– Полно, Мариш, успокойся. Скоро Ли приедет, а мне надо еще успеть душ принять. Ты лучше чем рыдать приготовила бы мне чистую одежду, – сказал Андрей Александрович, отстранил от себя заплаканную жену и пошел в ванную комнату.
Станислав Петрович не заставил себя долго ждать. Приехал ровно через час. Десятилетия милицейской службы выработали в нем привычку быть пунктуальным.
Марина Кирилловна проводила гостя сразу в библиотеку, которая одновременно служила и кабинетом хозяина. Сама подала мужчинам кофе, шоколад, нарезанный лимон и бутылку "Хеннесси".
– Как насчет по маленькой, Стае Петрович? – спросил Аксаков.
В голосе полковника послышались даже нотки обиды:
– Ты же знаешь, Андрей, я в рабочее время не пью.
Несмотря на отказ, Аксаков все же наполнил две рюмки хорошим коньяком из красивой большой бутылки и сказал:
– А я с вашего позволения все-таки выпью.
– Тебе сам Бог велел, Андрей. Ты из ада, можно сказать, вернулся, – поддержал его кореец.
Выпив коньяк и закусив кружком лимона, Аксаков спросил напрямик:
– Стае Петрович, кто меня заказал?
Полковник, еще более прищурив глаза (он всегда так делал, когда думал), ответил:
– Я в твоей ситуации до конца еще не разобрался. Дело-то ведет налоговая полиция. Знаю одно – оно связано с твоим новым бизнесом, с нефтью. Я сегодня вечером встречаюсь в неформальной обстановке с главным нашим налоговым полицейским. Говоря по-простому, мы идем с ним в сауну. Постараюсь у него что-нибудь выведать касательно тебя.
Андрей Александрович признательно кивнул головой и добавил:
– Только тут не только полиция замешана. Здесь и без вашего ведомства не обошлось. Не случайно же тройка "быков" оказалась в моей камере. Они меня трясли, Стае Петрович, очень целенаправленно. Кстати, не знаете, кто такие?
Полковник задумался на некоторое время, а потом все ж ответил:
– Знаю я, Андрей, что крепко обидели тебя в камере. Тюремный телеграф хорошо работает. Только ты на шестерок-то зла не держи, не по своей воле они над тобой измывались. Тебе заказчик нужен. А эти ребятишки из жабинской группировки. И прав ты, подсадные они. Тебе заказчик нужен.
– Но и с этими братками я тоже был бы не прочь познакомиться поближе. Не в службу, а в дружбу, Стае Петрович, как бы мне получить подробную информацию о них. В вашей бывшей конторе наверняка на каждого из этой троицы досье имеется. Я в долгу не останусь.
Полковник встал, давая понять хозяину, что время разговора истекло, и, пожимая на прощание руку, сказал Аксакову:
– Ты же знаешь, Андрей. Мне ничего не нужно. Мы – просто друзья. Сегодня я тебе помогу, завтра ты – мне. Что смогу, то узнаю. Но и ты тоже не забывай Библию, насчет второй щеки…
На что бизнесмен вяло улыбнулся и вымолвил:
– Сейчас мне больше по душе исламские догматы, чем христианские. И знаете, я твердо уверен, что моя душа после смерти никогда не попадет не то что в рай, хотя бы в чистилище, если эти ублюдки останутся безнаказанными.
– Но есть еще закон. Ты о нем тоже не забывай. Пусть они себя поставили вне закона, но ты-то – законопослушный гражданин, – уходя, продолжал увещевать жаждущего отмщения хозяина полковник.
– О каком законе вы говорите, Стае Петрович?! – взорвался и подскочил доселе сидевший в кресле Аксаков. – Да наш народ испокон веков живет не по законам, а по понятиям. Единственный закон, который он признает, – это Яса Чингисхана. Обидчик должен быть наказан. А христианские заповеди оставьте, пожалуйста, для кого-нибудь другого. Если бы татары не сравнивали с землей города, когда убивали их послов, мир бы никогда не узнал, что такое дипломатическая неприкосновенность!
