- Послать! - приказал Константин и, повернувшись к той части дворни, которая от излишнего любопытства не поспешила вовремя исчезнуть, рявкнул во весь свой могучий голос: - Немедля! Бегом!
При этом его указующий перст столь властно нацелился сразу на нескольких юнцов, что каждый из них отнес данную команду на свой счет.
Уже через несколько секунд все они исчезли со двора, преследуя двоякую цель: и выполнить грозное распоряжение, и, пользуясь благовидным предлогом, улизнуть куда подальше, поскольку князь, судя по всему, с минуты на минуту начнет рвать и метать.
А Константин и впрямь не знал, что бы еще такого экстраординарного предпринять, дабы помочь этой худенькой смуглянке, уже несколько раз спасавшей ему жизнь и потому безмолвно требовавшей сейчас достойного платежа.
Он бы и рад, образно говоря, рассчитаться самой крупной монетой, но, как назло, не имел в кармане ни единой куны.
Орешкин еще раз гневно оглядел тех, чье любопытство пересилило страх, и они продолжали оставаться поодаль, в глубине двора, чтобы узнать, чем все закончится. Теперь они старательно отворачивались, дабы не повстречаться с суровым взглядом бешеных княжьих глаз. Константин зло засопел и направился к воротам, хотя понимал, что гонцы только убежали и едва ли стоит ожидать их возвращения в ближайшие минуты, но тем не менее, дойдя до них, покрутил головой во все стороны и только после этого вернулся назад.
Оцепеневшая Марфуша, по-прежнему держа в одной руке горшок, первой привлекла его внимание.
- Ну и чего ты на меня уставилась? Взялась поить, так пои, - зло прошипел он, упрямо не желая кричать, но и не в силах удерживать голос в рамках прежних, спокойных интонаций.
- Ага, ага, - закивала та испуганно и вновь поднесла горшок к лиловым губам неестественно бледной Доброгневы.
Мутная желтая жидкость из горшка явно не желала проникать вовнутрь и, натыкаясь на непреодолимую преграду в виде плотно стиснутых губ девушки, беспомощной струйкой стекала по остренькому подбородку, оставляя неширокую бороздку и следуя ниже, к тоненькой шее с малюсенькой, отчаянно пульсировавшей голубоватой жилкой.
Почему-то Константину очень не хотелось, чтобы эта струйка задела ее. Казалось, если жидкость пересечет жилку, то тогда уж бедной девочке помочь и впрямь никто не сможет, но, отводя в сторону все опасения, желтая струйка направилась чуточку вбок, исчезая за расписным воротом некогда белой, а ныне грязно-серой мужской рубахи.
- Да не трясись ты так, - все таким же злым, горячим шепотом упрекнул он Марфушу, заметив, как рука ее, судорожно сжимающая горшок, содрогается от приступа мелкой нервной дрожи.
При этом мутный поток, берущий начало от края горшка, приставленного к губам Доброгневы, временами почти иссякал, а в иные секунды усиливался, грозя выйти из уже очерченных берегов и открыть для себя новое русло - как раз над стремительно пульсировавшей жилкой.
- Господи, да помогите же ей хоть кто-нибудь! - обернулся он к остававшейся в отдалении дворне, но тут же, не дожидаясь, пока они придут на помощь бестолковой Марфушке, с трудом выцепил горшок из ее судорожно сжатой руки и принялся сам поить Доброгневу.
- Эва, сомлела девка. Видать, от бессонной ночи да жаркого смерда, не иначе, - послышался с крыльца изрядно опротивевший Константину насмешливо-презрительный голос княгини.
Он поднял голову и, медленно произнося слова - негоже обижать родную супругу при всем честном народе, даже если она этого и заслуживает, - отчеканил:
- А ты, княгинюшка, поди к себе в светелку, я к тебе поднимусь сейчас по делу важному.
Фекла хотела было сказать еще что-то, но крепко стиснутые зубы князя и знакомый взгляд бешеных глаз, обычно васильковых, а тут яростно посветлевших до прозрачной голубизны, безмолвно, но весьма красноречиво предупредили, что каждую шутку рекомендуется вовремя прекращать, и она, осекшись на полуслове, вновь стала подниматься наверх.
