Следующий представляемый скандинав вообще был рыжий и весь в веснушках.
Собственно, на своих боевых друзей он походил лишь одеждой - невысокий, сухой, подвижный, будто на шарнирах, а руки и вовсе как девичьи, узкие ладони, худые кисти, острые локти и угловатые плечи.
На товарищей он, пока все стояли, глядел не иначе как снизу вверх, даже на Туру, которая при всей своей богатырской могучести обладала еще и почти таким же ростом, как Эйнар.
По иронии судьбы именно рыжий носил самое звучное имя - Викинг Заноза, сын Барнима.
Зато оставшиеся двое были типичными варягами, похожие один на другого как братья-близнецы. Как выяснилось впоследствии, они и впрямь были братьями, правда, не родными, а двоюродными. Даже звали их почти одинаково, во всяком случае созвучно: одного Халвардом, сыном Матиаса, а другого Харальдом, сыном Арнвида.
После первых кубков доброго хмельного меда, традиционно выпитых во здравие присутствующих, а также за радушного хозяина, застольная беседа пошла совсем не в ту сторону.
Эйнар полагал, что князь заведет речь о том, как славно живется местной дружине, сколько гривен имеет каждый его воин, да как им легко и необременительно служится и прочее, и прочее…
Но Константин с намеками да посулами не спешил, о себе да о воях своих не рассказывал, а больше выспрашивал сам - откуда, да по какой такой надобности, да почему некоторые прихватили с собой даже жен с детишками.
А как же их не прихватить, коли оставлять их в цветущем Эстердаларне никакой возможности не было.
На смерть, что ли?
Ведь вырезали бы их королевские войска, не пощадили бы жен и детей жалких слиттунгов, дабы не плодилось более мятежное отродье, не смущало богохульными речами христианский народ, не призывало к восстанию против поставленного богом и законно выбранного знатью короля единой Норвегии.
А ведь как хорошо все начиналось для них.
Даже столицу - Осло - успели захватить, да не тут-то было.
До того как им подняться, именитые всё меж собой грызлись. После смерти Инге II никак им не удавалось поделить власть да решить, чей же король главнее - то ли Гуторм, сын умершего Инге Бордсона, то ли малолетний Хакон.
А бедноте с того раны на теле да рубцы на лице, вот и весь прибыток. Как были голью, так ею и остались.
Вот тогда-то и подняли они на щите своего вождя - священника Бене, который поклялся, что он - сын законного короля Магнуса IV, а не какой-нибудь там поп Сверре.
Почуяли те, кто уже успел награбить земель да прочего добра, что для них запахло жареным, и вмиг объединились все лендерманы вокруг внука Сверре, разом забыв прежние распри и провозгласив тринадцатилетнего мальчишку королем.
Тут-то и наступил для сторонников Бене смертный час. Хорошо хоть, что они успели пробиться к заветному фьорду. Но королевские войска шли след в след, и, если бы не двадцать лучших воинов, которые добровольно остались сдерживать их напор в узком - с трудом разойдутся две повозки - ущелье, сгинули бы все. А так выжили.
Кроме тех двадцати, конечно.
Вечная им слава.
Возглавил же оставшихся на смерть воинов Тургильс Мрачный, сын той самой Туры, что сидит здесь за трапезой. Характером он пошел в отца - больше двух слов подряд ни разу не сказал, все молчком да молчком, зато сердце имел храброе.
Всего на сутки задержали они войско, но этого времени как раз и хватило остальным, чтобы уплыть прочь от родной земли, которая в одночасье стала чужой и враждебной.
Впрочем, нет. Зачем хаять ни в чем не повинные скалы, фьорды, землю. Это уже люди их такими для них сделали, постарались. А за что? Правды хотели, справедливости, чтоб по чести все было, как в старину, и на тебе.
Но не станешь же рассказывать обо всем князю.
Ведь против таких же, как он, только в Норвегии живущих, мечи да секиры подняли.
Не поймет.
