А когда я увидел у Ивана на службе сословный список томских жителей, у меня от удивления глаза на лоб полезли. Из 3053 лиц мужского пола в купцах состояли 2804! 115 числились ремесленниками. 90 священников. Два человека княжеского звания – Черкасский и его малолетний сын. И только оставшиеся 42 мужика считались приписными и владельческими крестьянами.
– А кто у вас тогда работает, коли все торгуют? – вырвался из меня крик изумления.
– Так все ж работают помаленьку. Я, например, тоже числюсь в купцах. И брат мой Митька, и папаня. Не заработал еще княжеский титул воевода. Многие охотники записываются в купцы, рыбаки – тоже. Они ж свой добытый товар – пушнину и рыбу – продают. Значит, купцы. А крепостного права у нас, братец, нету. Все люди свободные. Если кто и прижился при зажиточных семьях, как прислуга, так только по собственной доброй воле. И никак иначе.
– А Мари? – задал я провокационный вопрос. – Она тоже по доброй воле у твоего папаши в тереме живет?
– Мы сейчас вообще-то говорим про мужское население, – нашелся Асташев-младший. – Но если тебя интересует женская часть Томска, то могу тебе сообщить, что в нашем городе проживает таких 4019 особ в возрасте от двух недель до 101 года. Часть из них исповедует мусульманскую веру, и девушки охотно идут замуж за небедных татар в качестве и второй, и третьей, и даже четвертой жены.
– Но Мари же – не мусульманка. Она католичка. Да и папаша твой, кажется, из староверов.
Иван понял, что поставлен моими вопросами в тупик, и нехотя ответил:
– Она пленница. И отец мой – особый случай.
– А я кто?
– Ты тоже пленник. И, пожалуйста, не задавай мне больше таких вопросов, с подковыркой, – взмолился сын воеводы.
– Ладно, не буду. Только ответь мне, пожалуйста, на один праздный вопрос. Уж очень мне любопытно, почему в вашем городе баб на тысячу душ больше, чем мужиков. Неужто у всех гаремы да терема?
Тут уж Иван не выдержал и рассмеялся:
– Терем есть только у моего бати. Остальные православные Бога боятся. Гаремов поболее. Но меньше десятка. Уж больно дорого много жен содержать. А мужиков в Томске наравне с бабами. Только многие из них по батиному ведомству числятся.
500 пеших да 300 конных казаков еще прибавь, и получится почти равное количество мужиков и баб. Недотепа!
Мы шли по улице, утопая в весенней грязи. Над нами, на горе, виднелись контуры Томского острога, чем-то напоминающего тобольский Кремль, но деревянного и гораздо меньшего. Куда ни кинешь взор, везде чернели острые шпили кержацких церквей с раскольничьими крестами на них. Эх, где же вы, дорогие моему сердцу золоченые луковки-купола родных среднерусских храмов?! Увижу ль вас когда-нибудь снова?
И так у меня защемило в груди, что встал я посереди дороги и перекрестился щепотью, несмотря на косые взгляды проходящих мимо томичей.
* * *
Кирилл Сайфутдинович Зиганшин считал себя человеком команды. Он очень гордился тем, что умеет дружить. Вначале, будучи буровым мастером, он дружил с начальником нефтегазодобывающего управления. А после того как начальник ушел на повышение, он сам стал начальником. Потом стал дружить с руководителями объединения. И когда освободилось место главного инженера, его легко назначили на эту должность.
С началом перестройки и так называемых рыночных "реформ" Кирилл Сайфутдинович вовремя подсуетился, подмазал кого надо в министерстве и стал вице-президентом нефтяной компании. Но ее продали с залогового аукциона. Новые собственники начали расследование по нецелевому использованию и уводу активов в дочерние структуры. Все ниточки вели к первому вице-президенту. Но господин Зиганшин снова вышел сухим из воды и даже пошел в гору. Он просто поделился с нужными людьми частью "выведенных активов" и стал заместителем министра энергетики. Из гонимого, заняв крупный государственный пост, он сам превратился в гонителя. Новым владельцам нефтяной компании пришлось прекратить все расследования против Зиганшина, ибо от его расположения зависели теперь экспортные квоты и пошлины, государственные гарантии для кредитов и многие другие не менее важные вещи. А потом оступился министр. Занял неверную политическую позицию. И высокопоставленные друзья не нашли лучшего варианта, как поставить на эту должность покладистого и верного Кирилла Сайфутдиновича.
