Эта его едва заметная заминка, фактически единственная за время всего допроса, не ускользнула от внимания Степана. Но стражник, автоматически зафиксировав ее, не смог определить: стоит ли придавать этому значение? На всякий случай Степа задал еще несколько вопросов-ловушек о службе в полку, но атаман ответил на них легко и уверенно.
- Ладно, вижу, что не врешь.
Степа встал, подошел к двери, окликнул помогавшего ему монастырского служку. Чекан тоже поднялся было вслед за стражником, но Степа остановил его:
- А ты погоди покуда! Присядь, сделай милость.
Атаман пожал плечами, вновь сел на скамью.
По знаку Степана служка, тот, что давеча сопровождал на допрос Анюту и Ерему, ввел в палату водоноса Лавра.
- Заходи, Лавр, гостем будешь! - с преувеличенным радушием поприветствовал его стражник и, указав на Чекана, добавил: - И с дружком своим старым поздоровайся!
Лавр с обычной своей боязливой поспешностью неловко поклонился и с удивлением воззрился на атамана, словно пытаясь вспомнить: кто этот человек, названный его дружком.
Атаман вновь усмехнулся:
- Топорная работа, стражник! Я этого бедолагу знать не знаю!
- Так что, Лавр, не узнаёшь, что ли, старого приятеля? - пристально вглядываясь в лица обоих допрашиваемых, с нажимом произнес Степан. - Смотри, не ври только, ты ж меня знаешь!
- Нет, сударь, прости, не узнаю, - огорченно развел руками Лавр и, вжав голову в плечи, испуганно покосился на стражника, словно боясь, что тот его ударит за отказ признать в неизвестном человеке знакомца.
- Ну, ладно, иди работай, коли так, - медленно проговорил Степа, по-прежнему внимательным взглядом фиксируя эмоции на лицах Лавра и Чекана. - И ты ступай в свою дружину, атаман.
- Я здесь тебе не атаман, а ратник, ополченец монастырский! - Чекан отвечал все так же, даже дерзко и с вызовом глядел в глаза стражнику.
- Хорошо, ратник, ступай себе! - примирительно кивнул Степан.
Оставшись один, Степан некоторое время сидел в глубокой задумчивости, барабаня пальцами по столу. Затем он устало вздохнул, окликнул служку и спросил его, когда тот вошел, плотно прикрыв за собой дверь:
- Кто у нас там остался?
- Еще один молодец из Ереминой дружины, пограничный сторож с Засечной черты.
- Ну, давай приглашай его сюда.
Но не успел служка повернуться, чтобы идти выполнять поручение, как в палату вошел посланец от настоятеля с приказом Степе срочно явиться на совет.
В доме настоятеля, в совещательной палате, собралось все руководство монастыря.
- Что тебе удалось расследовать, Степа? - без предисловий спросил настоятель, привычным жестом благословив почтительно склонившегося перед ним стражника.
- Пока ничего определенного, отче, - честно ответил Степан. - Главных подозреваемых четверо: Анюта, девица из дружины купца Еремы, сам Ерема и один его дружок, в недавнем прошлом - разбойничий атаман. А еще водонос, Лавр. Вроде бы он с теми тремя не связан, но надо его проверять.
- Жаль, что не разыскал злодея. Теперь это будет сделать невозможно. И проверить ты никого уже не успеешь.
- Но почему, отче?! - не поверил своим ушам стражник.
- Потому что все ополчение завтра, вернее, уже сегодня на рассвете покидает монастырь. Час назад вернулась наша разведка. Обнаружено, что орда свернула на Свиной шлях. Непосредственная угроза монастырю миновала. Если на нас налетит небольшой отряд, то мы, с Божьей помощью, отобьемся своими силами, монахи да послушники на стены встанут. А основная опасность сейчас нависла над столицей да над полками князя Ивана Бельского. Ему на подмогу ополчение и отправляю.
