Он рассказал девушкам, как во время разведки возле неприятельского стана на него напали трое неизвестных. Он ни тогда, ни сейчас не придал этому эпизоду особого значения, поэтому поведал о нем вкратце. Но Катька, к удивлению Михася, почему-то весьма заинтересовалась сим происшествием и принялась подробнейшим образом расспрашивать обо всех деталях. Когда Михась выдохся и почти взбунтовался, она наконец отстала от брата со своими вопросами о ночной схватке, но тут же объявила, что у нее есть срочное дело и ей нужно покинуть приятную компанию родных и близких. Михась с Джоаной, разумеется, не стали возражать, и Катька поспешно удалилась, унося подаренный кинжал.
Боец особой сотни тайного Лесного Стана Катерина интуитивно почувствовала, что история, рассказанная Михасем, может представлять серьезный интерес. Однако сама она не смогла бы внятно сформулировать, в чем именно мог состоять этот самый интерес и какие действия необходимо предпринять, чтобы расследовать сие загадочное происшествие. Поэтому Катька решила передать полученную информацию старшему, более опытному товарищу - особнику Фролу, работавшему в Москве под прикрытием. У них были оговорены места и способы связи, ранее они несколько раз встречались и проводили совместные операции, последняя из которых была направлена на спасение из опричных застенков пограничника Ванятки. Но вот только Фрол после этой самой операции как в воду канул и больше в условленном месте ни разу не появлялся. После недолгих размышлений Катька решила не ждать очередной встречи, которая могла бы состояться в лучшем случае только через пять дней, а просто оставить сообщение, содержащее добытые сведения, в тайнике. К тому же девушка не была до конца уверена, являются ли эти сведения действительно срочными. В общем, когда у Фрола, наверняка занятого чем-то чрезвычайно важным, появится соответствующая возможность, то он проверит тайник, найдет ее записку и определит их дальнейшие действия.
Катька прошла в отдельно стоящую избу, которую обычно занимали особники. Сейчас изба, естественно, пустовала. Девушка села за стоявший там стол, достала из сундучка письменные принадлежности и довольно быстро и сноровисто составила шифрованную записку. Искусство тайнописи или цифрования букв, кратко называемое цифром или шифром, было давным-давно известно во всех более-менее цивилизованных государствах и, разумеется, широко применялось особниками Лесного Стана в их деятельности. Только одно выражение, "от повелителя", Катька написала безо всякого шифра, чтобы избежать возможных неточностей при расшифровке.
Покончив с тайнописью, Катька почти бегом направилась на передний двор, где, как и пообещал боярин Ропша особнице в ответ на ее просьбу, уже стояли три запряженных возка и несколько телег, готовых в любой момент увести личный состав усадьбы - выносного подразделения Лесного Стана от возможной опасности. Катька приказала двум старым лешим, находившимся при одном из возков, немедленно доставить ее в город, почти к самому Кремлю. Ветераны беспрекословно подчинились девчонке, вернее, уполномоченной представительнице особой сотни, и громоздкая колымага отправилась в не очень далекий путь. За две улицы от того места, где располагался тайник, Катька велела остановить возок и ждать ее возвращения, а сама запутанным маршрутом пробралась к стоявшему в конце маленького переулка старому лабазу, в наружной стене которого была устроена хитро открывавшаяся ниша, незаметная постороннему глазу. Еще раз осмотревшись и убедившись, что случайных свидетелей в глухом тупике нет, Катька открыла тайник, сунула туда записку и, секунду поколебавшись, присовокупила к ней тот самый персидский кинжал. Затем девушка благополучно вернулась к возку, и, без происшествий проделав обратный путь, они менее чем через час въехали в ворота усадьбы. С чувством выполненного долга довольная собой Катька поспешила в сад, к Михасю и Джоане. Хотя, конечно, она не сомневалась, что двое влюбленных вряд ли были хоть сколько-нибудь огорчены ее долгим отсутствием.
Конь плавно рысил по кривым и запутанным улочкам и переулкам московских посадов. Анюта, даже если бы и попыталась запомнить дорогу, по которой они ехали, все равно вряд ли смогла бы это сделать. Но девушка не обращала на маршрут, по которому уверенно направлял коня Чекан, ни малейшего внимания. Она целиком отдалась своему чувству, прижимаясь всем телом к возлюбленному. Чекан специально выбрал простецкое седло с невысокой передней лукой, на которую положил свернутую в несколько раз войлочную попону. Анюта довольно удобно разместилась на этой попоне перед сидевшим в седле Чеканом, обняв всадника руками, свесив обе ноги на левый бок коня. Чекан поддерживал девушку одной рукой за талию, а второй держал поводья, правил скакуном. Более часа двигались они таким образом по бескрайнему, казалось, столичному предместью. Но наконец Чекан натянул поводья и остановил коня перед ничем не примечательными воротами. Он помог Анюте спешиться, сам соскочил на землю, достал из висевшего на поясе кошеля железный ключ, отпер большой висячий замок на калитке. Затем, пройдя во двор и сняв засов, Чекан со скрипом отворил одну воротину и ввел коня внутрь. Дворик перед небольшой справной избой весь зарос молоденькой травкой. По всему было видно, что по этому двору давно не ходили. В сарае возле дома явно не было никакой живности.