Именно так устало мыслил Эйнар, избранный ярлом людьми, которые в тот сумрачный вечер отплыли от родных скал, в мыслях прощаясь навек со всем, что так дорого и мило.
А очнувшись от своих дум, он с удивлением обнаружил, что, оказывается, сотоварищи его не только начали рассказывать всю невеселую историю, но уже вроде как и заканчивают, а князь не только не злится, но вроде бы даже совсем наоборот - сочувствует.
Во всяком случае, в глазах его видна неподдельная грусть и явственно читается глубокое сожаление.
Правда, Викинг, сын Барнима, говорил о случившемся не совсем так, как обстояло на самом деле. По лукавым словам Занозы получалось, что это они воевали за законного короля, да только ничего у них не вышло.
- Видать, бог отвернулся от нас за наши грехи, - сокрушенно вздохнул рыжий и перекрестился.
Эйнар от этого жеста чуть не подавился куском говядины.
Конечно, Норвегия - страна христианская. Вот уже скоро лет двести будет, как святой Олав окрестил всех ее жителей. Да только остались еще и такие люди, которые больше придерживаются старой веры.
До сих пор они не признают Христа, со смехом отказываясь от такого беспомощного бога, который даже себя и то не смог защитить, и по-прежнему приносят жертвы прежним, привычным Одину Одноглазому, Тору Громовержцу и прочим светлым Асам.
К их числу до недавнего времени Эйнар относил и Викинга.
Тот и клялся в основном не крестом господним, не мощами святого Олава, не перстом святого Петра или какой другой священной для христианина реликвией, а совсем другим: то Хугином, вороном Одина, то Слейпниром - конем его, то Гунгиром - копьем одноглазого, а то самой любимой клятвой - златокудрыми волосами Локи.
К этому последнему Викинг - и не зря, он и сам такой же хитрющий, как этот пакостник, - питал особое пристрастие и почему-то считал, что цвет волос у них с Локи почти общий.
А тут, поди ж ты, в христиане записался.
- Стало быть, вы с тех пор всем табором по нашей земле и кочуете, - подытожил сказанное Константин. - И как далеко ныне ваш путь лежит?
- В Царьград, к императору, - лаконично ответил Эйнар, следуя заранее обдуманному сценарию.
Пусть князь не считает, будто перед ним жалкие усталые беглецы, не знающие куда приткнуться, - хотя так оно и было на самом деле, чего уж тут.
Викинг и тут влез со своей добавкой:
- Он наши мечи всегда высоко ценил. Даже платил за службу так, чтоб каждый меч полностью золотом засыпан был.
Этот рыжий пройдоха так славно научился говорить на этом тяжелом славянском языке всего за каких-то полтора месяца, что сына Гуннара поневоле брали завидки.
Сам-то он освоил его более-менее, когда лет пять походил по найму с купцами новгородскими, оберегая их товар от морских разбойников.
"Возможно, волосы ему и вправду от Локи достались, - подумал Эйнар, - но уж язык скорее от Браги".
Однако тут его раздумья вновь были прерваны, причем грубо и бесцеремонно, голосом князя, а точнее, той неожиданной новостью, которую он сообщил как бы между прочим:
- Так ведь нет теперь прежней империи. Развалили ее, разрубили на куски рыцари-крестоносцы. А им, насколько мне известно, воев добрых не надобно - свои имеются. Да и с золотом у них ныне туго.
- Как разрубили? - поначалу даже не понял Эйнар.
- А вот так, - пожал плечами Константин. - Весь град великий пограбили, храм святой Софии чуть ли не по кусочкам разнесли. Сосуды священные топорами да секирами на части порубили.
- Зачем рубили-то? - ужаснулась Тура. - Грех-то какой!
- Чтобы поровну каждому досталось. По справедливости, по правде. Они ведь из серебра, а то и из золота отлиты были, - невозмутимо отвечал Константин. - Так что я на вашем месте сто раз подумал бы, надо ли вам туда плыть или лучше остаться где-нибудь здесь. К тому ж, как я понимаю, это нужда заставила вас взяться за мечи да топоры, а так-то вы народ мирный.
