- Флягу с отваром, - не стал скрывать Константин. - Сказал, чтобы я по утрам пил по два-три глотка.
- Ну да, ну да, для лечения, - охотно закивал Стоян и осторожно осведомился: - А боле ничего?
Константин помедлил, размышляя, стоит ли рассказывать, но, вспомнив, как сотник по-доброму улыбнулся, заметив стоящую вдалеке фигурку старика, решил ничего не скрывать.
- Еще вот это на грудь повесил и сказал, чтоб носил не снимая.
Он извлек из-под рубахи небольшую фигурку, похожую на идола из тех, которых так любят показывать режиссеры в исторических фильмах.
Вырезана она была несколько грубовато, однако можно было разглядеть и длинные усы, и черты лица деревянного божка.
Завидев ее, сотник даже присвистнул.
Некоторое время он бурчал себе под нос что-то невнятное и после напряженных раздумий задал робкий вопрос, адресованный даже не князю, а скорее самому себе:
- А может, промашку старик дал? Чай, в годах уже немалых. По старости, по дряхлости, толком не разобравши, взял да нацепил кому ни попадя. Хотя чтоб Всевед, да ошибся… - Он вновь хмыкнул, не зная, как решить неразрешимое, и поинтересовался у князя: - А долго ли он лечил тебя?
- Первый день и вовсе не отходил, - коротко ответил Константин, которого несколько озадачило странное поведение собеседника. - Точнее, всю ночь и весь день. Да и потом варил что-то все время.
- А посох его с ним был? Видел ли ты его?
- Так им он меня и лечил поначалу. Только странно как-то. К груди приставил и…
Дальше рассказывать Константин не стал. Мало ли что в бреду померещиться может. Потому и оборвал он свою фразу на полуслове.
Изумлению же сотника и вовсе не было предела. Он то покачивал головой, то тряс ею, то хмыкал недоверчиво, то принимался тереть свой шрам, словом, вел себя как человек, которому сообщили такое, чего не могло быть, но чему все-таки надо поверить, потому что имелись весомые доказательства этого чуда.
Еще раз с видимым сожалением на лице он обернулся в сторону оставшейся далеко позади дубравы и протянул вполголоса:
- Дела-а…
Какое-то время они ехали молча. Наконец Стоян спросил:
- А ведомо ли тебе, что вещица оная, кою он на шею тебе вздел, означает?
- Ну-у-у, - неуверенно пожал плечами Константин. - Я так мыслю, что Перуна.
- Мыслит он, - передразнил его сотник, затем опасливо оглянулся на отряд, безмятежно скачущий на небольшом отдалении, и заговорщически извлек из-за пазухи аналогичный амулет на точно таком же кожаном шнурке.
Впрочем, имелись у них и различия. Руки Константиновой фигурки были сложены на груди, будто в молитве, а у Стояновой опущены вниз и прижаты к бокам.
- То знак тайного братства. Нашего братства. Перуновых детей. Потому и помстилось мне поначалу, будто Всевед маху дал, на братоубийцу знак этот нацепил. А когда ты про лечбу посохом рассказал, уразумел я, что никакой промашки здесь нет, - пояснил сотник, убирая свой амулет назад, под рубаху.
Константин незамедлительно последовал его примеру, поинтересовавшись:
- Одно тогда неясно. Разве туда, ну в это братство, вступают не по собственной воле? Ведь моего согласия никто не спрашивал.
- Смотря какой знак, - рассеянно отозвался Стоян, продолжая напряженно морщить лоб. - Ты отличку от моего заметил?
- Руки?..
- Точно. Я гляжу, око у тебя приметливое, - похвалил его сотник. - Так вот, ежели они к груди прижаты, как на твоем, то ты не считаешься вступившим в него. Всевед такой на моей памяти токмо раз единый и давал. Означает он, что хоть сам носитель знака и не вступил еще в братство наше, однако чист душой, светел мыслями и нуждается в помощи, кою ему любой из наших обязан оказать. После, когда нужда пропадет, Всевед этот знак с тебя снимет, а уж там сам решай - вступать к нам или нет.