Степа колебался всего несколько мгновений, затем произнес решительно:
- Отче, дозволь и мне с ополчением идти! Хочу начатое дело закончить да злодея, на раненого руку поднявшего, покарать!
- Хватит ли сил у тебя после столь тяжкого ранения?
- Хватит, - просто и твердо ответил Степа.
- Ну что ж, сыне, благословляю тебя на ратный труд и на подвиг, ступай с Богом!
Степа, приняв благословение, хотел было идти, но все же задержался и, понизив голос, обратился к настоятелю:
- Отче, позволь спросить: кем был отец Серафим до пострига? Чую я, что, возможно, корни злодеяния, против него замышляемого, следует искать в его прошлом.
Настоятель покачал головой:
- Нет, Степа, это не моя тайна. Даже тебе я не вправе открыть мирское имя отца Серафима.
Степа низко поклонился настоятелю и без лишних слов и вопросов покинул палату по-военному твердым и стремительным шагом.
Утренняя туманная прохлада уже давно развеялась под лучами яркого летнего солнышка. Ополченцы, отшагавшие полтора десятка верст, стали чаще отирать пот со лба, спотыкаться, перекладывать пики и пищали с плеча на плечо, рискуя попасть острием или стволом в лицо идущему сзади товарищу. Походная колонна потеряла стройность, растянулась. Пора было делать привал. Командовавший ополчением старый сотник, выставив боевое охранение, подал долгожданную команду, тут же подхваченную десятниками. Ополченцы разбредались на обочины, падали в густую траву. Степа, ехавший верхом, как и другие высокие начальники, спешился, привязал коня к стволу молоденькой березки, спустив повод пониже чтобы конь мог пастись, а сам пошел туда, где расположилась на отдых дружина купца Еремы.
Он бодро и весело поздоровался с Еремиными ребятами, но в ответ услышал лишь редкие невнятные возгласы, которые звучали весьма двусмысленно. Однако стражник был готов к такому приему и ничуть не смутился. Он прекрасно понимал, что люди, которых он вчера допрашивал, отвлекая от дел, вряд ли обрадуются новой встрече с ним, да еще на походе. Поискав глазами незнакомое лицо, Степа спросил у молодого светловолосого ратника:
- Ты, небось, и есть пограничный сторож с Засечной черты? - И, получив утвердительный ответ, предложил начальственным, не терпящим возражений тоном: - Давай-ка отойдем в сторонку, чтобы другим не мешать, да перекинемся парой слов!
Ратник нехотя поднялся, побрел в глубь леса вслед за Степаном. Отойдя от дороги на полусотню шагов, они уселись на поваленных деревьях.
- Ну, давай знакомиться, боец! Меня звать Степа, я страж московский, а теперь - монастырский. Отец настоятель поручил мне расследовать одно злодеяние, в монастыре совершенное, вот я и обратился к тебе за помощью. Скажи наперво, как тебя звать-величать?
- Ванятка, - не глядя на стражника, сквозь зубы бросил пограничник, всем своим видом и тоном демонстрируя недоброжелательность.
- А что, Ванятка, ты лично меня не любишь, или вообще всех стражников, которые не пограничные, презираешь?
- Не всех, - с вызовом ответил паренек и в упор взглянул на Степу: - А только московских.
- Ишь ты! И чем же тебе столичная стража не угодила? Ты в Москве-то бывал?
- Да уж, довелось, - горько усмехнулся пограничник.
- Погулять да приодеться, что ли, в стольный град ездил? Ограбили, небось, тебя там местные соколики, а стражники помочь не смогли? - с подчеркнутым сочувствием предположил Степан.
- Тебе-то что до того? - прежним тоном резко ответил Ванятка.
- Ладно, - примирительно произнес Степа. - Не хочешь - не говори, дело твое. Только вот на вопросы про события, что с моим розыском по злодеянию монастырскому могут быть связаны, уж ответь, сделай милость!