Строго поджатые губы и суженные от гнева глаза, которые и без того даже записной льстец вряд ли назвал бы широкими, явно говорили об ответной вспышке ярости, но из уст княгини никто не услышал ни слова.
Как на беду, восточный лекарь еще две недели назад укатил к князю Глебу. Прощаясь с Константином, он беспомощно развел руками и, указывая на Доброгневу, сказал, бессовестно коверкая русский язык:
- Мой знание, княже, никто в сравнении со светлая голова эта девочка. К тому же негоже, недоев душистый арбуз, переходить к жирная шурпа. Она лечил начало и как… - Он закатил глаза, пытаясь подобрать подходящее цветистое, как принято на Востоке, сравнение.
Не найдя его или, скорее всего, будучи не в силах перевести на русский язык, лекарь махнул рукой.
Благожелательно улыбаясь, а он почти всегда улыбался, приговаривая, что для больного улыбка лекаря - уже лекарство, сказал попросту и, странное дело, почти правильно:
- Если тебе, княже, так повезло с этой девкой, то мне остается токмо пожелать, чтоб и далее всемогущая судьба тебе улыбалась, одаривая своими милостями.
Сейчас бы он, конечно, пришелся как нельзя кстати, и Константин, по-прежнему продолжая поить Доброгневу, уже подумал было, а не послать ли гонца в Рязань к Глебу за лекарем, ведь не откажет, но тут сзади раздался густой сочно-басовитый голос:
- Это от истомы великой у нее. Бывает. У моей женки перед шестым дитем тоже такое случилось, да господь спас - оклемалась.
Константин тяжело встал с корточек, протянул опустевший уже к тому времени горшок Марфушке и повернулся к говорившему.
Когда он вставал, жгучее желание сказать что-то злое наглецу, объявившемуся среди дворни, еще горело в нем, но только-только он раскрыл рот, как услышал еле слышный шелест губ Доброгневы:
- Прости, княже. Без пользы я проходила.
Он вновь обернулся, уже радостно улыбаясь, и натолкнулся на виноватый взгляд девушки.
- Не узнала я ничегошеньки. Только вывернули всю мою душеньку наизнанку да выжали досуха, до донышка, до капельки, а поведали взамен самую малость, да и то неведомо - сгодится ли.
Она наморщила лоб, пытаясь оживить в памяти поведанное ей, и вдруг с ужасом обнаружила, что ни единого слова не помнит.
Но ведь что-то же было, значит, надо просто вспомнить! Ну же!
И… ничего.
Будто отшибло.
Тщетные усилия окончательно выбили ее из равновесия, и по щекам гордой Доброгневы побежали тоненькие ручейки горючих слез.
- Не помню вовсе, - горестно пожаловалась она князю. - А ведь было же. Веришь?
Константин обрадованно подмигнул ей, почему-то обоими глазами сразу, и ободрил:
- Ничего страшного. Вспомнишь. Нынче-то мы живы, а это уже хорошо. Еще повоюем.
Диалог этот был понятен только им двоим, и, хотя он не нес в себе ничего утешительного, но улыбка князя была такой лучезарной и светилась столь яркой, солнечной радостью, что девушка, которая едва пришла в себя, совершенно неожиданно почувствовала бурный прилив сил и даже попыталась встать, но тут же с легким стоном вновь опустилась на колени к Марфуше.
- Это она зря. Лучшей всего полежать ей до вечера, да медком отпоить - вот и все лечение, - раздался голос со стороны ворот.
Константин хотел бросить через плечо нечто язвительное и отбрить бесцеремонного нахала, но неожиданно для себя последовал его совету, распорядившись отнести Доброгневу в постель, и лишь после этого повернулся к непрошеному советчику.
- Звал, княже? - склонился тот перед ним в учтивом поклоне.