И просидел господин Зиганшин, несмотря на все вражеские происки, в министерском кресле уже почти целых три года. Менялись президенты, премьеры, а Зиганшин оставался, ибо умел человек дружить, умел быть благодарным кому надо и безжалостным по отношению тоже к кому надо.
Главный закон в государственной иерархии, который очень хорошо усвоил Кирилл Сайфутдинович, – это закон курятника. Чем выше насест, на котором ты сидишь, тем меньше тебе на голову гадят вышестоящие, зато ты…
Домой он приезжал поздно, в двенадцатом часу. Нельзя сказать, чтобы он засиживался на работе до полуночи, однако его положение в обществе требовало и неформальных встреч: в ресторане, в сауне, в спортзале… А для этого тоже нужны были усилия и сноровка. Прежний президент любил играть в большой теннис – и министр энергетики стал брать уроки у самого Шамиля Тарпищева. Только научился сносно бегать по корту и махать ракеткой, так на тебе – президент сменился. Этот вообще заядлый спортсмен: черный пояс по дзюдо, не пьет, не курит, на бомбардировщиках летает, на подводных лодках плавает, на горных лыжах носится как угорелый. Поди угонись за ним. Сам худой, поджарый, и от чиновников из высшего эшелона стал требовать спортивной фигуры. Как же было тяжело Кириллу Сайфутдиновичу сбрасывать два лишних пуда. Он так привык к своему выпирающему из штанов, придающему солидность животику, так сроднился с ним, но пришлось все равно расстаться с дорогим атрибутом начальственности. Три месяца сидел на жуткой диете. Вообще не употреблял никаких жиров, даже растительного масла, не ел ни мяса, ни рыбы, спиртного в рот не брал ни капельки. Каждый вечер ходил в спортзал на уроки дзюдо. Но сбросил же тридцать с лишним килограммов. На последнем заседании кабинета президент привел в пример другим министрам товарища Зиганшина, сумевшего "начать вести здоровый образ жизни". Это был хороший, даже очень хороший, знак. И теперь Кирилл Сайфутдинович с удвоенной энергией взялся за освоение восточных единоборств. И у него появилась мечта: когда-нибудь удивить президента эффектным броском противника через себя на татами.
Несмотря на поздний час, Лидия Ивановна не спала. Она каждый раз дожидалась мужа с работы. На плите томилось овощное рагу, в термосе настаивался успокоительный отвар из трав. Все это было и сегодня. Но еще Кирилла Сайфутдиновича дома ожидал сюрприз.
Едва он переступил порог своей новой квартиры в "Алых Парусах", как на шею ему бросилась эффектная моложавая женщина и стала его тискать и целовать, приговаривая:
– Папка, папка, как я по тебе соскучилась!
– Господи, Маринка, какими судьбами? Так неожиданно, без предупреждения. Что-нибудь случилось?
До министра, наконец, дошло, что это его родная и единственная дочь, но на ум сразу полезли какие-то недобрые мысли.
– Вот, внука твоего приехала в армию проводить, – сказала Маринка.
Кирилл Сайфутдинович сразу насупился и, подавая жене свое кашемировое пальто, купленное им в Вашингтоне, с нескрываемой обидой произнес:
– Ты мне про этого оболтуса лучше не говори. Он такой же разгильдяй и гордец, как его папаша. Нисколько не уважает старших, себе на уме. Ну и пусть едет в свою Чечню. Может, хоть абреки ему там гонор-то убавят. Тоже мне, спаситель отечества нашелся!
– Однако у меня есть в Москве еще одно дело, в котором мне понадобиться твоя помощь, – продолжила дочь.