- Ну вот, Анютушка, добро пожаловать в мои хоромы!
С этими словами Чекан привязал коня прямо к перилам крыльца, вторым ключом открыл замок на двери, распахнул ее перед девушкой.
Анюта через небольшие сени вошла в довольно просторную горницу. И стол, и лавки, стоявшие вдоль стен, были покрыты толстым слоем пыли.
- Не отыщется ли у тебя, мой свет, какой тряпицы? - движимая врожденным женским инстинктом чистоты, обратилась к хозяину Анюта.
- Сейчас поищем, - кивнул головой Чекан. - А ты покуда на вот, разбирай припасы.
Он поставил на пол тяжелый вьюк, который привез с собой и только что снял с седла. Через несколько минут Анюта расставила на чисто вытертом столе нехитрое угощенье, извлеченное из вьюка.
Чекан достал из-за пазухи свою красивую серебряную фляжку с ароматным фряжским вином.
- Ну, давай, люба моя, Анютушка, выпьем за наше завтрашнее венчанье в Божьем храме на рассвете!
Анюта пригубила благоухающую рубиновую жидкость и поставила свою чарку на стол. Голова у нее уже и так кружилась безо всякого вина, все окружавшие предметы были затянуты восхитительным переливчатым розовым туманом.
- А потом оставлю я тебя законной хозяюшкой в этом доме, - единым духом выпив свою порцию, продолжил Чекан. - А сам поспешу на битву с басурманами!
Розовая пелена исчезла, сменилась внезапным мраком, сердце Анюты упало куда-то в холодную черную глубину.
- Как это в битву? Там же ведь тебя могут... - Анюта не договорила страшную фразу дрогнувшими губами. - А я, твоя жена?!
- Ты ж сама перестанешь меня уважать, ежели я в тяжелый для отечества час покину ряды ополчения, чтобы предаваться любовным утехам с молодой женой!
- Нет, нет! Не говори так! Я никуда тебя не пущу!!!
- Хорошо, Анютушка, - неожиданно согласился Чекан. - Давай сейчас не будем спорить. Утро вечера мудренее. Обвенчаемся, а там - как Бог даст!
- Сокол мой ясный! Ненаглядный мой!
Анюта бросилась на грудь Чекану, заключила его в жаркие объятия. Сквозь маленькое оконце, затянутое старым бычьим пузырем, в избенку проник последний багряный луч заходящего солнца. Чекан невольно вздрогнул, увидев внезапно появившееся на полу кроваво-красное световое пятно. Но он поборол мгновенную слабость, страстно ответил на горячий поцелуй Анюты. И тут же они забыли о войне, о времени, обо всем на свете...
В подслеповатое оконце уже давно светил не закатный луч, а молодой месяц. Чекан проснулся, широко раскрыл глаза, сразу же стряхнул с себя остатки сна. Он осторожно убрал руку Анюты, лежащую у него на груди. Девушка даже не пошевелилась, лишь ее дыхание на миг участилось, но затем она вновь задышала глубоко и спокойно. На полу, возле кровати, с той стороны, где спала Анюта, стояла кружка с остатками настойки, которую Чекан собственноручно налил Анюте из стоявшей на полке за занавеской глиняной бутыли, чтобы она утолила жажду после любовных утех. Девушка жадно выпила ароматное зелье и почти сразу провалилась в глубокое забытье.
"Война - дело мужское, - подумал про себя Чекан. - А красны девицы нужны нам не на бранном поле, а дома, в постели. Спи, Анютушка, как можно дольше, досматривай сладкие сны!"
Он быстро оделся, застегнул пояс с саблей, засунул за ремень нож и пару пистолей. Выйдя на крыльцо, Чекан всей грудью вдохнул свежий прохладный ночной воздух, сладко потянулся, засмеялся тихим счастливым смехом: "Ну, красавица, утешила молодца перед смертным боем! Да воздастся нам всем нам по делам нашим, а ей - за ласку и доброту!" - и принялся седлать коня.
