Айрис не задумывался, что будет дальше - в глубине души он надеялся на какой-нибудь счастливый случай, да молился покровителю влюбленных - Святому Валентину. И еще Святому Патрику - дед считал его покровителем семьи. Однако, случай оказался несчастным. В конце весны в какой-то пустяковой стычке с мазурами погибли оба сына старого рыцаря. Зигфрид не выдержал этого горя - у него случился удар. Айрис почти не отходил от постели больного, не понимая толком почему: то ли потому, что с отцом постоянно была Гретхен, то ли любовь к девушке привела к тому, что он стал считать фон Лорингеров своей родней.
Мало-помалу здоровье старика немного улучшилось, однако левая половина тела полностью онемела. Боясь, что смерть уже на пороге, он принялся спешно улаживать семейные дела. Старший сын Зигфрида по традиции уже в четырнадцатилетнем возрасте вступил в Тевтонский Орден, дав, как было положено по уставу, обет безбрачия, младший - был служебным братом и обета безбрачия не давал, но, по молодости, еще не успел обзавестись семьей. Единственной наследницей, таким образом, оказалась Гретхен, судьбу которой он и постарался устроить, прежде чем отправиться на Суд Божий. Недели две назад из замка выехал гонец к молодому рыцарю Альберту фон Шрейдеру. И вот теперь Альберт фон Шрейдер с небольшим отрядом оруженосцев, слуг и райтеров въезжал в ворота замка Лорингер, дабы через пару часов принять от немощного отца ответственность за судьбу Греттой фон Лорингер, а от умирающего брата - заботу о пограничном замке. Надежда умерла.
- Я… рад видеть тебя… Альберт… в моем замке… - слова давались Зигфриду с большим трудом, слева изо рта потекла тонкая струйка слюны. Стоящий рядом с креслом господина, Айрис промокнул её кружевным платочком, который специально на этот случай держал в руках.
Молодой фон Шрейдер слез с коня, снял с головы и отдал оруженосцу свой шлем, украшенный высоким пышным плюмажем из разноцветных павлиньих перьев и преклонил колено перед носилками, на которых восседал старик.
- Я польщен приглашением от столь известного своими доблестями рыцаря, - произнес он. - Да пошлет вам Господь исцеление и участие еще во многих битвах.
- Мои битвы позади… - с усилием произнес старик, - впереди только… Суд Божий…
Стоящий рядом с носилками замковый священник набожно перекрестился, многие во дворе последовали его примеру.
- Дочь моя… одна остается… Тебе верю…
Айрис снова промокнул ему подбородок.
- Я клянусь перед Богом и людьми быть заступником прекрасной Гретты фон Лорингер, - произнес молодой рыцарь, поднимаясь с колен.
- Айрис покажет тебе… твои комнаты. Отдохни с дороги… и я жду тебя… в зале.
Зигфрид сделал знак рукой, четверо слуг подняли его носилки и понесли в покои. Священник засеменил следом.
- Идите за мной, господин, - обратился Айрис к Альберту. - Ваших воинов разместят.
- Пусть позаботятся и о лошадях, - отрывисто бросил рыцарь.
- Конечно, господин…
А не такой уж и молодой этот молодой фон Шрейдер, размышлял Айрис, показывая дорогу. Ему уже сильно за двадцать. Постарше младшего фон Лорингера будет. Айрис вспомнил молодого Ульриха, веселого и смелого парня, совсем не похожего на тевтона, какими их изображала людская молва в Литовском княжестве. Потом вспомнил как Ульрих бледный, с заострившимся лицом, лежал в гробу в замковой часовне. Священник читал над ним заупокойные молитвы, Гретхен плакала над гробом, а он, Айрис, всё никак не мог отделаться от ощущения, что в гробу - не Ульрих, а кто-то другой, только похожий на Ульриха - никак не вязалась с образом младшего фон Лорингера эта мертвая неподвижность.
- Ваши комнаты, господин. Если вам что-то необходимо…
- Мне необходимо поговорить с тобой… Айрис. Клаус, Карл, подождите за дверью.
Недоуменные оруженосцы остались в коридоре, рыцарь сам плотно прикрыл тяжелую дубовую дверь комнаты.
