Очутившись в Кремле, Псырь повернул направо, обогнул башню и пошел вдоль стены. Там, невдалеке от ворот, напротив небольшой церквушки, было место сбора турецко-ордынских агентов. Возле стены прямо на каменной мостовой, в стороне от других беженцев, расположившихся на мягкой травке, сидел человек в одежде небогатого купца. На его поясе висел кинжал с характерным набалдашником на рукояти. Псырь с опаской покосился на шагавший мимо отряд стрельцов и достал из холщовой сумки свой кинжал. Вернее, он высунул только рукоятку, так чтобы ее мог видеть сидевший на мостовой человек. Тот еле заметно кивнул головой, и Псырь, облегченно вздохнув, опустился на камни рядом с ним. Вдвоем с сообщником Псырь почувствовал себя более уверенно. Впрочем, вдвоем они оставались недолго. Поодиночке и группами стали подходить другие засланцы, сделавшие свое подлое дело в посадах и теперь сосредотачивающиеся, согласно приказу своих хозяев, в Кремле для решающего удара в спину его защитникам. Они предъявляли в качестве опознавательного знака свои кинжалы и садились рядом друг с другом, сбиваясь в плотную стаю.
Часа через три солнце, почти достигшее зенита, съело тень, падавшую от стены, и принялось припекать расположившихся на мостовой диверсантов. Впрочем, сильный жар исходил не столько от солнца, сколько от пылавшего как костер огромного деревянного города, подожженного этими самыми диверсантами. В рядах будущих ханских наместников в подвластной орде России возник чуть слышный ропот, вызванный нетерпением. Им надоело сидеть на одном месте, хотелось поскорее покончить с Кремлем, впустив в него своих новых хозяев. Но тут к достойным продолжателям дела Иуды подошел человек, при появлении которого ропот мгновенно стих. Он пришел не от ворот, в которых теснилась огромная толпа, а с другой стороны. По-видимому, он уже долго был в Кремле и внимательно наблюдал за происходящим. Облик вновь пришедшего был весьма характерным. Шапка с собольей опушкой, бархатный малиновый кафтан, красная рубаха, шелковый кушак, за который были небрежно заткнуты чекан с серебряной рукоятью и пара пистолей, сабля в отделанных мелким жемчугом ножнах, шелковые шаровары, дорогие сафьяновые сапоги на золоченых каблуках, а главное - высокомерная улыбка на красивом открытом лице, одновременно напоминавшая оскал опасного хищника. При первом же взгляде на этого человека любому становилось ясно, что перед ним - лихой молодец, с которым лучше не связываться.
- Ну что, соколики, заскучали, изжарились? - насмешливым властным голосом обратился молодец к стае. - Так пора уж выпить за здоровье повелителя!
С этими словами он достал из-за пазухи фляжку, на пробке которой был точно такой же набалдашник, как и на имеющихся у всех кинжалах. Неспешно отвинтив пробку, молодец действительно сделал из фляжки пару глотков, закрыл, убрал за пазуху. Разумеется, те, к кому обращена была его речь, мгновенно вспомнили, что турецкие инструкторы велели им поступить в подчинение начальника, который явится к ним в Кремле и предъявит особый предмет с тем же знаком, что и на их кинжалах.
- Всем встать, следовать за мной! Без строя, но плечом к плечу, чтобы чужие к нам не затесались! - вполголоса скомандовал новоявленный начальник и решительно зашагал к воротам.