- А твой?
- Мой гласит, что я уже в братстве. Стало быть, ежели душа моя запачкается али злое что учиню, то всего день единый и проживу опосля ентого, а может, и того поменее. Словом, следующего восхода солнца мне уже узреть не доведется.
- Ого, - покачал головой Константин. - А что с посохом?
- То не простой посох был. Сила в нем сокрыта великая.
- Ну еще бы, - не стал спорить Константин. - У меня на что раны тяжелые, а к утру уже рубцеваться начали.
- Тому и дивуюсь, - откликнулся сотник. - Будь ты вправду Каином, Всевед к тебе бы вовсе не притронулся.
- А я почти все время в беспамятстве лежал, - уклончиво пояснил Константин.
- Неважно это. Всевед все едино учуял бы. А не он сам, так посох свое дело сделал бы.
- Это как? - не понял Константин.
- А так, - пояснил сотник. - Был человек, и нет человека. Вмиг живота бы лишил. Сила, коя в нем сокрыта, самим Перуном дарована. К тому ж приложил он его к тебе когда?
- В Перунов день, - ошарашенно ответил Константин и обалдело почесал затылок. Надо же, вот, оказывается, в чем состояла третья проверка "на вшивость", то бишь на вранье.
- Вот, - удовлетворенно заметил Стоян. - А в этот день у него сила и вовсе страшно сказать, какая могучая. От тебя бы одни угольки остались в одночасье, ежели бы ты пусть и не сам задумал злодеяние на братьев своих, но хоть чуток поучаствовал в том.
- Но я все равно убивал в тот день, - возразил Константин. - Того же Кунея, к примеру, да и не только его.
- А вот это как раз неважно, - досадливо отмахнулся сотник. - Ежели за правое дело, да в честном бою, Перун прощает. - Он криво усмехнулся. - Наши боги - это не Христос и другую щеку подставлять не советуют… Да оно и правильно. За добро драться надо. Ударили по левой, а ты его в ответ, да так, чтоб не разогнулся. Так-то куда лучшее будет.
- Тут я согласен, - выразил солидарность Константин и напомнил: - Вон уже Рязань показалась, а ты еще ни с кем из моих воев не поговорил.
- А для чего? - удивленно воззрился на него Стоян.
- Чтобы точно знать, правду я тебе рассказал или нет.
- Я и так знаю. Куда уж точнее, - возразил сотник. - Ты мне лучше вот что скажи. Ежели отпущу я тебя сейчас, то ты до Ожска добраться… - Не договорив, он тихо выругался, мрачно глядя налево.
А там показался и уже был хорошо виден довольно-таки крупный - не меньше сотни, а то и полторы - отряд, во весь опор скачущий им наперерез.
- Это вои Глебовы из-под Пронска возвертаются, - хмуро пояснил он Константину. - Не успеть тебе. Даже если я всех своих положу, все едино - не оторваться.
- Пусть будет как будет, - согласился Константин. - Об одном прошу: людям моим по возможности участь облегчи. Они же неповинны ни в чем.
Стоян с уважением поглядел на князя.
- Тебе о себе ныне думать надо в первую голову, - все же заметил он.
- Обо мне князь Глеб позаботится, - невесело усмехнулся Константин. - А вот о них…
- О них тоже, - буркнул сотник. - У него в порубах места много. Там им и перина пуховая будет, и песни веселые, ежели Стожара попросят.
- Так гусляр жив? - встрепенулся Константин.
- Жив, - сумрачно подтвердил Стоян и уточнил: - Пока жив. - Впрочем, он тут же попытался приободрить князя: - Да ты не горюй. Перун нас в беде не оставит.
- Почему нас? - не понял Константин.
- А неужели ты думаешь, что я после слов твоих смогу князю свому как и прежде служить? - прищурил один глаз сотник, пытливо глядя на Константина.