Иначе назвать это было нельзя - человек кланялся, отдавая должное князю как начальнику и в то же время не раболепствуя, а достаточно высоко ценя и себя. Потому он и опускал голову не особо низко, а в самую меру - ни убавить, ни прибавить.
Да и от него самого исходила какая-то могучая волна уверенности и собственного достоинства, которую Константин также успел очень хорошо уловить.
- Ты кто? - несколько неуверенно спросил князь, успевший за всеми этими хлопотами совсем позабыть, кого он там вызывал к себе и зачем.
- Так ведь Мудрила я, в крещении Юрием прозванный. Ты же сам мне сколько раз заказы давал. Да и сегодня сам подручному моему, Словише, повелел, чтобы я к тебе… - недоуменно пожав плечами, начал было разъяснять тот.
- Ты извиняй, Мудрила, что запамятовал. У меня теперь, после ран, иной раз так случается с памятью, - прервал его Константин и жестом пригласил к себе в покои.
Увидев в дальнем углу двора, близ конюшни Миньку, призывно махнул и ему, после чего направился наверх, а следом, отставая на пару ступенек, чинно шли за прихрамывающим князем Мудрила и догнавший его Минька.
Кузнец, едва только парень поравнялся с ним, с любопытством взглянул на мальца, но ничего не сказал, пытаясь самостоятельно разгадать интересную загадку и сообразить, что могло одновременно понадобиться князю от них обоих.
Едва они вошли в покои, как Константин, обернувшись и требовательно глядя прямо в глаза Юрию, пояснил цель своего вызова. Впрочем, начал он, как повелось с некоторых пор, с комплимента:
- Как там батьку твоего кликали?
- Так три брательника у меня, и все по родителю Степиными прозываемся, стало быть… - начал было обстоятельно разъяснять кузнец, но Константин нетерпеливо перебил:
- Ведаю я, что ты у меня самый лучший по кузнечному делу. - И, прерывая собравшегося было возразить Юрия, веско заметил: - На мой взгляд, и во всем княжестве Рязанском лучше тебя не найти.
Однако лестью невысокого, но крепко стоящего на земле кряжистого мужика пронять, как оказалось, было нельзя, и тот упрямо возразил:
- И получше есть, княже. Петряй в Переяславле да Егорша в Пронске. А уж в Рязани стольной и вовсе. Один дед Липень, кой мне учителем доводился, помимо меня еще двух-трех таких же обучил. За похвалу благодарствую, но токмо мыслится мне, что не за тем ты зазвал меня. - И он выжидательно посмотрел на князя.
- Это верно, - кивнул Константин. - Не за тем. Есть у меня к тебе заказ наиважнейший. И не ведаю я, кто, кроме столь славного искусника, возьмется за это дело и сможет его выполнить. Такого ведь ни ты, ни другой какой мастер на Руси еще не делали, так что первым будешь.
- Оно, конечно, за почет поклон тебе, княже, - Юрий еще раз, хотя уже не так низко, как в первый, склонился перед Константином, - однако заказ твой приять невмоготу мне, княже.
- Это еще почему? - удивился Орешкин.
За три с небольшим месяца он как-то успел отвыкнуть от возражений со стороны простого люда, все больше и больше врастая в княжескую личину, и сейчас уже не столько негодовал, сколько искренне недоумевал, получив отказ, - уж больно непривычно стало такое слышать.
- А нечем делать, - развел руками Юрий. - По зиме исполнил я твой последний заказ. Все в лучшем виде, как ты и повелел. Да и княжичу переделанная мною бронь впору пришлась - сидит как влитая. Я же малость на железо поистратился, вот и пришлось справу свою вместе с кузнею боярину твоему заложить, который куны в резу дает.
Лукавил, конечно, Мудрила, а по-простому если - врал.
Справой той, что он заложил у боярина, кузнец практически не пользовался. Что он, совсем, что ли, из ума выжил, своими руками себя и всю свою семью куска хлеба лишать?!