Ванятка на сей раз промолчал, не стал грубить. Степа воспринял его молчание как согласие и продолжил допрос:
- Ты к дружине купца Еремы давно пристал?
- Да это не я к ним пристал, а Ерема с дружиной к нам в пограничную станицу, в острог порубежный пришли, спасаясь от погони ордынской.
- Откуда ж они бежали?
- Не бежали, а отступали. Они на Оке-реке, на переправе, с ордой неравный бой приняли. А когда их судно, с коего они переплывающих реку ордынцев топили, турецкие пушки сожгли, то те, кто уцелел и до берега добрался, в лесу укрылись да на нашу станицу и вышли. Потом мы в остроге вместе оборону целый день и ночь держали, пока опять-таки пушки турецкие всю станицу нашу с землей не сровняли.
- То есть, по-твоему, купец и дружина его - герои?
- Да, герои! А тебе не верится, что кто-то может отважиться в бой один против ста вступить? Конечно, вы же там, в Москве, только впятером на одного бросаетесь, да и то на связанного, да ни в чем не повинного!
- Вообще-то, я и сам в низовьях Дона три года с турками воевал, - спокойно ответил Степа. - Слыхал, небось, про донских казаков, что государеву украину там держат? То-то! А уж насчет невинных казнить - это не ко мне, это к опричникам. Будешь в Москве вдругорядь - спроси кого хочешь, меня даже разбойники "честным стражником" называли.
Наступило продолжительное молчание. Ванятка по-прежнему нарочито глядел мимо стражника, а Степа размышлял, имеет ли смысл продолжать разговор.
- То есть ты до встречи в станице никого из Ереминой дружины не знал? - все же уточнил стражник.
- Нет, - равнодушно ответил Ванятка.
- А не слышал ли ты случаем, как кто-либо из вашей дружины рассказывал об отшельнике, отце Серафиме, который был ранен в схватке с ордынцами и лежал в монастырской лечебнице?
- Анюта рассказывала об отшельнике, когда мы с отрядом к ней в село направлялись, - пожал плечами Ванятка. - Только крымцы спалили село. А про то, что сей отшельник ранен был, мы только в монастыре узнали. Он, оказывается, с десятком мужиков деревенских весь полон отбил у тех крымцев, что село разграбили и сожгли. Анюта потом старца раненого в больничной палате навещала.
- Удивительно, как же старец, да еще монах-отшельник, такой подвиг сумел совершить? - задумчиво произнес Степа, как будто рассуждая вслух, а вовсе не обращаясь к Ванятке.
- Ничего удивительного, - чуть свысока усмехнулся над Степиной недогадливостью пограничник. - Анюта говорила, что отшельник ранее, до принятия монашества, в войске служил. Да не простым был ратником, а вроде бы воеводою. Он грамоте и языкам обучен. Да и силой, видать, Бог его не обидел. Анюта все плакала да причитала, когда из больничной палаты пришла. "Сколько, мол, годов его знаю, всегда считала старцем согбенным, а он еще ведь совсем не старый! Раньше ряса грудь и длани его могучие скрывала, а тут, в больничной палате, он одеяло с плеч скинул, так я, говорит, такой силищи прежде и не видывала. И на левом плече - старый шрам глубокий, похожий на полумесяц, видать, от меча или кинжала. То есть он и прежде не раз кровь за Родину проливал! И не может, говорит, Бог позволить, чтобы такой человек умер во цвете зрелости!" Так что этот монах - настоящий богатырь русский, про коих былины слагаются!
Стражник похвалил себя за терпение: таких подробностей ему еще никто не рассказывал! Из самой Анюты он не вытянул и десятка слов, девушка сразу же замкнулась, отвечала односложно и дерзко. Ерему он отпустил, чтобы не спугнуть, когда тот проговорился, что бывал в Туретчине. Степа решил вначале разузнать о купце как можно больше, чтобы затем прижать его покрепче, коль потребуется. Остальные же мужики из Ереминой дружины, включая бывших разбойников, оказались людьми недалекими или ненаблюдательными, и толку от разговоров с ними почти и не было. А сейчас стражник почувствовал, что он узнал нечто весьма важное, способное изменить весь дальнейший ход поисков, но пока не мог понять, что именно.
