядь использовать.
Второй броненосец, "Ростислав", со взорванными паровыми машинами, мог использоваться в качестве плавучей батареи. Его 10-дюймовые пушки британцы посчитали слишком несерьезным оружием, а потому главный калибр броненосца уцелел в отличие от "собратьев".