- Оно конечно, - протянул тот. - В порубе, как ты сам говоришь, у Глеба места много, и ты там вполне поместишься. Вот только пользы от этого никакой, так что ты пока погоди со своим уходом. Да и о разговоре нашем помалкивай. Узнает Глеб - беды не миновать.
- Стало быть, Авеля собственноручно Каину привезти и при этом молчок? - уточнил сотник и ехидно заметил: - Ну да, конечно, молчок. О таком не сказывают, да и хвалиться тут нечем. Вот токмо не ведаю, - продолжил он после небольшой паузы, - осина-то выдержит меня али как?
- Какая осина? - вновь не понял Константин.
- Ну как же? - удивился Стоян. - Иуда ведь на осине повесился. С того времени она и трясется вся. Стало быть, мне прямая дорога к ней, родимой.
- Глеб меня не убьет, - твердо произнес Константин и поправился: - Во всяком случае, не сразу.
- Это так, - подтвердил сотник. - И наказ нам всем был такой: "Токмо живым". Да и людишек, кто с ним будет, с тобой то есть, - пояснил он, - тоже живыми брать. Потому я и сказал про пяток-другой, который мы потеряли бы, ежели бы до стычки дошло, - напомнил он про переговоры и улыбнулся. - А ежели бы не наказ такой, можно было бы и издали вмиг всех положить. Оно ведь не только Афонька-лучник по этой части горазд. У меня тоже с десяток отыщется, кто не хуже стрелу пустит. - И он оглянулся, окидывая почти любовным взглядом свой небольшой отряд.
- Ну вот, - пропустил мимо ушей его лирическое отступление Константин, - стало быть, я ему нужен.
Стоян утвердительно кивнул, соглашаясь, но поинтересовался:
- А на что? Ты ж для него теперь самый опасный видок. Да и вои твои тоже.
- Зачем нужен, не ведаю. Но коли он меня не велел убить сразу, да и остальных тоже, значит, твоя помощь еще может понадобиться. А уж там если сумеешь, то выручишь, ну а если нет, тогда не судьба.
- Будь по-твоему, княже, - согласно кивнул сотник. - Оно, конечно, загадывать сейчас наперед глупо. Но вот тебе мое слово… - Он помедлил, запустив руку за пазуху и извлекая оттуда своего деревянного человека, после чего торжественно произнес: - Все, что только в силах моих будет, все для выручки твоей сполню.
- А спросят, о чем мы с тобой говорили, - торопливо пояснил Константин, видя, что приближающийся отряд находится уже в какой-то сотне метров от них, - то скажи, что я оправдывался. Говорил, будто невиновен. Ну а ты мне, конечно, не поверил.
- Ишь ты. - Стоян вновь, на этот раз недовольно, мотнул головой. - Всю жизнь ни вот на полстолька никому не солгал, а тут душой кривить.
- То не ложь, - заметил Константин, - а военная хитрость. - И замолчал, угрюмо глядя на подъехавших и радостно скалящих зубы дружинников.
С этой минуты говорить им больше не пришлось. Второй отряд плотным кольцом обступил их со всех сторон и бдительно сопровождал до самых городских ворот, где их - видать, гонца с радостной вестью послали заранее - встречал князь Глеб собственной персоной.
Широкая улыбка, причем искренняя, от всей души, не сходила с его смуглого скуластого лица все время, пока он распоряжался, кого из дружинников брата и в какой конкретно поруб поместить.
Лишь покончив с последним из них, Епифаном, он обратился к Константину. Тот все это время молчал, внимательно разглядывая братоубийцу и ни на секунду не отрывая глаз от его лица.
- Теперь и до тебя очередь дошла, братец мой единственный, - ласково пропел Глеб, и улыбка его стала еще шире и еще радостнее. - Тебя, яко князю и подобает, мы в своих покоях поместим. У меня, правда, там скудновато, не взыщи уж.
- Зато от души, - в тон ему подхватил Константин.