- А не жаловалась ли Анюта, будто за раненым отшельником не очень хороший уход? - нарочито озабоченным тоном спросил Степан.
- Да ты что, стражник, в своем уме? - чуть ли не презрительно отвечал Ванятка. - Напротив, она радовалась, что отца Серафима пользуют как нельзя лучше: и лекарь при нем находится неотлучно, и лежит он в палате с самого краю, у дальней стены, отгороженный от остальных страдальцев особой занавесью.
- Вот и хорошо, - удовлетворенно кивнул Степа и неожиданно слегка поменял тему: - А ваша Анюта, видать, девица боевая! Я ужо про нее наслушался. Где ж это, любопытно знать, деревенская девица воинскому искусству обучилась?
- Да у них в селе один лихой боец гостил, из поморской дружины. Он приболел вроде, от своих отстал. Так вот, Анюта за ним ухаживала какое-то время, а он ее в благодарность сражаться научил, чтобы, значит, злые люди не приставали. А потом этот дружинник на Оке-реке погиб, когда отход Еремы со товарищи с берега в лес прикрывал.
- Поморский дружинник? Знавал я их в свое время, - как можно равнодушнее произнес Степа. - А не слыхал случаем, как звали того погибшего дружинника?
- Кажется, Михась.
Степа вздрогнул, как от внезапного озноба, застыл неподвижно, глядя невидящим взглядом куда-то в пространство, затем низко опустил голову и некоторое время сидел молча, не в силах продолжать допрос.
- Что с тобой, стражник? - удивленно поинтересовался Ванятка.
- Друг мой погиб, - глухо вымолвил Степа. - Он мне жизнь спас.
Некоторое время Степа и Ванятка сидели, не произнося ни звука. Тишину летнего леса нарушало лишь щебетание птах да гудение мошек. И тут с дороги раздалась зычная команда старого сотника:
- Ополчение! Строиться!
Степа поднялся и, не оборачиваясь, зашагал к дороге, к своему коню.
* * *
Михась сидел под молодым дубком, прислонившись спиной и затылком к теплому шершавому стволу. Он был полностью расслаблен и просто отдыхал, рассеянно наблюдая, как двое бойцов их десятка, дежурившие сегодня по кухне, готовили на костре незамысловатый ужин. Лешие, как всегда, встали на самом краю, даже чуть в стороне от походного лагеря русского войска, обнесенного со всех сторон гуляй-городом - дощатыми щитами, установленными на телегах. По периметру бивуака леших расхаживал часовой в полном вооружении. Рядом с Михасем, также прислонившись к стволу дубка с другой стороны, дремал десятник Желток. Свободные от службы бойцы расположились на отдых прямо в траве, улегшись на конские попоны, положив под голову седла или чересседельные сумки. Но мушкеты и сабли были у всех под рукой.