Глава семейства сразу обмяк и сказал подобревшим голосом:
– Пойдем выпьем чайку, дочка. А за чаем ты мне подробно расскажешь, что у тебя за дело и какая требуется от меня помощь.
– Неужели? Глазам своим не верю! Твой умный и самостоятельный муженек так глупо и бездарно подставился, – заключил Кирилл Сайфутдинович, ознакомившись с бумагами, которые показала ему дочь.
Он снял очки в модной оправе, собрал в стопку Маринкины доверенности, ласково потрепал ее по щеке и сказал:
– Могу тебя поздравить, дочь. Ты богатая и независимая женщина.
– Только тут есть одна сложность, – возразила Марина. – Объявились какие-то конкуренты. Они даже покушались на жизнь Андрея, а потом упекли его в тюрьму, и сейчас его преследует налоговая полиция.
– Это не проблема, – успокоил дочь Кирилл Сайфутдинович. – Который сейчас час? Без пятнадцати двенадцать. Поздновато. Но ничего. Семен простит. Лида, подай мне, пожалуйста, трубку.
Министр быстро, по памяти, набрал номер.
– Алло, это Зиганшин. Мне бы Семена Павловича, – не извинившись за поздний звонок, потребовал отец Марины Кирилловны.
– Семочка, добрый вечер. Да, это Кирилл Сайфутдинович беспокоит. Слушай, ты там одно месторождение в моей бывшей области хотел, так я готов вести с тобой переговоры. Какой такой зять? Этот что ли, алкоголик? Так он уже вне игры. Лицензия оформляется на компанию, которой владеет моя дочь единолично. Понял? Что, твой помощник разговаривал с ней? И какую цену он ей предложил? Десять? Семочка, ну это же смешно. За месторождение, которое в год будет давать миллион тонн нефти, всего десять.
– Я ему сказала, что буду продавать не меньше чем за тридцать, – шепнула отцу Марина.
– Слышал? Хозяйка хочет тридцать. Да, безусловно, с полным содействием с моей стороны. Сколько тебе времени надо, чтобы подумать? Сутки. Хорошо. Я жду до утра послезавтра. Если ты не приготовишь деньги к тому времени, то я найду другого покупателя. Не забывай, что последние геологические изыскания подтверждают запасы вдвое больше, чем предыдущая разведка. Усек? Ну, бывай, Семочка. Спокойной ночи.
Кирилл Сайфутдинович трубке отбой и удивленно посмотрел на дочь:
– Тридцать миллионов долларов? Не многовато ли ты заломила, красавица? Десятка, конечно, не цена. Но тридцать при нынешних мировых ценах на нефть – это перебор. А вот двадцать – двадцать два миллиона будет в самый раз.
– Пап, давай тогда хоть двадцать пять. Ровная цифра, – предложила дочь.
– Хорошо, – согласился министр. – Будем стоять на двадцати пяти. А супруга-то своего куда денешь? Он в этом раскладе тебе совсем не нужен. Дети выросли. Один оболтус вон идет воевать, а Аленке поступать в этом году. Поступит в приличный вуз. Найдем ей хорошего жениха. Не из голодранцев, но и не из великих. Положением чуточку пониже нашего, чтобы она чувствовала себя хозяйкой в доме. И тебе, Марина, пора определяться. Не пара тебе Андрей, не пара. Поживи ты, дочка, хоть немного для себя. Попутешествуй по свету. Себя покажи. Ты же красивая, умная баба. А живешь черт знает с кем. Бросай ты эту провинцию. Переезжай к нам, в Москву. Мы тебя с матерью выведем в высшее общество. Хватит тебе быть прислужницей у этого зазнайки. Хватит.
* * *
– Хватит тешить себя иллюзиями. Кампания проиграна. Из-под Оренбурга Орду выбили. Уфа взята. Через месяц-другой императорские войска будут в Томске. И ты думаешь, что вам, семейству врага императрицы, оставят все ваши заводики и фактории. Как бы не так! Все конфискуют в доход казны. А сына твоего закуют в кандалы и отправят на каторгу. Ты этого хочешь? – я почти перешел на крик.