- Это точно. От самой что ни на есть. А ты, - он повернулся к Стояну, - после зайдешь, обскажешь, где да как вы его поймали, да какие речи он вел, пока ехали. Опять же награду заберешь за улов знатный. Уж я не поскуплюсь. - И он заговорщически подмигнул сотнику.
Вновь повернувшись к Константину, которого в это время, согласно княжескому повелению торопливо разоружали, Глеб широким жестом гостеприимного хозяина приглашающе указал на свой трехэтажный терем, возвышающийся над прочими домами подобно великану.
- Может, помолиться в последний раз дозволишь? - вежливо поинтересовался Константин.
- Да почему же в последний? Ежели захочешь, то я каждый вечер к тебе своего исповедника засылать буду, - возразил Глеб. - Правда, грехи тебе он лишь один раз отпустит. В первую встречу. - И, не дожидаясь вопроса, пояснил: - Вдругорядь уже каяться не в чем будет. Сам посуди, дни все у тебя, брате, будут постные - хлеб да вода. Медов хмельных, увы, вовсе не увидишь, да и с девками сдобными тоже позабавиться не удастся. Знай, молись себе, коли охота придет. - И поинтересовался, когда они прошли уже с десяток-другой метров: - А что это ты поглядывал на меня все время? Или в одеже какой беспорядок узрел? Так ты скажи по-братски, пока не расстались, а то вон уже пришли, почитай.
Константин удивленно огляделся по сторонам.
Странно. Вроде бы никакой ямы поблизости не наблюдалось. Крышкой прикрыта? А где тогда эта крышка?
Да и стояли они не посреди двора, а у самого терема Глеба возле какой-то двери, по всей видимости ведущей в обычную подклеть.
Так и не придя ни к какому выводу, Константин вновь внимательно посмотрел на Глеба и заметил:
- С одежей у тебя все в порядке. А высматривал я совсем другое - печать на тебе искал.
- Какую такую печать? - не понял Глеб.
- Которую господь на сыне Адама поставил, - терпеливо пояснил Константин. - Ну чтобы никто его не трогал. Пусть ходит и мучается.
Глеб отрывисто хохотнул. Смех был неприятным, каким-то лающим.
- И как, нашел ли? - ничуть не обидевшись, осведомился он.
- Нет, не нашел, - честно ответил Константин. - Наверное, потому, что она невидимая.
- А вот тут ты, братец, маху дал. Вовсе не потому, - принялся пояснять Глеб. - Причина проста. Дабы ее найти, тебе надо было не на меня глядеть, а в кадь с водой заглянуть да на отражение свое полюбоваться.
- Это почему же?
- А потому, что печатью этой я, - улыбка стала медленно сползать с лица Глеба, и его маленькие глазки с ненавистью впились в лицо Константина, - яко господь бог, самолично тебя заклеймил три дни назад. Ныне же я в глазах людских чист аки агнец, ибо токмо по причине моей душевной чистоты и сохранил мне всевышний жизнь в отличие от братьев моих грешных, коих умертвил ты рукою своею мерзкою без жалости и сострадания. Да ты проходи, проходи, чего стоишь, - спохватился он, приглашающе отворив дверь.
Ступеньки за ней вели куда-то вниз и терялись во мраке.
- Вон уже и свет несут, чтобы не оступился ты невзначай, - указал он на торопившегося к ним со всех ног здоровенного детину с жирным, одутловатым и каким-то затхлым лицом, несущего в каждой руке по ярко горящему факелу.
Константин вздохнул и шагнул через порог.
- Будь ты проклят, Каин! - услышал он в тот же миг.
Константин сразу узнал этот голос. Он явно принадлежал сотнику, который все-таки не смог сдержать своих чувств. Можно было бы и не оборачиваться, но он все-таки по инерции повернулся в его сторону.
Впрочем, не он один - Глеб повернулся тоже.
Стоян смотрел в их сторону, не стараясь сдержать свою ненависть, и каждый из князей был уверен, что проклятие это адресовано не ему.