Привычка в период походов и военных действий всегда иметь при себе оружие и контролировать его даже во сне вырабатывалась дружинниками с юности, с самого начала воинской службы в учебном отряде. Михасю почему-то вспомнилось, как он в Лесном Стане впервые заступил в караул. Поскольку караулом называется подразделение, назначенное для выполнения боевой задачи по охране и обороне военных и прочих объектов, то, естественно, им было выдано оружие и боеприпасы. Конечно, молодые дружинники не один месяц готовились к несению караульной службы, то есть выполнению первой в жизни боевой задачи. И они знали, что оружие нельзя выпускать из рук, даже тем, кто был в отдыхающей смене и, сморенный усталостью, спал на лавках в караульной избе. Именно этот важный элемент службы, наряду со знанием устава, правильности действий на посту и во время смены караула, будет особо проверяться старшими товарищами - разводящими, помощником начальника караула, да и самим начальником. Часа в три ночи, отстояв в очередной раз на посту и затем отсидев, как положено, в полной боевой готовности в бодрствующей смене, Михась наконец прилег на вожделенную скамью. Он очень сильно хотел спать. Но еще сильнее было желание не допустить ошибки, пройти испытание караулом достойно. Видать, не зря их постоянно настраивали, твердя о чрезвычайной важности караульной службы. "В карауле даже в мирное время вы находитесь в бою. А бой есть бой. По законам военного времени караульные начальники могут вас даже расстрелять без суда и следствия за малейшее неповиновение!" - сурово наставлял их старый леший, командир учебного десятка. И сквозь такой желанный, но чуткий сон Михась почувствовал, а впоследствии ему казалось - даже увидел сквозь сомкнутые веки, что к его скамье беззвучной тенью приблизился разводящий, бывший на два года старше и служивший, соответственно, не в учебном отряде первой ступени, а уже в отряде выпускном. Разводящий склонился над дружинником, который спал, обняв громоздкую фитильную аркебузу, именуемую по-русски самопалом, и попытался осторожно взять оружие из его рук.
Михась не обиделся, не разозлился. Он понимал, что это просто очередная тренировка и что без подобных, в том числе намного более суровых, тренировок просто немыслима служба а дружине особого назначения. Юный дружинник не стал ничего говорит. Его рука, прижимавшая аркебузу к груди находилась в очень удобном положении для последующи действий. Резко выпрямив локоть, он, даже не привстав и не подняв головы, с размаху врезал ребром ладони по запястью разводящего. Тот, еле слышно охнув от боли, буквально отлетел в сторону, а Михась вновь погрузился в честно заслуженный, но чуткий сон. Разводящий, естественно, тоже ничего не сказал и не обиделся. Только запястье у него наутро распухло, но старший дружинник выпускного учебного отряда, конечно же, не подавал виду, что испытывает хоть малейшую боль.
Это далекое, почти детское воспоминание вызвало на устах Михася чуть грустную улыбку. Уловив краем глаза какое-то движение слева, там, где за невысоким кустарником начинался лагерь русского войска, Михась повернул голову и увидел командира их маленького отряда, полусотника Разика, который ходил на доклад к начальству, а теперь возвращался в расположение.
Естественно, во время походов и боевых действии дружинники не уделяли особого внимания предписанной уставом внешней формальной стороне взаимоотношений военнослужащих, то есть приветствию командира отданием чести по стойке "смирно", приближению к старшему по званию строевым шагом и тому подобным вещам. Но Михась, которого в Лесном Стане прозвали "уставным дружинником", все же поднялся при приближении полусотника, автоматически поправил обмундирование и амуницию.
Разик подошел к Михасю, буркнул: "Вольно!" - и присел на его место, также прислонившись спиной к дубку.
- Садись. Что встал? - чуть ворчливо произнес полусотник, жестом предлагая Михасю расположиться рядом с ним, и толкнул локтем Желтка: - Хорош дрыхнуть, боец!
По недовольному тону друга Михась догадался, что его поход к начальству вряд ли можно было назвать удачным.
Разбуженный Желток открыл глаза, зевнул, потянулся и одним легким стремительным движением вскочил на ноги.
- Десятник Желток к бою готов! - шутливо отрапортовал он. - Каков приказ царя и отечества?
- Присядь, не отсвечивай! - оборвал его Разик.
- Ну вот, то встань, то сядь! - деланно обиженным голосом воскликнул Желток, опускаясь на траву рядом с друзьями. - Говорила мне матушка, не поступай, сынок, в ратную службу, там все люди грубые и жестокие.
Разик, никак не отреагировав на обычное балагурство Желтка, подробно поведал импровизированному военному совету о своем докладе, сделанном в разрядном шатре русского войска, по-иноземному именуемом походным штабом, и о полученных там указаниях: