* * *
– Мощь-то какая, Костя, – оглянулся на одноклубника Игорь, но Росин был слишком увлечен осмотром трехгривенных пищалей, и пропустил его слова мимо ушей. Что же, его можно понять – снятые с ладожских стен пять пушек должны были заметно усилить огневую мощь армии, имевшую до сих пор всего два пушечных ствола. Вот только следовало хорошенько проверить оружие на предмет возможных раковин внутри или трещин в теле металла. Пушки здесь взрываются довольно часто, и подстраховаться лишним не бывает. А посему Картышев не стал отвлекать своего друга и снова обратился к созерцанию великого Волхова.
Даже в летнюю сушь имевший в ширину больше трех сотен метров, сейчас, в половодье, он напоминал море – бескрайнее море, усеянное архипелагами лесных вершин, отдельных островов с притулившимися на них божьими храмами, россыпями деревьев, отдельными избами или стогами прошлогоднего сена. Впрочем, иногда островом оказывались и дома, крыши которых недоуменно выглядывали из-под воды. Впрочем, они хоть выглядывали – а что скрывается там не доставая до поверхности – одному Богу известно, а потому кормчий предпочитал вести ладью по обычному пути, следуя всем поворотам извилистого русла.
Ладьи всем своим видом соответствовали великой реке, на которой они создавались: такие же величественные, неспешные, огромные, трудолюбивые и одновременно – грозные. Как в военные годы далекого двадцатого века товарные вагоны превращались в военные теплушки, так и ладьи, способные принять в свои трюмы груз пяти вагонов, ныне предоставили этот простор многим десяткам лошадей, фырканье и тревожное ржание которых доносилось через открытые люки.
Ладьи, пользуясь попутным ветром, шли под всеми парусами – точнее, под единственным своим парусом, поднятым на съемную мачту. Но дубовый форштевень все равно резал волну с грозным шелестом, а в стороны, растворяясь в кустарниках и густых чащах, расходились длинные пологие волны.
Из надстройки кормчего вышел Зализа, тоже прошел на нос, остановился рядом с Росиным:
– Ну как, Константин Андреевич?
– По виду хороши, – выпрямился Росин. – Похоже, отлиты из бронзы, после чего стволы высверливались. Недавно делались?
– Воевода Зернов сказывал, кашинские пушки. Хорошие. Вот в ту, ствол у которой дубовыми листьями изукрашен, самолично, говорит, рубль серебряный кинул. Для крепости и лучшего звука.
– Это он погорячился, – рассмеялся Костя. – Поверь моему опыту, серебро только в колокольной бронзе на пользу идет. А пушкам от нее…
– От серебра ничего, кроме пользы, быть не может, – категорически отрезал Зализа. – Серебро, оно богоугодно. Им и воду святят, и иконы украшают.
– А-а, ну тогда само собой, – развел руками Росин, и по тону его было невозможно определить, то ли согласен он со словами опричника, то ли насмехается над ними.
– Боярина Батова домой отослали? – поспешил сменить тему разговора Картышев. – Рука у него рассечена сильно, я видел.
– Не поехал, – покачал головой опричник. – Сам-то ранен, но смерды его пока целы. Не хочет их одних оставлять. Боится, погибнут по молодости и глупости. У кормы отдыхает.
На ладью купца Тверида Сладкого досталось садиться боярам Ижорского погоста. Точнее, разместились они на пяти ладьях, но именно к Сладкому погрузились кауштинцы вместе с пушками и их ближние соседи; сюда, к большому наряду, решил разместиться и сам государев человек.
– Пороху на все пищали хватит, Константин Андреевич? – неожиданно спохватился Зализа. – Стволы мы у Ильи Андреевича взяли, а про зелье огненное забыли!
– Не забыли, Семен Прокофьевич, – покачал головой Росин. – Как пушки с башен снимали, я первым делом про ядра позаботился. А картечи и пороха у нас своих хватает. Я вообще своему товару больше доверяю.