Один из них ошибался.
* * *
А бысть о ту пору на Руси святой тайный сговор черных слуг антихристовых, кои, воедино собравшись, порешили себя прозывати детьми идолища поганого, коего Перуном величали.
А нечестивый князь Константин и тут успеша и в оный сговор вступиша.
И учал он с прочими нечестивцами бесам жертвы приносити и на капище языческом в угоду Перуну идолу резати коров, овец, а в ночи, кои луну полну имеша, детишков малых из числа сирот.
Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г.
* * *
В братстве же оном, в коем каждый себя сыном идолища Перуна прозываша, немало о ту пору бысть воев старых да мужей именитых.
Князь же Константине Володимерович, будучи богу верен, союз оный трогати не повелеша, дабы вои те в обиду смертную не впали и от стяга княжого не отшатнулися, ибо час вельми обильных перемен на Русь шедши и негоже было в столь тяжкую годину раскол и смуту меж людей вносити.
И рек он: "Несть от их злобы, аще вреда, и негоже православию уподобитися латинству окаяннаму, кое людишек силком под крест свой волочити хощет, ибо вера не на груди, но в сердце".
Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г.
Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.
* * *
На вопрос, существовало или нет в то время "Братство детей Перуновых", ответ напрашивается, скорее всего, отрицательный, поскольку это название лишь дважды упомянуто в летописях.
Хотя можно допустить, что было в то время некое общество идолопоклонников, и не исключено, что оно и впрямь приносило на своих капищах кровавые жертвы. Правда, не думаю, что это были маленькие дети, разве что изредка, а так, скорее всего, обходились домашними животными.
Трудно ответить на вопрос, состоял ли в этом братстве сам князь Константин. Летописи противоречиво освещают сей факт, хотя, здраво рассуждая, по всей видимости, прав Пимен, который отрицает это, ибо за летописца стоят логика и здравый смысл.
В самом деле, зачем князю вступать в него, когда все говорит скорее напротив - о том, что он был набожным христианином.
А вот дать ответ на другой вопрос: "Кто из этого братства был в ближайшем окружении Константина и какую вообще роль оно сыграло?" практически невозможно.
Во всяком случае, огульные обвинения Филарета брать в расчет нельзя, но и Пимену доверять в полной мере тоже не стоит.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 108. Рязань, 1830 г.
Глава 13
Сын
Правда, дети должны - пока они остаются детьми - быть руководимы родительской властью, но в то же время должны быть готовы к тому, чтобы не всегда оставаться детьми.
Кристоф Виланд
Почему он, будучи очень опасным свидетелем, непременно понадобился князю Глебу живым, Константин понял спустя несколько часов после своего пленения, во время первого же вечернего визита брательника к нему в подвал.
Оказывается, все дело было в гранатах.
Внимательно наблюдая за погоней, Глеб, будучи не шибко набожным и совсем не суеверным человеком, ни на минуту не усомнился в том, что и громы, и невидимые молнии, которые так метко поражали его дружинников вместе с лошадьми, не являются ни проклятием Перуна, ни волей Ильи-пророка.
Напротив, это творение рук человеческих, и метали их не черти и не ангелы, а люди его брата.
Более того, убедившись, что Константин и его немногочисленные спутники ушли от его людей, и сделав все возможное для организации его поимки, он самолично проехал на место побоища, где приказал взрезать убитых лошадей.
Спустя десять минут он задумчиво разглядывал, держа на ладони, вытянутой по причине дальнозоркости, несколько кусочков металла, бурых от крови, с острыми зазубренными краями, и откровенно недоумевал.
У него просто в голове не укладывалось, с какой же силой их надо было метнуть, дабы они после удара по лошади, бессильно отскочив, не шлепнулись в придорожную пыль, а, легко прорвав крепкую конскую шкуру, сумели вдобавок разодрать все, что им только попадалось на пути - мышцы, сухожилия, кишки и прочее.