- Я слушаю, господин.
- Скажи, Айрис, ты давно служишь в замке Лорингер?
- Немногим более года.
- Как ты попал сюда?
- Я попросился на службу к господину Зигфриду, когда он был при дворе князя Гедемина.
В душе у Айриса нарастало смятение. С чего это впервые в жизни увидевшему его рыцарю интересоваться его прошлым. Прогнать хочет? Да пусть гонит, всё одно нет ему жизни без Гретхен.
- Значит, ты родом из Литвы, так?
- Да, господин.
А ведь он волнуется, понял вдруг Айрис, глядя на то, как рыцарь расхаживает по комнате, рассеяно блуждая взглядом по окнам. Но почему?
- Но ведь Литва - не друг Ордену. Князь Гедемин - союзник польского короля.
- Я сын нашей матери - Католической Церкви, - Айрис перекрестился. - Мне трудно жить среди закоренелых язычников, хотя мою семью никто не преследовал за веру.
Это объяснение он приводил и Зигфриду - когда упрашивал его взять к себе на службу. Зигфрид поверил, должен был поверить и этот рыцарь. Особенно есть учесть, что это была правда, только что не вся правда.
- Не преследовали… Скажи, - расхаживающий по комнате Альберт резко остановился, звякнул походный доспех: редкий в землях Ордена (не иначе как в бою или в выкуп взятый) бахтерец - кольчуга с вплетенными на груди металлическими пластинами. Да еще и, похоже, двойного плетения. Весит всё же поменьше, чем латы, а по прочности им мало уступает. Только всё одно - тяжеленький. Интересно всё же, куда это рыцарь так торопится, аж доспех не снимет - спешит вопросы задать?
- Скажи, Айрис, а род твой - из этих земель?
- Нет, господин. Отец моего деда переселился в Литву с запада во времена князя Мндовга.
- Откуда же?
- Увы, этого я не знаю, - развел руками Айрис.
Юло, пойди знает. Дедов любимчик, ему-то старый Томас много чего рассказывает. Впрочем, младшему брату Айрис никогда не завидовал: дед его видать тоже в советники князя прочит, учит разным наукам - у мальца и времени-то нет на детские забавы.
- А скажи, Айрис, нет ли в вашем роду какого-либо талисмана. Нет-нет, я не о нечестивой волшебе речь веду, - энергично взмахнул руками рыцарь, увидев, как изменилось выражение лица Айриса. - Я говорю о каком-нибудь символе рода.
А ведь есть такой талисман: перстень дедов, что от отца ему остался. Но откуда это фон Шрейдер мог предположить такое?
- Да, мой дед очень гордится перстнем, доставшимся ему в наследство от его отца. Он говорил, что когда-то наш род был знатен… Впрочем, и при дворе Литовского князя нас почитают… Только вот для рыцарей Ордена я никто.
Последняя фраза вырвалась у него непроизвольно. Он испугался, что рыцарь сейчас же накажет дерзкого слугу, и тут же ему стало безразлично. Что они с ним могут сделать? Выпороть? Избить? Убить? Разве не ерунда ли это по сравнению с тем, что сегодня он навсегда потеряет Гретхен?
- Не торопись судить раньше времени, - наставительно произнес рыцарь. - И ответь на мой последний вопрос. Только хорошенько подумай, прежде чем отвечать. Ты здесь потому, что любишь Гретту фон Лорингер?
Вот это был вопрос. Утвердительный ответ ничего хорошего не сулил: и за куда меньшую дерзость в замке Лорингер вздергивали слуг на виселицу. Однако, начав отвечать на вопросы Альберта, Айрис уже не мог остановиться.
- Я люблю её. Люблю с того момента, когда впервые её увидел. Люблю больше моей жизни.
Вот и всё. Слово произнесено. Отступать теперь некуда. Айрис ощутил внутри себя пустоту и страшную усталость. Теперь от него уже ничего не зависело. А может быть, не зависело и с самого начала: Айрису казалось, что рыцарь уже всё знал о нем еще когда они только входили в комнату. Непонятно, правда, откуда. О своей любви к Гретхен Айрис не говорил ни одному человеку, да Альберта фон Шрейдера он видел впервые в жизни.