Полковник быстро подошел к двери, но на пороге обернулся и спросил:
– Если нынче вечером я заеду к вам с поздним визитом, вы простите старого служаку?
Стрижа, Сяву и Слона привезли связанными и с кляпами во рту к Аксакову на дачу вечером. Для этого он даже попросил у нынешних хозяев "Инвеста" фирменный микроавтобус. За рулем был Юра, а помогал ему Сергей Извеков. За него и тройку садистов Андрей Александрович выложил сегодня триста тысяч рублей, чтобы их выпустили под залог. Сергея он встретил сам. А через час Юрка на "газельке" вызвался подбросить откинувшихся с кичи пацанов к классным "телкам". Но стоило им сесть в микроавтобус и задвинуть за собой дверцу, как водила, махом нацепивший на лицо противогаз, открыл вентиль баллончика с усыпляющим газом. Потом он отъехал в условленное безлюдное место, где его ждал Сергей. Вдвоем они крепко связали дрыхнувших бандитов и заткнули им рты.
Аксаков их дожидался у себя на даче. Хотя был уже май месяц, но погода стояла не по-весеннему холодная. С утра даже шел легкий снежок, который затем постепенно трансформировался в нудный, моросящий, холодный дождь. Ни одному здравомыслящему дачнику даже в голову бы не взбрело в такую погоду тащиться на участок. Что весьма благоприятствовало планам Андрея Александровича.
Братки уже очухались и начали брыкаться. Двоих из них Юра с Серегой перетащили вдвоем. Но чтобы поднять третьего, Слона, потребовалась помощь Аксакова.
Их уложили в ряд около камина. Пришлось даже отодвинуть диван, чтобы уместилась вся компания.
– И кто же из них самый любвеобильный, Сережа? – спросил хакера бывший шеф.
– Вот этот верзила, – Извеков показал пальцем на Слона и, покраснев, признался. – Он и меня… целых три раза. Гад!
Сергей пнул Слона между ног, тот закатил глаза от боли и задрыгал ся.
– Погоди, не спеши, Сереженька. Всему свое время. Мы сперва поговорим по душам с добрыми молодцами, а кто уж не поймет, извиняйте, братцы, того в расход. Юрик, может, дадим ребятам возможность выговориться? Не возражаешь? Ну и славно. Вытащи из их поганых ртов эти тряпки, – распорядился хозяин.
– Всех порешу, бакланы, козлы позорные, петухи драные! Только руки развяжите, – завопил Слон.
– Какой же он непонятливый! – посетовал Аксаков и велел Юре заткнуть рот этому горлопану.
Остальные братки оказались сговорчивее. Они наперебой торопились рассказать Андрею Александровичу, кто их заставил его проучить. Оказалось, невелика птица, всего лишь старший надзиратель. Каждому из них он пообещал по дозе наркоты и свиданку с девчонками.
– И вы купились на такую дешевку! – разочарованно произнес Аксаков. – Эх, дурачье, дурачье! Но что же мне с вами делать? Отпустить?
Братки утвердительно закивали головами.
– Так вы ж не поймете. Мстить еще удумаете. А у меня семья: жена, дети. Я за них в ответе. Не могу я вас отпустить. И в отличие от вас, если я начинаю какое-то дело, то обязательно довожу его до конца. Заткни им рты, Юра.
Аксаков повернулся лицом к пылающему камину и стал чем-то шурудить в нем. Затем обернулся, и лежащие братки обомлели. В его руках были большие ножницы, какими режут жесть. Они были раскалены докрасна.
– Ребята снимайте штаны с этого донжуана, – приказал он Юрке и Сереге. – Сейчас мы ему женилку укоротим.
Помощники не успели и глазом моргнуть, как от Слона отлетел бесценный для него отросток. Верзила потерял сознание. А Аксаков щелкнул ножницами еще раз, и на пол плюхнулся мешочек с двумя шариками.
– Это нам с тобой на память, Сережа, – пояснил Андрей Александрович. – А теперь тащите их в огород.
Дощатый туалет типа "сортир" был заранее предусмотрительно сдвинут с выгребной ямы в сторону. Насколько помнил хозяин усадьбы, строители вырыли яму глубиной два с половиной метра. Чтобы реже дерьмо откачивать. Последнему землекопу, чтобы вылезти оттуда, специально подавали лестницу.