Степа вот уже который час методично объезжал улицу за улицей в московских посадах. Он обращался к редким прохожим с одним и тем же вопросом: не видели ли они молодца в красной рубахе с девицей на гнедом коне? Если улица была безлюдна, Степа решительно стучал рукоятью сабли в ставни или в калитки, вновь и вновь повторяя свой вопрос. Кольчуга и блестящие латы поверх темной строгой одежды монастырского трудника, большая сабля и привычно-властный тон мгновенно внушали собеседникам должное почтение и способствовали правдивым ответам. Поэтому Степа сумел отследить путь разыскиваемых им лиц почти до самого Китай-города. Но потом он потерял след. С наступлением темноты с улиц исчезли все прохожие, а на стук ему уже никто не отворял, предпочитая или вообще никак не реагировать, или же вести диалог через закрытые ворота. Толку от таких расспросов было мало. Да и некоторые расспрашиваемые вполне резонно отвечали, что разглядеть кого-то в сумраке ночи им при всем желании было бы затруднительно. Стражник вскоре вынужден был признать, что враг ушел от него. Степа остановил коня, опустил поводья и задумался. До сего момента он объезжал стороной хорошо знакомые ему заставы московской стражи, не желая встречаться со своими бывшими товарищами, которые считали его умершим или даже предателем. Но сейчас у него не было другого выхода, и Степа, пришпорив коня, решительно направил его к ближайшей заставе.
На небольшой площади, в том самом месте, где и раньше, стояли рогатки, перегораживающие въезд на одну из широких торговых улиц. За рогатками горели костры, отблески которых время от времени выхватывали из темноты караульных с пищалями и секирами на плечах. Степа выехал из переулка на освещенное пространство и остановился, не дожидаясь окрика "Стой! кто идет?". Но окрик все же последовал.
- Стой! Кто идет?
Голос был звонкий, молодой и незнакомый. Наверняка кто-то из новеньких. "Может, мне не стоит представляться? Вдруг не узнают?" - подумал было Степа, но тут же отбросил эту мысль и, как вскоре выяснилось, совершенно правильно сделал.
- Монастырский ополченец, ратник сторожевого полка, бывший московский плотницкой слободки стражник Степан!
За кострами воцарилось гробовое молчание. Но через некоторое время, показавшееся Степе мучительно долгим, уже другой голос, по-видимому принадлежавший начальнику заставы, произнес неуверенно:
- Ты с того света что ль, страж Степан?
Степа не мог видеть этого в темноте, но был уверен, что говорящий непрерывно крестится, оберегая себя от нечистой силы. Он вдруг вспомнил, как его самого всего год назад обуял суеверный ужас при встрече с братом, которого все считали умершим. Степа смог прийти в себя лишь после того, как брат перекрестился на образа. Тронув поводья, он подъехал ближе к линии костров, снял шапку и не спеша осенил себя широким крестным знамением.
- Ну что, Елистрат, - обратился Степа к начальнику караула, которого узнал по голосу, - видишь теперь, что я явился во плоти Божьим промыслом, а не из могилы поднят лукавством диавольским?
Караульные вздохнули с облегчением, отодвинули одну из рогаток:
- Коли так, проходи, Степан Пантелеевич!
Степа спешился, взял коня под уздцы, чтобы не шарахнулся от пламени, прошел за линию костров, на заставу. Они с Елистратом обнялись не то чтобы уж очень горячо, но вполне по-дружески.
- Ну, садись, Степа. - Елистрат гостеприимным жестом указал на бревно возле коновязи. - Рассказывай, что с тобой приключилось?
- Да ведь рассиживать-то мне недосуг, - покачал головой Степан. - Як вам по делу срочному. Я теперь - трудник монастырский, ополченец в сторожевом полку. И случилось так, что в ряды ополчения нашего затесался ордынский лазутчик. Мне игумен поручил розыск учинить по старой памяти да сорвать личину с того лазутчика. И только я его было уличил сегодня вечером, как он убег. Подался из полка сюда, в московские посады. Я за ним погнался, да вот след-то и потерял в темноте. Выручайте, братцы, поднимайте на злодея всю стражу московскую. Чую я, что он опасен и для войска, и для стольного града не менее, чем ордынский тумен! Называет он себя сейчас Чеканом, но настоящее имя ему Кудеяр Тишенков.
И Степа описал приметы лазутчика, но начальник караула не двинулся с места, а продолжал сидеть в угрюмом молчании.
- Что с тобой, Елистрат? Почему не отправляешь гонцов на соседние заставы? Аль тебе дела нет до ордынских лазутчиков?!
- Понимаешь, Степа, я ж о твоем воскрешении да и о просьбе должен перво-наперво доложить начальнику нашему, Коробею, али дьяку Якушке, - наконец произнес начальник караула, словно нехотя.
- Ну, так и что из этого? - нетерпеливо воскликнул Степа.