- Что ж, Айрис, ты был честен со мной. Теперь послушай меня и постарайся понять. Я открою тебе тайну рыцарства, ибо ты достоин её знать. Достоин по праву рождения. Ибо ты - рыцарь. Я понял это, как только впервые увидел тебя здесь, в этом замке.
Он, Айрис, рыцарь? Рыцарь? Значит, он может просить руки Гретхен. О, Святой Валентин…
- Поэтому я стал расспрашивать тебя про твоих родителей, ибо видел, что не можешь ты быть сыном простого смерда или даже храброго языческого воина. Твои корни должны были уходить в Священную Империю, оттуда вышли все истинно рыцарские роды - и это оказалось правдой. Так что, мои предположения оправдались, и я рад видеть перед собой не слугу, но брата-рыцаря.
- А… Гретта? - Айрис не узнал свой голос - ломающийся, дрожащий. Да что там голос, всё тело била крупная дрожь.
- Если Гретта захочет, чтобы ты стал её супругом, я буду убеждать Зигфрида благословить этот брак. Но сначала…
Что? Нет, никаких но… Он просто не вынесет, если счастье, которое рядом, только руку протяни, вдруг куда-то пропадет.
- Мы должны представить доказательства того, что ты рыцарь, Айрис.
- Но вы же сказали…
- Сказал и готов это повторить, - прервал его фон Шрейдер. - Но тут нужны не слова, а доказательства.
- Но где мне их взять? - в отчаянии воскликнул Айрис.
- Как где? - в голосе Альберта слышалось неподдельное изумление. - У твоего деда, конечно. Думаю, что его перстень - это рыцарский перстень с гербом. В глазах Зигфрида это будет аргумент. А если он откажется признать тебя, то я помогу тебе попасть к комтуру, а если потребуется, то и к гроссмейстеру. Дитрих фон Альтенбург - истинный рыцарь и во всем разберется по совести.
- Да, но дед мой в Вильно, дождетесь ли вы, пока привезу я нужные доказательства?
- Что ты говоришь, Айрис? - изумился фон Шрейдер. - Ты - рыцарь, а значит - мой брат. Неужели я, зная, как ты любишь Гретту, могу теперь искать ей иного супруга? Долг мой позаботиться о будущем Гретты, и теперь, когда я вижу, что у неё есть столь достойный жених, я не могу и не хочу искать ей иной доли. Мы сегодня же отправимся в Вильно к твоему деду.
- Сегодня? В Вильно?
- Ты отказываешься? - в голосе Альберта прозвучал металл.
- Нет-нет… Просто всё так неожиданно…
Фон Шрейдер распахнул дверь перед юношей.
- Ступай, Айрис. Собирайся в дорогу.
"Это сон", - подумал Айрис, выходя из комнаты. "Это сон", - шептал он, собираясь в путь. "Это сон", - повторял он, выезжая вместе с рыцарем и его оруженосцем Клаусом из ворот крепости. И только когда деревья скрыли от него стены и башни замка Лорингер, он вдруг понял, что это - не сон.
ДОРОГА.
Сережка повернул к Балису сияющее лицо, всё перепачканное следами от высохших ручейков пота.
- Дошли же!
- Дошли…
Только вот куда? С вершины очередного холма четко прослеживалось изменение ландшафта: впереди еще одна гряда холмов, пониже остальных, а за нею - ровная степь, с каждой секундой погружающаяся в тень: красное солнце уже коснулось краем холмов. Своим острым зрением Балис угадывал, что километра через два по степи начинает часто встречаться кустарник. Там может быть вода. У него сил дойти хватит точно. У Сережки - не факт… Конечно, радость от того, что они всё же дошли, придаст ему силы, только вот последний холм дался мальчишке с огромным трудом. Нет, парень не жаловался, - гордый, но Балис за свою жизнь намотал столько марш-бросков, что ему слов не надо - и так всё насквозь видно. Главное - хватит ли у него сил дотащить мальчишку до кустов? Должно хватить, весу в парне - как в воробье. Да, но… А если воды там нет? Должна быть, должна… В конце концов, можно положить его рядом с дорогой и устроить веерную разведку радиусом в километр-полтора. Но это делать надо днем. А заночевать, пожалуй, лучше на последнем холме… Да, именно так и следует поступить.