Не доходя до арки, вход в которую перекрывал сильный караул, выстроенный в три шеренги, предводитель турецких наймитов дал знак своей шайке остановиться и взобрался на дворцовое крылечко, выходившее как раз на площадь перед Серпуховскими воротами. Но он не стал ломиться в наглухо закрытую дубовую дверь, а, сняв шапку и зажав ее в кулаке, повернулся к народу, все еще мечущемуся по площади в разнообразных направлениях, и вскричал громовым голосом:
- Люди русские! Православные! По приказу жестокому, отданному подлыми боярами, ворота, через которые вы только что спаслись, закрыты! А за теми воротами остались наши братья и сестры! Они погибнут в дыму и пламени, взывая к вам с мольбой о помощи! Князьям и боярам, заботящимся лишь о своем благополучии, нет дела до простого люда! Они не хотят делиться своими богатствами, награбленными у нас с вами! А ведь заплати они хану дань, он не пришел бы с огнем и мечом на землю русскую! Так давайте же распахнем ворота, заплатим выкуп из казны боярской и спасем нашу землю, родных и близких, от сего нашествия! Те, на ком из всех богатств есть один лишь крест православный, айда за мной, к воротам, русских людей спасать, с ордой о выкупе договариваться!!! - Любимец Буслам-паши с размаху бросил оземь свою шапку с собольей опушкой и вполголоса скомандовал сообщникам идти к арке.
Действительно, часть народа присоединилась к их шествию с одобрительными криками. Люди, убитые горем, потерявшие в одночасье и свои дома, и детей, и родителей, уже не могли отличить правду от лжи и готовы были последовать за любым горлопаном, пообещавшим им скорое и чудесное избавление от страданий и несчастий.
Видя приближающуюся к ним большую, грозно шумящую толпу, некоторые стрельцы, находившиеся в карауле возле ворот, заколебались и невольно опустили пищали. Лишь находившиеся в первой шеренге поморские дружинники стояли неподвижно и твердо, направив страшные раструбы мушкетов на тех, кто намеревался впустить врагов в сердце русской столицы. Разик, стоявший на шаг впереди строя с обнаженной саблей в руке, был бледен, но спокоен.
- Стойте, люди! - выкрикнул он, когда между толпой и караулом оставалось лишь два десятка шагов. - У меня указ государя нашего, предписывающий не пускать неприятеля в Кремль и казнить на месте любого, кто сие воровство замыслят!
Он высоко поднял руку с зажатой в ней грамотой. Эта была та самая грамота, которую ему вручили три дня назад в царской ставке, отправляя с поручением к большому воеводе. Содержание грамоты, естественно, абсолютно не соответствовало тому, о чем говорил Разик, но, во-первых, среди толпы вряд ли было много грамотеев, во-вторых, на таком расстоянии вообще невозможно было прочитать мелкий текст. Зато с развернутого свитка свешивалась царская печать.
- Видите, люди русские, печать царскую?
Голос Разика звучал внушительно, печать была похожа на настоящую, каковую доводилось видеть многим из присутствующих на государевых указах, которые часто зачитывали народу на площадях с высоких трибун царские глашатаи. А еще за спиной этого спокойного и уверенного в своей правоте человека сверкали на солнце ружейные стволы. И толпа заколебалась, остановилась, затихла в замешательстве.
- Да это ж поморские дружинники, - вдруг произнес вроде бы вполголоса, но достаточно громко, так, что все услышали, один из диверсантов в мужицкой одежде, стоявших рядом с предводителем. - Они ж заговоренные, от них пули и сабли отскакивают. Лучше уж нам с ними не связываться.
Предводитель резко повернулся к нему, положил ладонь на рукоять пистоля.
- Ты что ж, соколик, струсил? - грозно спросил он.
И вопрос этот прозвучал почти как смертный приговор.
- Я струсил?! - возмущенно воскликнул мужик. - А ну, смотри!
Он резким движением вынул из сумы, закрепленной на поясе, бомбу и огниво, высек искру, зажег фитиль. Все стоявшие рядом с ним, включая предводителя, невольно отпрянули в разные стороны. Мужик размахнулся и с каким-то невнятным выкриком бросил бомбу в дружинников. Десятки глаз завороженно смотрели, как черный колобок с горящим хвостиком фитиля, описав дугу, падает прямо на первую шеренгу караульных. Внезапно начальник поморских дружинников, по-прежнему находящийся перед строем, спокойно сунул царскую грамоту за пазуху, одновременно шагнул в сторону и ловко поймал бомбу одной рукой. Вытянув руку с дымящейся, готовой вот-вот взорваться бомбой перед собой, помор неспешным шагом двинулся по направлению к толпе, в первых рядах которой находились ханские засланцы.