Первым притащили Слона. Он был сейчас без сознания и не брыкался.
– Туда его, – показывая на яму, приказал бизнесмен.
Юра и Сережа спихнули грузное тело в фекальную жижу.
Оно еще какое-то время держалось на поверхности, но потом вдруг резко стало оседать вниз и, булькнув, исчезло в яме.
– Теперь остальных туда же, – дал команду хозяин, а сам отошел к гаражу на другой конец усадьбы и закурил.
В город возвращались молча. Лишь на подъезде к своему дому Аксаков заговорил:
– Сережа, тебя будет защищать мой адвокат. Все расходы по делу я беру на себя. Мне бы очень хотелось, чтобы ты работал у меня. Я уважаю талантливых людей. А ты, Юра, вот, возьми.
С этими словами он протянул водителю туго свернутый полиэтиленовый пакет.
– Спасибо вам, ребята, – поблагодарил молодых людей Андрей Александрович, когда микроавтобус притормозил возле его особняка, и вылез из машины.
Дома он сразу же прошел в библиотеку и, не включая свет, наощупь налил рюмку "Хеннесси", выпил и закурил, развалившись в глубоком кресле.
"Вот и стал ты, Андрей Александрович, бандитом и душегубом, – шептал ему внутренний голос. – А как же твои принципы? Как же библейское "Не убий"? Сегодня ты перешел эту черту. И три загубленные тобой жизни навечно останутся на твоей совести".
– Отец, ты здесь? – заглянул в темную библиотеку сын.
– Да, Алеша, – ответил Андрей Александрович. – Проходи, садись. Коньяку не хочешь?
– Нет, папа, спасибо. Я просто давно уже хотел с тобой поговорить наедине, с глазу на глаз. Но всегда что-нибудь мешало. Я улетаю на следующей неделе. Мне сегодня позвонили ребята из Москвы и сказали, что всем разослали повестки из военкомата. Сбор в следующую среду в девять утра. Медкомиссию мы уже прошли.
– Жалко. Не смогу я тебя проводить, сын. Я же под подпиской о невыезде.
– Я знаю, папа. Но кажется мне, что ты в жизни еще больше, чем я, потерялся. Ты какой-то сам не свой стал. Может, и права мать, брось ты этот нефтяной бизнес. Не твое это. Здесь так много грязи. Займись лучше тем, что умеешь и любишь делать.
– Поздно, Алеша. Слишком велики ставки, и я слишком далеко зашел. Некуда отступать. Пойми, сын, это моя война. Ты ведь тоже собираешься на войну? А на войне всегда есть победители и побежденные. Есть жертвы. Я не хочу быть жертвой. И тебя заклинаю: не будь ею. Даже мысли не допускай, что ты можешь не вернуться. Убей десять, сто врагов, но сам выживи. Обещаешь?
– Я постараюсь, папа.
Поздно вечером снова заехал полковник. Он не стал заходить в дом, а по домофону вызвал Аксакова на улицу. Дождь все не переставал. Ли сидел за рулем своей "девятки". Андрей Александрович согнулся в три погибели и кое-как пролез на переднее сиденье рядом с ним.
– Купили бы вы себе, Стае Петрович, авто поприличнее. А то как-то несолидно: такой серьезный человек и на такой несерьезной машине, – укорил полковника бизнесмен.
Проницательный кореец улыбнулся и процитировал:
Все в меру, и мудрые скажут: все в меру.
Выбрав золотой середины меру,
Мудрый избежит обветшалой кровли,
Избежит и дворцов,
Что рождают в людях черную зависть.
– Гораций, – удивленно и одновременно уважительно произнес Аксаков.