- Ну что, Сережка, еще один холм осилим?
- Осилим, - ответил мальчишка делано беззаботно. Балис оценивающе посмотрел на него, тот, перехватил взгляд, в глазах вспыхнули лукавые искорки, склонил голову на бок и произнес уже знакомым голосом: - Если, конечно, Вы не устали.
- Я-то устал, - усмехнулся Балис, - но вот я-то точно дойду.
- А мне поможете дойти, если сам не смогу? - искорки погасли, Сережка теперь смотрел на него хмуро.
- Конечно помогу, морская пехота своих не бросает.
- Тогда пошли…
- Пошли. Кстати, на холме нас ждет царский ужин - целая фляга воды.
- Ура!
Мальчишка сделал какое-то движение вперед, остановился, опять глянул на Балиса - в глазах снова плясали огоньки.
- Будем считать, что я кувыркнулся, ладно?
- А умеешь?
- Спрашиваете… Я в секции самбо занимался, нас акробатике учили. Я даже фляк делать умел. Сейчас, правда, наверное не получится - давно не пробовал…
- Ну, это дело поправимое: пара недель тренировки - и будешь вертеться как раньше.
- Ага, - радостно согласился Сережка. - Только вот не надо стрелки переводить.
- Какие стрелки? - удивленно посмотрел на него Балис.
- Ну, это так говорят. Вы ведь про Вильнюс рассказывали. И остановились на том, как вернулись домой.
ГЛАВА 8. УТРО ВЕЧЕРА МУДРЕНЕЕ.
Уже довольно давно сон у Мирона Нижниченко стал не слишком крепким. Нет, до снотворного дело пока что не доходило, но раза два-три за ночь он обязательно просыпался. Последний раз - непременно с рассветом, во сколько бы не ложился, а ложиться часто приходилось глубоко заполночь. Сам Мирон относился к этому спокойно, как к неотъемлемой части своей работы. Разве может быть при таких стрессах, которые выпадали на его долю чуть ли не ежедневно, крепкий и здоровый сон? Генерал искренне завидовал Штирлицу и его товарищам по книгам: те умудрялись отдохнуть при всякой возможности, а у него и его друзей такое не получалось…
Поэтому, проснувшись, он в первое мгновение не поверил в реальность происходящего: солнце поднялось уже довольно высоко, караван Михаила-Махмуда куда-то исчез, похоже, ушел с рассветом, а Мирон, получается, ничего не заметил. Конечно, на ночлег они с Сашей расположились немного в стороне, но разве несколько метров имеют значение при той суете, которой непременно сопровождается отправление каравана? Разве что об ноги никто не спотыкается…
Из новых знакомцев остался только Сашка, он сидел неподалеку у небольшого костерка и задумчиво смотрел в огонь. Рядом стоял закопченный котелок, видимо, Миронова порция завтрака.
Нижниченко завозился в импровизированном спальнике, сооруженном из выданных Михаилом-Махмудом одеял (о постельном белье бывший степной волк, а ныне кандидат в лучшие купцы межмирья, похоже, не имел представления), подросток обернулся на шум.
- Доброе утро, Мирон Павлинович!
- И впрямь, доброе. Похоже, я от души проспался, - он сощурился и еще раз взглянул на местное светило. От Солнца оно отличалось только цветом - преобладали красноватые оттенки, и стояло действительно довольно высоко. Для широты Севастополя - эдак часах на одиннадцати дня.
Саша улыбнулся, несколько неуверенно. Похоже, после вчерашнего, он не очень представлял, как лучше себя вести.
- Тут хорошо спится. Воздух чистый, не то, что в Екатеринодаре или Ростове - там с фабрик и заводов так дымит, что ужас…
- Ужас, - усмехнулся Мирон. - Тебя бы в Дзержинск на часок, не более. После этого Екатеринодар раем покажется.