– Ну, спасибо, Константин Андреевич, – облегченно перекрестился опричник. – Сам Бог тебя нам послал. Этим годом весь поход только на тебе и держится.
– Я в этом году даже из ручной пищали ни разу не выстрелил. Только болтовней и занимаюсь.
– Ну, не скажи, Константин Андреевич! Слово порою куда страшнее сабли разить может. Вон, один раз ты в Сапиместкий замок съездил, и с тех пор про эзельтского епископа больше и не слышно ничего. А это тысяча мечей…
– Мужики, а ведь мы уже в озере! – неожиданно перебил их Картышев. – Я уже с полчаса по сторонам смотрю, и ни единого леса или холма вокруг не вижу. Получается, все. Река позади. Нужно налево поворачивать.
Зализа промолчал.
– Орешек по левую руку от нас, Семен Прокофьевич, – согласился Росин. – К нему ведь свены высаживались?
– К нему, боярин, – кивнул опричник.
На некоторое время в воздухе повисла тишина. Команды кормчему менять курс Зализа не давал.
– Давай спросим иначе, – подмигнул Картышеву Росин. – Семен Прокофьевич, а впереди у нас что?
– Корела, – кратко ответил опричник.
– Семен Прокофьевич, да не томи ты нас, – не выдержал Картышев. – На корабле мы все, никуда не убежим и никому ничего не скажем. Куда ведешь, открой тайну?
– Корела проход из озер Сайма к Ладожскому острову закрывает. Твердыня сильная, неприступная, на трех островах стоит. Острова каменные, крепость тоже. Тревожить ее свены не решаются, потому как сушей до нее добираться трудно. Нет там дорог среди рек и озер многих. И водой большое войско с осадными машинами привезти нельзя, потому как проток из Саймы мелководный, только малые рыбацкие лодки проплывают. Замок возле протока стоит давний, рыцарский. Его тоже тревожить некому. Так две твердыни неподалеку друг от друга и живут.
– Ну, коли путей к ним ни водных, ни сухопутных нет, – осторожно предположил Росин, – они так еще лет триста простоят.
– Вода сейчас высокая… – тихо напомнил опричник. – Половодье. Ладья в любом ручье пройдет.
* * *
Можно до хрипоты спорить по поводу того, кому принадлежат эти места: шведам, русским, карелам или Господу Богу, но бесспорно одно – землей их называть нельзя. Берега озер, рек, протоков, заливов через которые приходилось проплывать каравану их семидесяти трех ладей представляли из себя сплошные камни. Камни большие и маленькие, размером с кулак младенца или высотой в десять человеческих ростов, покрытые мхом или совершенно голые, с трещинами, в которых угнездились чахлые березки или сосенки, или единые монолиты – но все огромное пространство между Ладожским озером и Ботническим заливом напоминало одну большую каменоломню, в которой успели заготовить немало товара, но все никак не могут его вывезти.
Кормчие потели от волнения, хорошо понимая, что сильный удар о дно в любой протоке посадкой на мель не ограничится – доски днища разойдутся почти наверняка, а залатать дыру в этих диких местах будет негде, а главное – нечем. Приличных деревьев в обозримом пространстве не росло – только какие-то перекрученные болотные карлики. И тем не менее суда приходилось вести на немалой скорости – опричник торопился выйти за пределы святой Руси еще до того, как большая вода начнет спадать. Ради быстроты он готов был даже пожертвовать несколькими ладьями. Тем более, что они были не его…
Два дня они шли от Ладоги до крепости Корела, еще день – пробирались по лабиринту озер, прежде чем впереди, возвышаясь над камнями и кронами похожих на кустарник деревьев появилась островерхая крыша замка.
– Табань, Семен Прокофьевич, – махнул рукой опричнику Росин и пошел к надстройке. – Я предлагаю сперва пробраться вперед осмотреться, а уже потом наступать всем скопом.
– Стой, – скомандовал Зализа кормчему. – К берегу правь.
– Парус долой! – закричал кормчий, перекладывая руля.
Команда засуетилась, отвязывая какие-то веревки, спуская брус с неожиданно заполоскавшим парусом, крикливо переговариваясь, кинулись его вязать. Ладья начала быстро терять ход, направляясь к отвесно поднимающейся над озером каменистой стене – моряк вполне резонно полагал, что никакого мелководья, никаких валунов и рифов здесь быть не может, и оказался прав: под самой скалой дно проглядывало на глубине метров пяти. Бояре и кауштинцы уперлись ладонями в камень, толкаясь вдоль этой мшистой стены и вскоре судно поравнялось с пологой выбоиной, словно предлагающей себя в качестве лестницы.
– Вы уж закрепитесь тут как-нибудь, – попросил Росин и кивнул своим холопам: – Пищали берите, и за мной.
– И я с тобой! – тут же предупредил Картышев.
– И я, и я! – послышались голоса с разных сторон. Воины засиделись сперва в лагере, а потом на палубах и в тесных кубриках кораблей и теперь рвались на волю.
Росин встретился взглядом с опричником и пожал плечами:
– А вдруг с ходу взять удастся?
– Только себя сколько можно не выдавать, – предупредил Зализа. – И вперед нас не бежать.
– На десять шагов позади двигаться! – уточнил Костя и, прыгая с камня на камень, начал продвигаться вперед.
Между ними замком оказался небольшой холм, если можно так назвать гигантскую груду камня, покрытую трещинами и поросшую кустарником. Под его прикрытием русские воины смогли незаметно приблизиться к крепости на расстояние почти трехсот метров – но дальше россыпи шли уже вниз, прекрасно просматриваясь со стен, и опричник с Костей притаились на гребне, оценивая обстановку.
Замок выглядел несокрушимым, мощнейшим укреплением, поставленном примерно в тринадцатом веке. Не имея возможности раскинуться в ширину, он вознесся ввысь – сложенные из валунов самого разного размера, стены поднимались на высоту семиэтажного дома, а массивная башня, напоминающая колокольню – еще в полтора раза выше. Ни один человек не смог бы связать лестницы, достающей до верха стены, не смог бы закинуть на такую высоту железного крюка. Защитники могли расстреливать атакующих сверху вниз, или забрасывать камнями не очень опасаясь ответа – стрелять снизу вверх лучникам, как и арбалетчикам, не очень удобно, да еще на такое расстояние. Попробуй попасть в голову, ненадолго показавшуюся в вышине, с четырнадцати саженей! Строительного материала древнему зодчему хватало – он валялся буквально под ногами, и твердыня была отстроена на совесть.
Стена, выходящая к протоке, имела высоту примерно трехэтажного дома – атаки с этой стороны никто не ожидал, а вот расстреливать лодки, которые попытаются пройти мимо без разрешения, так было даже удобнее.
Разумеется, замок имел несколько недостатков, прямо вытекающих из его достоинств: слишком высокие стены не позволяли использовать метательные машины. Они просто не могли кидать камни из похожего на колодец внутреннего двора. В окружающем замок камне оказалось невозможно прорыть ров, и осаждающие могли без труда подступить к самым стенам. Правда, подвесной мост имелся: строители сделали ворота на уровне примерно третьего этажа. К ним вела насыпь, обрывающаяся в десятке шагов от стены.
– Интересно, куда дорога ведет? – шепнул Росин. – Может быть, дальше можно двигаться пешком?
– К большинству селений все равно нужно плыть по воде, – ответил опричник. – Этот замок удастся захватить, или он так и останется у нас за спиной?
– Жалко разрушать этакую красоту, – вздохнул Костя. – Два дня нужно.
– Два дня? – не поверил своим ушам Зализа. – Ты можешь захватить его за два дня?
– Времена замков ушил бесповоротно, Семен Прокофьевич, – вздохнул Росин. – Сейчас шестнадцатый век, а не четырнадцатый.
– Чего? – не понял Зализа.