- Вот черт! Я же предупреждал: поморы эти - заговоренные! - истерично выкрикнул переодетый мужиком диверсант, метнувший бомбу.
Несостоявшиеся правители российских улусов в составе возрожденной Золотой Орды в ужасе бросились наутек в разные стороны, забыв об обещанных им турецких серебрениках, бросая сумки с бомбами, которые, как они точно знали от своих инструкторов, могут сдетонировать от близкого взрыва. Лишь один предводитель, смертельно побледнев, жутко оскалился и остался стоять на месте. На его лбу выступили крупные капли пота, тело сотрясала непроизвольная мелкая дрожь. Часть беженцев, примкнувших было к диверсантам, тоже разбежалась, подчиняясь инстинкту, однако многие, не понимавшие смысла происходящего, по-прежнему остались стоять на месте.
Разик приблизился вплотную к толпе, выдернул из запального отверстия почти догоревший фитиль, бросил его себе под ноги вместе с обезвреженной бомбой.
- Люди русские! - обратился он к толпе. - Вас обманывают! Идите в соборы, молитесь об одолении неприятеля! А мы, ратники государевы, с Божьей помощью обороним твердыню кремлевскую от басурман.
Предводитель разбежавшихся турецких агентов преодолел минутное замешательство, в которое его привел потрясающий поступок Разика, обрел наконец дар речи и воскликнул:
- Ко мне, мои верные товарищи, и вы, граждане московские! Сплотимся вновь, ополчимся дружно за правду народную против бессердечных угнетателей!
- Это кто тут вещает о правде народной? - раздался внезапно из рядов караула уверенный насмешливый голос.
Шеренга дружинников раздвинулась, и на площадь перед воротами вышел высокий широкоплечий человек в одежде монастырского трудника, с казацкой саблей на поясе.
- Люди! Вы меня знаете! Я страж московский Степан. А это, - он указал рукой на предводителя. - это подлый вор и государев изменник, боярский сын Кудеяр Тишенков, приведший орду на Русь тайными дорогами, покушавшийся три дня назад, да не где-нибудь, а в святой обители, на жизнь своего благодетеля, отца Серафима!
Степа все это время приводил в сознание Михася. И лишь когда его друг пришел в себя и самостоятельно уселся в арке, начав осмысливать происходящее, стражник вернулся в строй. Он сразу же узнал Кудеяра и постарался разоблачить предателя перед людьми, которых тот хитрыми речами подбивал на подлое дело.
Предводитель вздрогнул от неожиданности, вновь побледнел, но лишь на короткий миг. Ему нужно было сейчас не только бороться за дело могучего хана и великого султана, но и спасать свою шкуру. Он рванул рубаху на груди и завопил на весь Кремль:
- Не верьте ему, сограждане!!! Вы меня тоже знаете, я - Иван Чекан, боец на судных поединках, защитник слабых и угнетенных! А ты, - обратился он к Степе, - если ты и вправду страж Степан, известный всем своей справедливостью, то уличи меня принародно, предъяви мне улику, если она у тебя имеется! А если нет, то пусть меж нами будет Божий суд! Вызываю тебя, клеветника, на судный поединок! Коль будет моя победа - то вы, граждане московские, распахнете ворота кремлевские, заплатите ордынцам выкуп из сокровищ боярских да заживете вновь припеваючи!!!
Степа некоторое время молча, в упор смотрел на своего противника, затем снял шапку, широко перекрестился на главы кремлевских соборов и выхватил саблю из ножен:
- А ну, давай, гад, прихвостень басурманский, выходи на смертный бой!
Лицо предводителя озарилось торжествующей ухмылкой. Он развязал шелковый кушак, положил на землю саблю, чекан и пару пистолей, скинул с плеч прямо на пыльную землю свой кафтан и остался в одной красной рубахе. На такой рубахе при ранении незаметна кровь, вид которой может смутить бойца и ободрить его противника. Нагнувшись и вынув лежавшую на земле саблю из ножен, предводитель распрямился во весь рост, затем несколько раз резко присел, скрутил корпус вправо-влево и принялся вращать саблю перед собой, вначале кистью, затем предплечьем, а затем и всей рукой. Собравшиеся вокруг него люди, превратившиеся в зрителей поединка, завороженно смотрели, как сверкающее лезвие выписывает стремительные замысловатые петли, полностью перекрывающие все пространство перед бойцом. Любимец Буслам-паши внезапно остановил клинок, взяв его на плечо, и шагнул навстречу Степе:
- Я готов, стражник! Пусть Бог рассудит, кто из нас предатель, а кто - заступник народный!