- Это верно, - согласился Эйнар, но тут же поправился, так, самую чуточку, чтобы князь не смог сбить цену: - Однако и у нас каждый с юных лет привычен к ратному делу и с секирой да мечом обучен обращаться сызмальства.
- А раз верно, то вот вам мой сказ, - тряхнул головой Константин и поднял свой кубок, приглашая всех присоединиться к очередной здравице. - Пью за то, чтобы земля в Ожске вам домом родным стала, за то, чтобы красавицы-женщины ваши, такие пригожие и статные, - и он ласково улыбнулся неожиданно зардевшейся от смущения Туре, - нарожали много-много крепких духом, здоровых телом, отважных душою и чистых сердцем героев, подобных тем двадцати отважным во главе со славным воем Тургильсом Мрачным, сыном Борда и Туры, которые здесь сидят. Нарожали их себе в почет, а врагам на погибель. А еще я пью за то, чтоб мирный труд ваш лютыми ворогами отныне и присно и во веки веков не прерывался, а коли выйдет так, что придут они все же на землю нашу многострадальную, пусть плечом к плечу встретит их великая рать двух народов, которые умеют не только славно трудиться, но и надежно защищать нажитое добро.
"Эге, да тут, пожалуй, не один Викинг отпрыском Браги может считаться", - сразу смекнул Эйнар, но провести себя не дал, точнее, попытался не дать и после осушенного досуха кубка спросил напрямик:
- Сколько же гривен ты нам за службу ратную положишь, княже?
Тот в ответ развел руками и весело рассмеялся:
- Да ты меня, видать, не расслышал, славный Эйнар, сын Гуннара. Я ж тебе не службу предлагаю. Я всех вас жить здесь зову. Правда, скрывать не стану, коли грозовой час придет, повоевать тоже придется, да только не меня, а самих себя защищая. Но разве за это платят гривны? К тому же и нет их у меня в таком количестве. Что скажешь, ярл?
- Думать надо, - выдавил наконец Эйнар. - Долго думать. Оно и впрямь лестно - осесть здесь, и уж чтоб навсегда, да только непросто все это.
- Это верно, - охотно согласился Константин. - Думать надо, ибо ныне вам не поход боевой предлагается, который на месячишко-другой, а выбор всей будущей жизни. Как же тут не задуматься. Вот только не затягивайте шибко. Вам, воинам, скитания сызмальства в привычку. Женщинам же, особенно настоящим, вроде моей нынешней гостьи, - он вновь улыбнулся, глядя на Туру и искренне восхищаясь ее богатырской статью, - такие странствия только в тягость.
То ли Тура почувствовала это искреннее, без малейшей фальши восхищение князя, который стал одним из немногих за долгие годы ее супружества, кто увидел в ней женщину, а не ломовую лошадь, а может, задели ее за живое слова Константина о тягостных скитаниях, которые и впрямь изрядно затянулись, но она, совершенно забыв о предварительном уговоре, решительно вмешалась в разговор:
- А чего тут думать? Той кровью, что пролита, не одно озеро заполнить можно. Хватит. Я так мыслю, что оставаться надо. Довольно сыновей терять. Эдак мы ни одного внука до самой смерти не увидим. Вот и Борд со мной согласен, верно?
Тот вначале изумленно покосился на жену, а затем, после энергичного тычка в бок, которым запросто можно было бы зашибить барана, нахмурив брови, прохрипел нечто нечленораздельное, но больше похожее на согласие, чем на возражение.
- Не все с вами согласятся, мудрая Тура и славный Борд, - посерьезнев, возразил вполголоса Викинг, но, заметив насупленный взгляд богатырши, торопливо пояснил: - Я-то, конечно, останусь. От добра добра не ищут. А вот как пояснить другим молодцам, дабы они тоже уразумели, что лучшего слова им уже не молвят ни в какой другой земле?