– Да, Квинт Гораций Флакк, – не без гордости сказал Станислав Петрович. – На старости лет что-то на античность потянуло. Люблю, знаешь ли, Андрей, перед сном полистать Гомера или того же Горация. А между прочим, правы были древние мудрецы насчет золотой середины. Я когда на джипе ездил, веришь или нет, кожей чувствовал на себя косые и завистливые взгляды. Машина у меня постоянно ломалась, в аварии попадал. А пересел на "девятку", все нормализовалось. Ну, гремит она, как таратайка. Зато никто на меня особого внимания не обращает. Я такой же, как все…
– Ладно. Что-то я разболтался на отвлеченные темы, – оборвал сам себя на полуслове полковник в отставке. – Что касается заказчика. Пасет тебя нижневартовская бригада. Перестрелка на Рублевке – их рук дело. Ребята они серьезные. Связи имеют обширные. Работают в основном на нефтяных баронов, иногда даже на членов правительства. Ты против них – пешка. И единственная причина, по которой ты, Андрей, еще жив, что ты женат на дочери министра энергетики. Мой тебе совет – отступись. Продай ты им лицензию, и дело с концом. Ну, бывай. Мне еще надо в одно место заехать.
Аксаков вылез из машины и поплелся к дому. "Девятка", рванувшаяся было вперед, вдруг сдала назад, и Станислав Петрович, открыв окно, крикнул ему:
– А ты случайно не знаешь, куда подевались жабинские ребята? Из СИЗО их выпустили, а домой они не дошли.
– Не знаю, – безразличным тоном ответил Андрей Александрович. – Может, у девок загорают или уехали куда-нибудь?
– Ну-ну… – покачал головой полковник и резко надавил на газ.
До конца недели Аксакова каждый день дергали в налоговую полицию. Толстый и розовощекий полицейский все допытывался об условиях сделки по продаже "Инвеста" москвичам. Андрею Александровичу надоело твердить ему одно и то же: все положенные налоги были перечислены в срок, а к нынешней деятельности "Инвеста" он уже не имеет никакого отношения. Полицейский был тоже не дурак и понимал, что все аксаковское дело яйца выеденного не стоит, но на него давили сверху, и он продолжал с ослиным упорством по десятому разу задавать одни и те же вопросы. Он даже вышел на работу в субботу, чтобы лишний раз допросить подозреваемого.
Дома Андрей Александрович прервал наставления супруги домработнице по организации проводин новобранца в ряды Российской армии. Увел Марину Кирилловну в библиотеку, усадил в кресло, сам же остался на ногах. Расхаживая по библиотеке, он стал держать речь:
– Мариш, я попал в затруднительную ситуацию. На покупку нашего месторождения претендует кто-то из московских олигархов. На него работает мощная преступная группировка. Мне трудно противостоять им. Вдобавок я нахожусь под подпиской о невыезде. Меня взяла в оборот налоговая полиция. Поэтому я решил следующее. В Москву полетишь ты. Заодно проводишь сына в армию. Купишь какой-нибудь оффшор. Иностранный не надо. Лучше в Калмыкии или Горном Алтае. Зарегистрируешь его на свое имя. С помощью своего отца ты оформишь лицензию на эту фирму. Что касается необходимых доверенностей, то их я тебе уже подготовил. Тебя и твоего отца они не тронут, побоятся. А потом, когда все формальности будут улажены, спадет давление конкурентов и можно будет осваивать месторождение, ты просто наймешь меня в качестве исполнительного директора. Со временем, может быть, уступишь мне часть доли в уставном капитале. Или зарегистрируем новую фирму и переоформим на нее лицензию. Но это будет потом. Сейчас главное – скинуть с хвоста конкурентов. И в этом деле я очень рассчитываю на помощь Кирилла Сайфутдиновича.
Марина Кирилловна внутренне ликовала. Надо же, этот заносчивый гордец Аксаков, который всегда и во всем привык полагаться только на себя, впервые обратился за помощью к ней и к ее отцу. А ведь было время, он считал себя куда выше простого бурового мастера Зиганшина. И даже когда папа стал главным инженером объединения, и когда был вице-президентом крупной нефтяной компании, упрямый Андрей все равно держался особняком, сохранял свою самостоятельность и независимость. Отцу, привыкшему к постоянному заискиванию перед ним подчиненных, это не нравилось. Он считал Андрея выскочкой, спекулянтом и алкоголиком. И каждый раз, когда она с детьми приезжала к родителям в столицу, папа не упускал случая уколоть: как она может жить с таким человеком? Кирилл Сайфутдинович сумел внушить дочери мысль, что члены их семьи уже сами вправе выбирать себе спутников жизни, чтобы те жили для них, а не наоборот. Естественно, Андрей не знал об этих ее разговорах с отцом. Иначе бы никогда не решился на подобный шаг. Теперь сбудется отцовская мечта, и она станет хозяйкой положения. Интересно, какой будет эта новая жизнь?