Хаты лишиться и то не так страшно, чем ее. Сгори ныне его дом со всеми скудными пожитками - вздохнет, погорюет и примется новый ставить. Амбар с зерном полыхнет - и это горе из поправимых. Пока руки есть, да пока они в силах молот сжимать - не пропадет Мудрила, выживет. И сам выкарабкается, и семью всю вытянет.
А вот ежели справы кузнецкой лишится - тут как раз верная голодная смерть и придет.
Потому он вначале бы все остальное в заклад отдал, а уж в самую последнюю очередь… Нет, не справу - сам бы в омут головой нырнул, чтоб не мучиться понапрасну.
Так-то оно куда как проще будет.
И оттого, рассказывая сейчас князю о том, чего не было, он немного стыдился своих слов.
А с другой стороны - куда ему деваться? Ведь не один такой заказ он, по сути бесплатно, для князя сделал - так сколько же можно?!
А просто так тоже не откажешься. У князя порубы знатные да просторные. Скинут за норов и непочтение в ямину, посадив на хлеб-воду, а потом достанут через месячишко и спросят ласково: "Поумнел ли?"
И что отвечать?
Ежели кивнешь согласно головой - иди сызнова задарма трудиться, а откажешься - опять в поруб.
А семью кто кормить будет? Хоть и невелика она - всего-то девка старшая, в крещении Иулианией названная, а так Беляной, да еще сын, Алексием окрещенный, а все равно пить-есть подавай.
Вот и пришлось в кои веки враками спасаться.
Хотя с другой стороны - и не такая уж это откровенная ложь. Справа у боярина лежит в закладе? Лежит. А то, что он ею не пользовался почти, - другой разговор.
- Думал, за месяц рассчитаюсь, когда ты со мной расплатишься, - басил кузнец, пытливо поглядывая на Константина - не перегнуть бы палку. - К тому же ты слово княжье давал и за последнюю работу уплатить, и за то, что ранее заказывал. К дворскому твоему раз пять совался, да куда там - дальше приступка и не пускал. Пошмыгает носом своим длиннющим, дескать, нездоров ты еще, да и назад ужом. Али в житницу или в иную какую подзыбицу нырнет, и нет его. А реза-то растет помалу. Сегодня я ужо вдвое боле против взятого должен.
- Ого, - покрутил головой Костя. - А кто же это из моих бояр такой прыткий?
- Известно кто, - слегка усмехаясь неумело играющему в забывчивость князю - и мне нарочно, поди, на память жаловался, чтоб гривен не платить, хитрован. - Юрий насмешливо назвал печально известное многим жителям Ожска имя: - Житобуд.
Константин тут же вспомнил самый первый свой пир и внезапное сумасшествие несчастного боярина сразу после того, как тот разобрался, сколь много потерял в одночасье после растреклятой мены с князем.
"Не зря я этого паршивца обобрал", - мелькнула у него в голове злорадная мысль, и он уверенно обнадежил Мудрилу:
- Слово князя - золотое слово. - Сразу же уточнив: - Разумеется, если слово это дал тебе я.
- И я тако же помыслил, княже, когда заказ твой исполнял, - без тени улыбки согласно кивнул Юрий, только при этом где-то глубоко в его глазах прыгали насмешливые бесенята.
Впрочем, возможно, что Косте это только показалось.
- Ну тогда будем считать, что это затруднение мы разрешили. - Князь хлопнул кузнеца по плечу, но тот, не угомонившись, переспросил:
- Это со всем долгом али токмо с последней работой?
- Полностью со всем долгом и даже с резой, что ты обязался выплатить и не уплатил по моей вине. Я ведь так мыслю, что если бы я тебе ранее за прочие свои заказы все гривны уплатил, то ты к Житобуду и вовсе обращаться не стал бы?
- Верно, - недоумевающе согласился Юрий.
Он уж было настроился битый час упираться и отказываться от заказа до тех пор, пока князь не уплатит хотя бы обещанное за бронь для сынишки, и про себя поклялся, что ни за какие коврижки не согласится на новую работу, пока не увидит в своих руках трех-четырех гривен, а тут…
"А может, какой-то подвох?" - мелькнула мысль, и он нерешительно промямлил, окончательно растерявшись от неожиданной княжеской щедрости и уступчивости:
- А дозволь узнать, княже, когда я смогу заклад свой выкупить?