А как еще было доказать этой глупой бабе, что надо спасать себя и свое имущество!
Мой план был прост. Убедить старшую жену воеводы отпустить меня вместе со своим сыном и с Мари в Россию. Передать Ивану бумаги на все предприятия, принадлежащие Асташевым, и карту с золотыми приисками, чтобы, воспользовавшись связями моего папеньки в Санкт-Петербурге, заранее застолбить их за прежними владельцами.
– Конечно, придется чем-то поступиться. В Петербурге просто так ничего не делается. Как говорится, не подмажешь – не поедешь. Зато ты сохранишь основной капитал и убережешь свою семью от гонений, – убеждал я упрямую татарку всякий раз после любовных утех, когда она была особенно сговорчивой и покладистой.
Однако она упрямо стояла на своем:
– Еще рано говорить, проиграна война или нет. Ты не знаешь Асташева. Он хитрый и упрямый воевода. Ты не знаешь нашего царя. Он просто так не сдастся. А вдруг они замирятся с Екатериной или вообще возьмут Москву. Что тогда? Что я скажу Асташеву, когда он спросит у меня, где его любимая жена, старший сын и учитель французского? Если падет Тобольск, я тебя, Ивана и эту смазливую Машку отпущу на все четыре стороны. Но не раньше.
– Смотри, Азиза. Кабы не просчиталась. Скорее императрица замирится с турками, чем с Ордой. Тогда поздно будет, – предупредил ее я и перевернулся на другой бок.
Больше мне не хотелось ее любви.
* * *
В десять часов утра к Министерству энергетики на Старую площадь подъехал бронированный 600‑й "мерседес". Из него в сопровождении двух охранников вылез невысокий, почти лысый человек в длинном кожаном плаще и с тугим саквояжем в руках.
У него был постоянный пропуск в министерство. Он сдал в гардеробе плащ и поднялся на лифте, в приемную министра. Назвав свою фамилию секретарю, он был незамедлительно пропущен в кабинет к большому чиновнику. Там его уже ожидали сам министр и интересная женщина средних лет. Не говоря ни слова, видно, опасаясь прослушки, лысый стал выкладывать на стол бумаги. Платежное поручение на личный счет в швейцарском банке на десять миллионов долларов. Облигации Федеральной резервной системы США на предъявителя, также на десять миллионов долларов. Акции ведущих российских нефтяных компаний – "голубых фишек" – на пять миллионов долларов. Еще пять миллионов долларов наличными в стодолларовых купюрах он передал вместе с саквояжем женщине. Затем по знаку министра взял с его стола папку с бумагами. Поклонился присутствующим и исчез.
Оркестр уже заиграл "Прощание славянки", а матери все не было. Алексей, надеясь увидеть родное лицо, буквально прожигал глазами толпу провожающих: чужих родителей, братьев, сестер, друзей, любимых девушек. Но все напрасно. Она не приехала.
Он знал, что в военкомат она не успеет. Она предупредила его об этом заранее, сославшись на неотложное дело. Но на вокзал она обещала…
Раздалась команда старшего офицера: "По вагонам!" Бритые призывники вырывались из рук заплаканных матерей и своих девчат. А ему не от кого было вырываться. Уже последние пацаны запрыгнули в вагон. Уже вот-вот тронется поезд. А он все стоял на перроне и ждал. Слезы готовы были политься из глаз, но он удерживал их невероятным усилием воли. И когда состав уже тронулся, он последним запрыгнул на подножку своего вагона и долго еще вглядывался в исчезающий перрон. Но так ее и не увидел.
А Марина Кирилловна в этот момент торчала в пробке на Садовом кольце в министерской "Волге". Она проклинала все на свете. И проклятую сделку, и отца, и себя. Если бы они не стали пересчитывать привезенные Семеном Павловичем деньги и сверять подлинность акций и облигаций, на что ушло не меньше часа, она бы успела проводить сына. А так выехала всего за сорок минут до отхода поезда. И как назло, этот дурацкий затор на кольце.