– Это я себе, – Костя спохватился, что опричник, как и остальные русские люди, жил совсем в другом времени: семь тысяч шестьдесят шестом от сотворения мира. То есть, в семьдесят первом веке… – Я хотел сказать, семь пушек у нас на ладье. За пару дней мы эту стену расколотим. Нужно только сперва гуляй-город сделать, чтобы от стрел прикрыться.
– Два дня… – опричник прикусил губу. – Много… Ладно, Константин Андреевич, начинай свою осаду. Я тебе еще с двух ладей стрельцов придам. Начинай.
Зализа отполз назад, а Росин, после некоторого колебания, выпрямился во весь рост: какой смысл скрываться, если все равно придется едва ли не в упор подступать? Оглянулся назад:
– Пошли мужики, прятки кончились. Дорогу в первую очередь перекройте. Чтобы из замка гонец не выскочил, и помощь к шведам не подошла. Черт, неужели непонятно, что говорю? А ну, Семен, Антип, Петька, бегом вперед! Сесть в камнях возле дороги и стрелять в все, что движется! Алексей, забирай всех остальных и выгружайте пушки. Только осторожно! Не торопясь! Не дай Бог, утопите…
Со стороны замка переливисто зазвучал горн. Красиво! Вымпелы на шпилях, трубачи на башнях. Шуты, трубадуры, турниры… И на все это железным катком надвигается его величество прогресс.
Горн зазвучал снова – нервно, тревожно. И тут Росин увидел, как на Сойму вверх по протоке двигаются украшенные красными крестами паруса.
– Ну, сейчас начнется… – пробормотал он, прыгая по камням ближе к воде. Теперь ладьи были ему видны целиком. На палубах толпились бояре, часть из которых держали луки, часть – щиты. Стрельцы, естественно, готовили к выстрелу пищали – от запаленных фитилей курились тонкие дымки. Все, за исключением кормчих, смотрели вверх – но каждого кормчего прикрывали щитами не менее трех человек.
На стене замка тоже проявилось шевеление, показались дымки.
– Если у них есть хоть одна пушка, – пробормотал Росин, – сейчас засветят.
Но со стены вниз посыпались стрелы – и бояре с первой ладьи немедленно ответили тем же. Верх стены и палуба словно соединились в единое целое небрежно заштрихованным мостом. Вот на ладье упал один человек. Вот еще один. Что происходит на стене за каменными зубцами разглядеть не удавалось, но Костя был уверен, что защитники протоки тоже несут потери: подобные замки обычно защищаются двумя-тремя десятками воинов, и плотность стрел, выпускаемых снизу, несомненно превышала ту, что сыпалась сверху.
Вот подошла на расстояние выстрела вторая ладья, и оттуда донеслось треньканье луков. Внезапно от стены отделился пылающий предмет размером с человеческую голову и шлепнулся в воду между кораблями. Потом еще один – и тоже мимо.
Наконец раздались более привычные звуки войны – загрохотали пищали с третьего судна. Пылающий шар промелькнул вдоль самой стены, ударился о камни, и они моментально полыхнули чадящим пламенем. Видимо, одна из пуль нашла для себя жертву.
Первая и вторые ладьи уже прошли опасное место и закачались на просторе озера Сойма, а на их место подходили все новые и новые. Стрельба защитников заметно ослабла: либо они несли потери, либо просто начали уставать. Но удача решила сделать им неожиданные подарок – очередной горящий шар, вместо того, чтобы упасть в воду, неожиданно разбился о палубу ладьи. Взметнувшийся вверх огненный смерч моментально проглотил парус, вытянулся вдоль мачты. Запрыгали за борт человеческие фигурки, а ладью начало медленно разворачивать поперек протоки. Но тут неожиданно в стороны выдвинулись весла – не много, всего два с одной стороны и одно с другой, зачерпнули воду. Появились люди, которые лихорадочно зачерпывали воду из-за борта и лили на палубу. Языки пламени хоть и не исчезли совсем, но стали заметно ниже. С подошедшей сзади ладьи по гребню стены опять стали грохотать из пищалей. Раненое судно неуклюже двинулось вперед и вскоре тоже смогло выбраться на озеро.