- Да вот как малец этот растолкует, что да как делать надобно, - кивнул Константин на Миньку, безмолвно стоящего у самой двери и терпеливо ожидающего конца разговора с кузнецом.
Видно было, что Вячеслав преподал парню хорошие уроки вежливости.
Юрий недоверчиво покосился на него - и чего этот сопляк, неведомо откуда взявшийся, удумал заказать, да еще с княжеского дозволения? - но не произнес ни слова.
- А ты должок мой сейчас назови, да Зворыка, пока ты тут с заказом разберешься, все тебе и отсчитает, - продолжил Константин.
- Назвать-то оно просто, чего ж не назвать. Ежели с резой вместе, так оно все ровно на тринадцать гривенок и потянет, - выпалил наконец Юрий, порешив в последний момент за столь замечательную сговорчивость и покладистость скинуть аж цельную гривну, да еще для ровного счета и добрый пяток кун.
Выпалил и выжидающе уставился на князя - неужто отдаст, ведь до этого чуть ли не полгода тянул.
Константин даже не поморщился, хотя мотовство своего предшественника вновь слегка его покоробило, но не объяснять же простому труженику, что у него нет никакого желания платить, можно сказать, по чужим долгам.
Впрочем, учитывая, что сумма могла быть и намного больше, ему на миг стало даже приятно оттого, что эту выплату он может произвести почти из своего кармана, а если точнее, то из денег, заработанных собственной смекалкой и хитростью.
"А кое в чем мы даже и сэкономим", - подумал он, вспомнив об одном хитром ларце, по размерам больше смахивающем на небольшой сундучок, который его простодушные слуги высмотрели в укромном месте в бретянице у Житобуда.
Высмотрели, ухватили и, как ни упирался его дворский, в тот вечер вывезли вместе с прочими из сокровищниц жадного боярина.
Не было в том ларце-сундучке ни злата, ни серебра, не был он набит драгоценными мехами да заморскими тканями. Да и искристых самоцветов в нем тоже не имелось. Зато внутри лежало кое-что получше - закладные да расписки.
В это время они, несомненно, назывались как-то иначе, ну да господь с ним, с названием-то. Дело не в нем, а в том, что если все суммы, что на каждом листе указаны, вместе сложить - так гривны те, не то чтобы в два, а и в три таких сундучка не вместятся.
Помнится, он тогда еще немного колебался - вернуть или заявить, что это тоже входит в мену. Но последнее выглядело настолько же соблазнительным, насколько и нечестным, и Константин почти сразу же отказался от такой мысли. Да и глупо это - расписки-то именные, все на Житобуда, так что воспользоваться ими все равно бы не получилось.
Иное дело - вернуть не безвозмездно, а изрядно поторговавшись и содрав с жадины в виде компенсации куда больше медного гроша, которым рекомендуется подманивать подобных типов в одной из детских песенок.
Он ведь и все прочее собирался отдать боярину. Не сразу, разумеется. Мена-то честь по чести зафиксирована на бумаге, в которой ясно сказано: "Все сундуки, кади и прочее из княжеских сокровищниц, не заглядывая в них и даже не открывая, загрузить в телеги и привезти на двор к Житобуду. Его же кладь изо всех бретяниц точно так же отправить в княжеские".
Кто ж тому виной, когда боярин сам себя обманул, добровольно пойдя на этот шаг, да еще в присутствии свидетелей-видоков - точно таких же бояр, как и он сам?
Ах, невыгодно?
Так ведь мена почти всегда кому-то одному из меняющихся невыгодна. И почему этим неудачником должен непременно оказаться князь?
Кто тебя, боярин, заставлял согласие на нее давать? Никто? Тогда в чем дело?
Правда, вернуть все равно бы пришлось.
Не из щедрости, которая в этом случае граничила бы с обыкновенной глупостью. Просто нельзя было допускать столь откровенный и беззастенчивый грабеж.