Степа, не раздумывая, встал в позицию для сабельного боя, решительно крутанул саблю над головой, разминая плечо перед рубкой.
- Погоди, Степан! - Разик внезапно вышел в центр полукруга, образованного зрителями, и встал между бойцами.
- Ты что ж, помор, Божьего суда испугался? - вскричал предводитель. - Смотрите, православные, на чьей стороне правда!
- Суд Божий - да свершится! - спокойно ответил Разик. - Однако тебе, наемный боец, хорошо известно, что если одна из сторон в суде немощна и хвора, то она может выставить на поединок кого-то вместо себя. Так вот, страж Степан еще не оправился от ранения и посему биться не может. Вместо него сражаться буду я.
Степа хотел было возразить и попытался даже схватить и оттолкнуть Разика, но неслышно подошедший сзади Желток обнял Степу одной рукой за шею, шепнул на ухо, чтоб он не мешал полусотнику, который наверняка знает, что надо делать, и оттащил сражника с ристалища в шеренгу дружинников. Так как Желток не столько обнимал Степу, сколько давил ему предплечьем на кадык, а второй рукой тянул вниз, потерявший равновесие стражник, не имея возможности не только сопротивляться, но даже выразить вслух свое несогласие с таким произволом, поневоле попятился туда, куда его тащил лихой поморский десятник.
Между тем Разик вынул саблю из ножен и встал напротив предводителя турецкой диверсионной группы. Причем, хотя дружинник держал саблю в правой руке, он встал не в обычную фехтовальную, а в левостороннюю стойку и не вытянул саблю острием вперед, а поднял ее почти вертикально перед собой, чуть наклонив в сторону противника, подтянув рукоять к груди, положив раскрытую ладонь левой руки на обушок клинка чуть выше середины. Так обычно держат ослоп, палицу или шестопер.
- Да свершится суд Божий! - повторил Разик, выражая свою готовность к началу боя.
Демонстрация умения владеть клинком, предпринятая противником перед началом схватки, способная испугать и лишить воли к сопротивлению многих, не произвела на полусотника Лесного Стана ровно никакого действия. Разик прекрасно понимал, что жонглирование оружием - дело, безусловно, полезное и весьма впечатляющее, но исход реальной схватки решают не какие-то многочисленные выкрутасы, а всего лишь один-единственный точный удар. И Разик именно этот удар и готовил. Он с детства помнил внушение своих воинских наставников, гласящее, что с противником не надо биться. Противника надо убивать. Именно этим настоящий бой отличается от соревновательных поединков, пусть даже проходящих по самым жестким правилам. В бою правил нет.
Увидев, какую стойку принял его противник, Кудеяр лишь усмехнулся. Он действительно был очень опытным и умелым бойцом и сразу понял, какой удар готовится нанести дружинник. Ясно, что, встав в левостороннюю стойку, он намеренно напрашивается на выпад с уколом. Если противник действительно поддастся на его хитрость, то помор левой ладонью толкнет свой клинок, предавая ему нужное ускорение и направление, и, парировав тем самым выпад, продолжит вращение сабли через кисть и локоть и мгновенно рубанет в ответ на выпад сверху вниз распрямившейся на всю длину рукой. Этот страшный по силе удар способен пробить любую защиту. Ну что ж, сейчас командир этих хваленых поморов поймет, что такое настоящее искусство фехтования, которому Кудеяр обучался не только у русских воевод, но и у непобедимых бесстрашных янычаров - личных телохранителей величайшего из земных царей - султана Османской империи, занимавшей сейчас полмира.