- Как что? - удивился Елистрат. - Хотя, конечно, ты ж умершим был... То есть... Ну, в общем, если ты не знаешь, то я тебе скажу. Коробей и дьяк объявили всей страже московской, что ты, дескать, продался разбойникам, атаманам Чуме да Хлопуне, вместе с ними честной народ грабил и убивал по ночам, и за то тебе государевы опричники учинили позорную казнь.
У Степы закачалась земля под ногами, в ушах зазвенело, как от сильного удара. Он чуть не упал, но затем резко выпрямился, вскочил на ноги.
- Только мы, старые стражники, в это не поверили! - поспешной скороговоркой выпалил Елистрат, а затем, после короткой паузы, добавил извиняющимся тоном: - Но сам понимаешь, начальство все-таки...
- Ладно, Елистрат, я все понял, - бесцветным голосом с трудом выговорил Степа. - Спасибо, что хоть меня не вяжешь да в острог не волочешь.
- Ты езжай, Степа, в свое ополчение монастырское. Вот отобьем врага от Москвы с Божьей помощью, а там, глядишь, и будет всем милость государева: и острожников выпустят, и разбойников простят, кои встали грудью за отечество, - с деланным воодушевлением произнес Елистрат. - А приметы мы запомнили. И не сумлевайся. Коль встретим злодея, тотчас повяжем, от нас не уйдет!
Степа молча кивнул в ответ, вскочил на коня и погнал его рысью по темным улочкам, сам не зная куда.
Джоана предложила Катьке вдвоем проводить Михася перед рассветом к месту дислокации их десятка, воспользовавшись для этой цели одним из возков, стоявшим в полной готовности во дворе усадьбы, который Джоана по привычке именовала каретой. Михась начал было отнекиваться, что, дескать, негоже ему, строевому бойцу, являться на службу не верхом, а в какой-то там карете. Но Джоана, не дав ему договорить, заявила привычно-повелительным тоном, вполне подобающим владетельной леди, что, во-первых, ни одним военным уставом, ни русским, ни английским, это не запрещается, а во-вторых, они проводят его не до самых ворот Кремля, а лишь до конца ближайшей улицы, на которой Михась пересядет в седло и предстанет перед товарищами во всей красе. Михась вынужден был согласиться, и они направились к пресловутой карете.
Катька, одетая в обмундирование дружинников Лесного Стана, при оружии, шла чуть впереди по-прежнему обнимающейся влюбленной пары, опустив голову, пиная носком сапога встречавшиеся на дорожке камушки. На душе у нее почему-то было муторно и тоскливо. Катька старалась отогнать тяжелые предчувствия, но они захлестывали ее вновь и вновь. "Да что ж это такое?! Распереживалась, как баба!" - обругала сама себя Катька. Она встряхнулась и, перейдя на скрестный шаг, с шипящим выдохом нанесла три молниеносных прямых удара руками по воздуху. А потом с ходу кувыркнулась через правое плечо, в ноги воображаемому противнику, успев прямо в полете выхватить из ножен любимый кортик и на выходе из кувырка, привстав на одно колено, длиннющим выпадом нанесла смертельный удар под ребра, прямо в печень. Встав на ноги и отряхнувшись, она, как ни в чем не бывало, продолжила путь к карете, с лязгом кинув кортик обратно в ножны.
- Молодец, сестренка! - одобрил Михась проделанную ею, в общем-то, несложную боевую связку.
"Надо же, обратил внимание на сестру", - с легкой горечью подумала Катька.
Она поздоровалась с возницей, объяснила, куда ехать, и, распахнув дверцу, легко запрыгнула внутрь просторной боярской колымаги. Михась с галантной нежностью помог Джоане сесть в карету. Потом он сбегал в находящуюся рядом конюшню, взнуздал и оседлал своего коня, подвел к карете и привязал к запяткам. Наконец Михась присоединился к девушкам, и они еще затемно тронулись в путь.
На выезде из улочки, выходившей на обширную площадь перед Большими воротами Кремля, карета развернулась и остановилась. Небо уже начинало светлеть, но до рассвета оставался еще почти час. Катька первой выпорхнула из кареты, отошла на несколько шагов и, положив ладонь на рукоять пистоли, принялась осматривать прилегающую местность, то ли оберегая Михася и Джоану от возможной опасности, то ли просто не желая лицезреть их прощальных объятий и поцелуев.
- Прощай, любовь моя!
- До свидания, любимый! Мы снова вместе, и эта разлука будет недолгой!
- Да, цветик мой аленький! Я вернусь к тебе очень-очень скоро!
Но не дано человеку предугадать свое будущее. И затруднительно ответить на вопрос, что лучше: жить в счастливом неведении грядущих бед или влачить тяжесть уныния, не имея возможности ободриться предвкушением близкого счастья?