Стрельба со стороны замка прекратилась. Похоже, защитники протоки сделали все, что могли и теперь зализывали раны. Они даже не представляли, что самое страшное ожидает их впереди.
Нормального гуляй-города, из толстых бревен, сколоченных в щиты, стрельцы сделать не смогли – не из чего. Но, нарубив множество сосенок, лип, березок и ив, они смогли соорудить из жердей в руку толщиной, уложенных в три слоя, достаточно прочные щиты. Все остальное происходило в точности по справочникам "Оружие средневековья" и им подобным: прикрываясь щитами, которые то и дело содрогались от попаданий стрел и мелких камней, кауштинцы одну за другой подтащили пищали на расстояние полусотни саженей и навели их на стену, целясь в одно и тоже место. А потом открыли огонь.
Так, или примерно так поступали во все времена: просто в тринадцатом веке, когда возводился этот замок, таран подкатывался к самой стене, и защитники могли свалить на него сверху особо тяжелый валун или облить кипящим маслом, которое вдобавок и запалить. Шестнадцатый век придумал долбить кладку чугунными ядрами с безопасного расстояния – и теперь владельцам замков оставалось только сдаваться, либо сносить старые твердыни до основания и строить нечто совершенно другое: широкое, с низкими стенами и выдвинутыми вперед башнями, пушки которых не подпускали врагов к крепостной укреплению. В любом случае дворянский замок навсегда утратил право на существование – он больше не спасал своего владельца даже от малочисленного воинского отряда.
Под ударами сыплющихся одно за другим ядер камень крошился, трескался на большие куски, которые выпадали наружу, брызгался колючей пылью.
– Семен Прокофьевич, – поинтересовался Росин, когда язва в стене замка достигла глубины в полсажени, – а может, предложить им сдаться? Неужели они не понимают, что никаких шансов нет?
– Они сожгли на одной ладье десять детей боярских, и еще два десятка утонуло, от жара за борт спрыгнув, – ответил опричник.
На ночь Зализа поставил вокруг замка несколько стрелецких караулов, дабы бегства свенов не допустить, а поутру пищали снова начали свою работу. Сверху время от времени по щитам гуляй-города стрелял одинокий лучник. Может быть, после жаркого боя при прорыве ладей в Сойму он просто оказался последним защитником крепости, способным держать оружие? Это так и осталось неизвестным. Пробив к вечеру в стене широкую прореху, Росин первым сунулся внутрь, долго шарил в полумраке, пытаясь найти выход внутрь замка, но кроме одинокого скелета ничего не обнаружил. Было похоже, что лет двести назад здесь замуровали какого-то несчастного, после чего про камеру подвала забыли навсегда.
– Ну и черт с ними, – махнул рукой Костя. – Начинать все сначала я не хочу.
Холопы под его присмотром перетащили в камеру пять бочонков с порохом, после чего он приладил длинный фитиль, самолично его запалил и кинулся бежать.
Сперва под основанием башни полыхнуло пламенем, разбрасывающим в стороны многопудовые куски кладки, потом там выросло большое белое облако. На некоторое время все успокоилось – опали заброшенные высоко в небо камни, ветер понемногу развеял дым, и стало видно, что башня почти висит в воздухе, едва удерживаясь боками за кладку стен. Но чуда хватило ненадолго, и она стала заваливаться вперед, накрывая собою ведущую к воротам насыпь. Над замком вырастало новое облако – облако пыли. Стрельцы со всех ног ринулись в него, выковыривая из-под развалин какие-то блестящие предметы – посуду, украшения или что-то еще. Сейчас это интересовало Росина менее всего. Он смотрел на остаток стены, возвышающийся над медленно текущей водой протоки и не мог отделаться от ощущения того, что только что убил последнего представителя какого-то редкостного животного вида.