Кудеяр сделал ложный выпад, в просторечии - "пугач", обозначив укол, и красивым стремительным выкрутом вывел саблю на рубящий удар. Но Разик, который должен был бы среагировать на этот выпад, не шелохнулся. Лишь когда клинок противника взметнулся над его головой, леший предпринял защитные действия. Но это была не та защита, к которой привык Кудеяр. Обычно противник, стремясь отбить рубящий удар, просто подставлял под него жестким встречным движением свой клинок. Если бы поморский дружинник сделал такую подставу, против нее тут же можно было применить контрприем: обвести или отвести его саблю с выходом на разящий удар в незащищенное место. Но Разик, подняв свою саблю не над головой, а над плечом, просто зашагнул под нее левой ногой, перенося на эту ногу тяжесть тела, уходя с линии атаки. Именно для этого он и принял левостороннюю стойку. Клинок Кудеяра просвистел мимо, не встретив сопротивления, лишь чуть-чуть задев саблю противника, скользнув по ней вниз. Стремительно выполнив пируэт, называемый замещением, при котором правая разгруженная нога подбивает левую и становится на ее место, а левая улетает вперед и в сторону, Разик оказался сбоку от противника, и его сабля обрушилась сверху вниз на вытянутую руку Кудеяра. Тот успел среагировать и отдернуть руку назад, и удар дружинника пришелся не по кисти, а по сабле, возле самой рукояти. При ударе такой силы металла о металл раздается не звон, а стук, словно сталкиваются две деревяшки или два камня.
Даже очень сильный и тренированный фехтовальщик после такого удара не сможет удержать в руке клинок. Выпавшая сабля Кудеяра жалобно звякнула оземь. Тот отпрянул назад, невольно подняв обе руки в беспомощном жесте, понимая, что не сможет защититься ими от этого страшного помора, обыгравшего его, опытнейшего бойца, в сабельном поединке в два хода, то есть быстрее, чем обыгрывают в шахматы ребенка, впервые севшего за доску.
Разик, словно в насмешку, крутанул несколько раз клинком, ничуть не хуже, чем это делал пару минут назад сам Кудеяр, и не спеша двинулся к безоружному противнику, чтобы нанести ему последний смертельный удар. Но тут внезапно со стороны коновязи, находившейся сбоку от ворот, к которой были привязаны лошади, принадлежавшие караулу, раздался бешеный стук копыт, и на пустое пространство, только что ставшее местом поединка, на всем скаку ворвался всадник. Конь едва не сбил с ног уже занесшего саблю Разика, и тот отпрянул в сторону, поневоле опустив клинок. Кудеяр встрепенулся, окрыленной невероятной надеждой, и увидел, что в седле храпящего скакуна сидит тот самый отчаянный диверсант в простой мужицкой одежде, который недавно бросил бомбу в поморов.
- Прыгай на круп! - крикнул лжемужик своему предводителю.
Кудеяр, как кошка, одним движением вскочил на коня позади своего товарища, и тот, кольнув скакуна кинжалом, погнал его прямо на толпу. Люди, не успевая расступиться, падали наземь. "Не стрелять!!! Своих побьем! В погоню!" - раздалась сзади команда опомнившегося от неожиданности Разика.
Но конь уже нес турецких агентов по узкому проходу между дворцом и всевозможными пристройками, сквозь запутанный лабиринт многочисленных теремов, колоколен и прочих жилых и служебных строений. На небольшом дворе, на котором располагалась дворцовая поварня и дровяной сарай, мужик резко натянул поводья, велел Кудеяру прыгать, а сам, развернув коня, тоже соскочил наземь, кольнул скакуна кинжалом так, что завизжавшее от боли животное помчалось назад, навстречу устремившимся в проход преследователям, сбивая их с ног.
- Давай за мной, в дровяник, - прохрипел мужик и бросился в сторону, за высокие поленницы приготовленных для поварни дров.
Затаившись за поленницами, стараясь унять бешеный стук своих сердец, разносящийся, казалось, на сто сажен вокруг, диверсанты вскоре услышали топот и крики погони.
Выбежав на двор, преследователи в растерянности остановились.
- Неужто упустили? - раздался дрожащий от гнева голос стражника Степана. Это я виноват, надо было не на бой глазеть, а по сторонам поглядывать!