"Я плохая мать, – корила она себя. – Бедный Алешка!"
"Но ничего, – стала она себя успокаивать, – через пару дней позвоню ему в часть, объясню причину, извинюсь. Он поймет".
Осознав, что на вокзал она уже не успевает, Марина Кирилловна велела отцовскому водителю разворачиваться и ехать в банк.
Не прошло и недели, как налоговая полиция неожиданно утратила всякий интерес к персоне Аксакова. Даже сняли с него подписку о невыезде. Правда, однажды вызвали его к милицейскому следователю по поводу исчезновения троих молодых людей с криминальным прошлым. Но он сказал, что ничего об этом не знает. И его отпустили.
Марина звонила из Москвы. Вначале часто, чуть ли не каждый день, а потом все реже и реже. Говорила, что не может решить проблему с конкурентами. Нужно время. Но потом Андрей Александрович узнал из газет, что одна московская фирма начала освоение его месторождения, и понял, что жена ему врет. За ее вещами заехала Лариса Ивановна Лебедь, отправляющаяся в командировку в столицу. Забрала все новое и дорогое из Марининого гардероба и увезла ее одежду в двух большущих чемоданах на колесиках фирмы "Самсонайт".
Аленка закончила школу с золотой медалью и тоже уехала в Москву. Она без проблем поступила в МГУ, на юрфак. Сын вначале, пока находился в учебке, писал часто. Но после того как их батальон перебросили в Чечню, письма от него стали приходить все реже и реже.
Университетский товарищ Владимир Киреев блестяще защитил кандидатскую диссертацию, и его пригласили на кафедру в университет. Вначале старшим преподавателем. Но не прошло и месяца, как дали доцента. Его подруга-страховщица хорошо похлопотала. Новоиспеченный кандидат наук тут же взялся за написание докторской диссертации, продолжая разрабатывать прежнюю тему.
У Аксакова скоро кончились деньги, и он был вынужден уволить домработницу Клаву. И теперь всю работу по дому ему приходилось делать самому. Ушел от него и водитель Юра, забрав с собой "вольво". Андрей Александрович не смог ему в этом отказать.
Свой джип он продал. Надо же было на что-то жить. И теперь ездил на автобусе и на маршрутном такси. Даже на дачу. Бедолаге Черчиллю пришлось привыкать к наморднику. Иначе страшного пса в общественный транспорт не пускали.
Туалет в огороде Аксаков перенес на новое место. А на прежнем хотел вначале поставить крест. Но это вызвало бы различные кривотолки среди соседей. Потом думал положить какой-нибудь валун вместо могильного камня. Но и эту мысль он отогнал прочь. Потом замыслил разбить цветник. Но когда он приехал однажды после недельного перерыва на дачу, то увидел, что малина сильно разрослась и полезла как раз к месту захоронения. И тогда он решил ничего не делать. Пусть все идет, как идет. Жизнь у этих молодых людей была временами сладкая, но большей частью колючая. Малиновые кусты – лучшее им надгробие.
Пару раз звонил ему Сергей Извеков, справлялся о работе. У него все уладилось, и всего за пятую часть от суммы, которую он умыкнул из монреальского банка. Не считая расходов на адвоката, которые, как и обещал, Аксаков взял на себя.
Получив массу свободного времени, Андрей Александрович пристрастился к физическому труду. Сам разбил на даче цветник и соорудил газон. Потом ему пришла в голову мысль построить беседку. Вначале хотел нанять плотников, а потом прикинул, что обойдется дороговато, и построил сам. Вокруг посадил плющ. И иногда, сидя в беседке, мечтал, как разрастется этот плющ и обовьет собой всю беседку. И станет в ней тенисто и прохладно даже в жаркие августовские дни. И будут они после бани пить в этой заросшей плющом беседке чай. Он, Марина и Аленка. Ведь должны же они приехать хотя бы в августе?