Разумеется, Мирон имел ввиду не небольшой городишко в Донецкой области, а закрытый город на Нижегородчине, один из крупнейших центров советской химической промышленности. Старший лейтенант Нижниченко попал туда зимой восемьдесят восьмого и был шокирован черным снегом вокруг завода "Заря", производившего угольную крошку для противогазов. А ведь это был не самый крупный завод в окрестностях города и, похоже, далеко не самый ядовитый.
- Скажете тоже, - фыркнул мальчишка.
- Серьезно. За те годы, которые прошли после твоей… ммм… твоего ухода, мы сделали большой шаг вперед в умении травить все вокруг, - Мирон выбрался, наконец, из одеял. - Так, схожу, умоюсь…
Холодная вода в ручье его здорово взбодрила, жаль, не было возможности побриться, но теперь без этого придется обходиться. Как и без обязательной утренней чашки хорошего кофе. Как и много без чего еще…
Вернувшись к костру, он с удивлением обнаружил, что на его одеялах лежит туго набитый заплечный мешок из плотной ткани.
- Это что?
- Это Михаил-Махмуд оставил… Одежда, еда…
- Вчера, вроде, мешок был другой.
- Ага, вчера был просто мешок. А если придется куда идти - мешки на горбу таскать удовольствие не из приятных.
- Спасибо ему конечно… Но как-то неудобно - я ему так ничем и не заплатил.
- Так ведь платить-то вам нечем, - рассмеялся Саша. - Рассказами только!
Мирон похлопал себя по карманам джинсов, вытащил бумажник - какая-то совершенно смешная сумма в рублях Юго-Западной Федерации, нелепые "исторические" резаны Федерации Северной. Очень патриотически настроенные политики северного соседа никак не могли определиться с тем, как должна называться истинно русская денежная единица. Резаны ввели около двух лет назад, но уже собирались обменивать на гривны. А вот прагматики в Киеве сохранили привычное советское название "рубль", и хотя "самостийникам" из западных областей это очень не нравилось, но кроме дежурных всхлипываний у свободного микрофона они ничего поделать не могли. Впрочем, и те и другие банкноты Михаилу-Махмуду, похоже, было ни к чему. Как бесполезной была и электронная карточка Master Card - вещь удобная, при поездках в Европу, можно сказать, необходимая, только вряд ли где, за пределами мира Мирона доступная к применению. Да еще, не дай Бог, попадет лучший купец Межмирья за подделку кредиток, если счет Мирона давно аннулирован, вот неприятно будет. В масле, конечно, в цивилизованной Европе теперь не варят, но вот в современную и комфортабельную тюрягу лет на десять-пятнадцать укатают за милую душу.
- Может, еще расплатитесь, - добавил подросток, глядя на огорченного Мирона. - При следующей встрече…
- Может быть, - Мирон присел у костра.
Сашка подвинул ему два котелка - в одном была пшенная каша, в другом - чай. Протянул деревянную ложку с настоящей хохломской росписью.
- А это еще откуда?
- А это я ему еще год назад подсказал. Он хохломской посудой как предметами роскоши торгует, говорит, очень хорошо берут. Они красивые…
- Красивые…
Мирон поднял ложку на уровень лица, задумчиво стал вертеть ее пальцами, разглядывая, словно видел в первый раз в жизни.
- Знаешь, Саша, я давно не замечал, что ложка может быть красивой. Поесть бы быстрее - не до красоты.
Разумеется, генерал-майор Нижниченко в быту ел не с деревянной хохломской ложки, а с обычной, мельхиоровой. Но все-таки не алюминиевая штамповка из солдатской столовой, с узорчиком на черенке. Мирон попытался вспомнить узор - не получалось… На официальных приемах, куда его заносило несколько раз по долгу службы, приборы еще более украшенные, но приемов Мирон не любил: длинные ряды ложек, ножей и вилок напоминали ему операционную, а необходимость правильного выбора инструмента для еды вводила в тихое озверение.
- Понимаю, - Саша был серьезен. - Мне тот человек, которого я провел по просьбе Адама, тоже так рассказывал. Что вот в обычной жизни спешил-торопился, оглянуться вокруг некогда было. А на Тропе спешить некуда.