- Вот ты-то и пояснишь все, - подбоченилась Тура и ехидно хмыкнула: - Или не справишься? Так я подсоблю.
В ответ Викинг только смущенно крякнул. Красноречие чуть ли не первый раз в жизни отказало рыжеволосому весельчаку.
- Стало быть, идем на пристань и собираем тинг, - подытожил Эйнар, поднимаясь с места. - Пусть каждый сам выберет свою судьбу, и да благословит его бог, каким бы ни было его решение.
Это была тяжелая ночь для Константина, который присутствовал на пристани от начала и до конца, то и дело отвечая на вопросы, из которых много было таких заковыристых, что вот не сразу и ответишь.
Хорошо, что он догадался прихватить с собой Зворыку и Сильвестра, до тонкостей ведавших все нюансы, о которых он сам ни сном ни духом.
Не обошлось и без льгот, причем немалых.
Когда речь зашла о налогах и дворский на ухо пояснил Константину, сколько после первых пяти необрочных лет обычно принято брать со смердов дань, то на ходу пришлось все переиначивать.
Да и с судом тоже внес изменения.
Не нужны вольному народцу ни тиуны, ни прочие волостели. Есть уже избранный ими Эйнар, его и довольно. Если кого возьмет себе в помощники, потому что одному навряд ли удастся управиться со всем, - его дело.
Правда, вершить все надлежит не только с учетом их обычаев, но и приноравливаться к местным, не без того. Но тут им на первых порах поможет вирник Сильвестр, растолкует, что да как.
Ну а коли возникнет спор с кем-либо из купчишек, ремесленников или прочих из числа местных, то здесь вершить все князю, который обязуется в обиду их не давать, от утеснений защищать, хотя и потакать тоже не станет, ибо есть еще и Русская Правда, коя одна для всех, живущих на русской земле.
Но хотя Константин окончательно охрип, да и остальные изрядно осипли, но полностью всех убедить в том, что самый лучший выход заключается в том, чтобы остаться здесь, не удалось.
К утру Эйнар положил конец уговорам и дебатам и при неярком свете разгорающейся зари объявил начало голосования.
Оно было простым.
Те, кто отплывал дальше в поисках призрачного счастья, становились по левую руку от сына Гуннара, а те, кто выбирал Ожск, шли под правую.
Как только Эйнар дал команду разделиться, шустрый Викинг, пока не опомнились, потащил нескольких колеблющихся из числа тех, к чьему мнению прислушивались многие, под правую руку ярла.
Тут же вслед за ним к остающимся в Ожске направились Тура, Борд и все их немалое семейство: сыновья Туре Сильный, Турфинн Могучий и Тургард Гордый и три дочери - Турдис, Турдунн и Турхильд.
Увидев такую многочисленную процессию, многие из пребывавших в сомнении также пошли за ними, включая добрый десяток парней, которые явно строили далеко идущие планы в отношении крепких и статных дочерей Туры.
Спустя десять минут, когда все окончательно угомонились, Константин увидел, что плыть дальше решили всего-то около полусотни, зато остались с полтысячи, среди которых можно было насчитать около трех с половиной сотен здоровенных, крепких мужиков - все-таки большинство на ладьях составляли именно они.
"Вот тебе и дружина готова, - радостно подумал он. - Да не из числа тех, кто больше привык щупать крестьянок и заниматься мародерством, вволю нахлебавшись хмельных медов. Эти все закаленные битвами, не один раз уже рубились, знают, что почем".
Окончательный уговор был прост - землю им князь дает, лес тоже. За лето дома они себе справят. Зерно, чтоб засеять поля озимыми, князь тоже выделит, да и скот даст. Пусть тоже не излиха, но и не скупясь.
Ну а все остальное сами, чай, не маленькие.
Случись же что - немедленный сбор и полная готовность к выступлению через два часа после извещения.
Теперь выходило, что к следующему году ожский князь предстанет перед своим братцем уже далеко не безоружным, целиком зависимым от боярских дружин.
А то, что в схватке любой из них стоит двоих, - видно с первого взгляда.