Однако вслух она сказала только одно:
– А ты уверен, дорогой, что для нас с папой это будет не опасно?
* * *
К весне с театра военных действий стали приходить нерадостные вести. Нерадостные, конечно же, для ордынцев. Для меня каждое поражение Орды было как бальзам на душу. Но я свои чувства скрывал как мог, как и свое отношение к Мари.
Я уже совсем запутался в женщинах. Я страшно ревновал Марию Ивановну Миронову к Швабрину, но был тайно влюблен в Мари, а ночи проводил с Азизой, которая годилась мне в матери. Все-таки порочный я человек!
Впрочем, француженка свела с ума не одного меня. Благодаря стараниям Азизы, она уже бойко лепетала по-нашему и частенько стала уединяться с Иваном, который в эти мгновения буквально млел от восторга. От глаз старшей жены воеводы не укрылось это увлечение ее сына, и она определила его на службу, писарем в канцелярию городского головы. Чтобы меньше болтался по дому да на тятькину молодую жену глазел.
Поэтому любые новости с фронта до нас. Благодаря Ваньки-ным стараниям, доходили первыми. Товарищ мой с каждым днем все чаще приходил со службы мрачнее тучи. Вначале под Кунгуром и Красноуфимском потерпели поражение отряды Салавата Юлаева, Канзафора Усаева и Ивана Кузнецова. Через неделю подполковник Папов у деревни Бугалыш вновь одолел Салавата. В середине марта подполковник Михельсон занял Уфу, разгромив армию Ивана Никифоровича Зарубина. А потом еще хлеще: в конце марта и в начале апреля генерал-майор Голицын под Татищевой и у Сакмарского городка сокрушил томскую дружину под командованием воеводы Асташева. Обо всех этих поражениях (а для меня победах) мы узнавали спустя две-три недели, когда с какой-нибудь оказией до нас доходили военные новости.
Я однажды скуки ради напросился к Ивану на службу. Канцелярия городского головы располагалась в неказистом деревянном доме на самом берегу реки Ушайки, как бы разделявшей город на две части: русскую и татарскую. Это деление было достаточно условным, ибо и те и другие могли проживать в разных концах города, но слободы – татарская и русская – находились на разных берегах. Их соединяли два хрупких деревянных мосточка, которые весеннее половодье всякий год сносило в Томь.
Канцелярия князя Черкасского занимала лишь половину дома, в другой располагалась военная коллегия – вотчина воеводы. В ней сейчас за главного был мой старый знакомый – казак Митяй. Он вышел из запоя, взялся за ум, и нога его сразу стала срастаться как надо.
Государственное управление в Московской Татарии, как мне втолковал Иван, осуществлялось следующим образом. Во главе страны стоял Великий Царь. Его трон передавался по наследству. Жил он временно в тобольском Кремле и считал себя государем всей Руси в изгнании. У него была своя боярская дума, типа нашего сената. Но настоящей властью обладали царевы наместники. Один из них сидел в Тобольске. Кстати, Томск хотя и был больше столицы, но входил в тобольское наместничество. Центром другого наместничества был Иркутск. Оттуда осуществлялось управление всей восточной частью царства и заморскими, американскими, территориями.
Самым крупным сибирским городом был Енисейск. Он по численности населения в полтора раза превосходил Томск, второй город Московской Татарии. Затем шли Тобольск, Иркутск и более мелкие городки: Тюмень, Омск, Барнаул, Нижнеудинск, Мангазея, Петропавловск, Якутск и другие.
Вся гражданская власть на местах принадлежала городским головам, которых назначал сам царь. Но народ мог проворовавшегося градоначальника сместить, подав челобитную царю. Это, правда, случалось очень редко.