"Ага, есть там кто-то! Определенно есть, гадом буду! – взволнованно известил внутренний голос. – Вон, из-за молоденькой елки торчит светлая палка, наверняка приклад ружья. А это еще что такое высовывается из-за ствола березы? Не иначе как лохматая медвежья шапка, в каких так любят щеголять шведские гвардейцы… Гвардия? Почему бы и нет? Чтобы захватить в плен самого русского царя – незазорно и гвардию задействовать… Может, махнуть вниз по холму, прямо к мызе? Нет, не стоит: можно ненароком угодить под огонь своих же гаубиц. Да и снег еще очень глубокий лежит на склоне, увязнем в нем запросто…" Когда конный отряд объезжал этот "церковный хуторок", в одном из сараев кто-то приглушенно чихнул, в другом – настороженно всхрапнула лошадь, после чего Егор многозначительно подмигнул Муртазе.
Этот чих – совершенно нечаянно – оказался сигналом к началу активных боевых действий: из-за горизонта показался край зимнего, розово-малинового солнца, со стороны Эрестфера раздались приглушенные разрывы гранат…
Егор резко взмахнул рукой и, пришпорив своего коня, устремился прочь от кирхи – по старым следам, громко прокричав – чисто на всякий случай:
– Уходим! Засада! Уходим!
За его спиной загремело: это татары и башкиры дисциплинированно и целенаправленно забрасывали гранатами "церковный хуторок".
Из леса – наперерез русскому отряду – стали поспешно выдвигаться шведские усатые гренадеры с длинными ружьями наперевес. Пока шведы не стреляли, видимо имели четкий и однозначный приказ: брать живьем российского царя и всех его приближенных.
"Это нам очень даже на руку, братец! – подбодрил оптимистичный внутренний голос. – Тогда-то точно – прорвемся!"
Егор на скаку выхватил из кармана гранату, с силой провел по рукаву своего камзола кончиком короткого фитиля, услышав характерный треск – от загоревшегося огонька, – метнул гранату в ряды приближающегося противника, поскакал, постоянно пришпоривая своего коня, вниз с холма – по натоптанной ранее тропе – к расположению батальона Елисеева…
Сзади раздался громкий и отчаянный визг, Егор удивленно обернулся, выяснилось, что с холма он скачет в гордом одиночестве: Муртаза отважно, не раздумывая ни единой секунды, направил всех своих всадников на грозных шведских гвардейцев, вышедших из леса.
"Поганая штука – ощущать себя последним трусом! – ехидно и насмешливо заявил внутренний голос. – Может, стоит вытащить шпагу из ножен и, развернув коня на сто восемьдесят градусов, честно броситься – в кровавую и отчаянную рубку? Нет, братец, не стоит так рисковать! Ты же нынче у нас – великий и гениальный полководец, генерал-майор, скоро – Бог даст – станешь фельдмаршалом, негоже тебе, такому важному и заслуженному, шпагой махать…"
Грязно выругавшись, Егор снова пришпорил коня…
В следующий раз он обернулся уже минут через двенадцать-пятнадцать, когда до батальона Елисеева, судя по громким залпам полевых мортир и гаубиц (шведские пушки тоже отвечали!), было уже рукой подать. С холма, значительно отстав от Егора, спускались две группы: впереди – маленькая, состоящая только из трех верховых на низеньких лошадках, за ней компактно скакали еще около двадцати всадников – на конях высоких и голенастых.
"Вот так оно: почти все башкиры и татары честно полегли в кровавом бою! – понял Егор. – А шведские драгуны и кирасиры, наверно, прятались в сараях и амбарах. Ну, герцог фон Круи, змей подколодный! Доберусь я до тебя, засранца венского! С живого спущу шкуру…"
Возле густого ракитника Егор торопливо слез с коня, сильно стегнул его ногайкой, заставляя скакать дальше, сам же влез в кусты, вытащив из-за пояса пистолет, лег за высоким бело-сиреневым сугробом – рядом с молоденьким поручиком, громко отдал приказ:
– Пропускаем трех наших, только после этого открываем огонь! Необходимо взять языка! Поэтому по шведским офицерам не стрелять, только по их лошадям!
Взятый в плен шведский лейтенант однозначно подтвердил: да, возле кирхи ждали самого русского царя Петра, да, сигнал об этом поступил от цезарского герцога фон Круи. Лейтенант сам читал письмо герцога, доставленное голубиной почтой. Причем швед утверждал, что это послание было написано на английском языке.
– Интересное дело! – пробормотал себе под нос Егор. – А Бровкин Алешка уверял, что фон Круи знает только немецкий! Запутка на запутке…
А жаркий бой тем временем продолжался: Дикий полк, пройдя горящую мызу Эрестфер насквозь, словно острый нож сквозь свежее сливочное масло, развернулся и ушел на север, восточный и западный батальоны снова возобновили беглый артиллерийский огонь, а через некоторое время вся мыза превратилась в единый гигантский костер. Егор даже успел лично поучаствовать – в качестве бомбардира-наводчика – в пушечной стрельбе…
Еще через двадцать минут со стороны реки Ая высоко в небо взвились цветные китайские фейерверки.
– Все, прекратить огонь! – скомандовал Егор. – Отходим! Пушки впереди, пехота прикрывает! Ружья на марше держать заряженными!
Выйдя на пологий берег, они, неожиданно для себя, увидели хвост шведской колонны, спешно уходившей по толстому льду вверх по течению реки.
– Эх, ускользнули, черти скользкие! – непритворно огорчился батальонный командир Елисеев. – Стали шведы уходить от черкесов, татар и башкир Исмаила-оглы, налетели на пушки Голицына, но, молодцы, очень быстро сориентировались: решили отходить к Юрьеву по речному льду…
– Не расстраивайся, Ильюшка! – посоветовал Егор. – И так знатно мы побили шведов! Я думаю, что только убитых – тысячи полторы будет, если не больше…
От берегов Аи отходили быстро, изо всех оставшихся сил, поэтому до места, отведенного для общего сбора, где всех уже ждала горячая пища, а раненых – милосердные сестры, подошли уже к обеденному часу.
Загадочно улыбающийся сотник Федонин помог Егору слезть с коня, невозмутимо доложил:
– Взяли мы, батька, того генерала шведского, который прозывается Шлиппенбахом! Спеленали голубчика! Важный такой, сердитый, все ругается – по-своему… Только один убитый в моем отряде да четверо раненых.
– В Пскове получишь за этот подвиг от меня две тысячи рублей! – пообещал Егор. – Сам разделишь на всех своих, если, конечно, сочтешь нужным…
Федонин сперва обрадовался, даже веселую песенку затянул – на башкирском языке, но потом, узнав, что в бою около кирхи погибли более сорока его соплеменников, тут же сильно расстроился и загрустил, запев что-то печальное и тоскливое – до полной невозможности…
Всего диверсионный отряд потерял двести одиннадцать человек убитыми, да ранеными – почти в два с половиной раза больше.
Узнав о таких больших потерях, Елисеев, наконец, прозрел:
– Шведские пушки находились в полной боевой готовности, а не зимовали в амбарах! Хорошо еще, что они были развернуты к реке… Получается, что шведы знали обо всех воинских планах герцога фон Круи? Предательство! Просто здорово, что мы дружно ударили с флангов, а Дикий полк наскочил на них с тыла. Иначе нам пришлось бы совсем несладко…
– Все равно, полная и окончательная виктория! – торжественно объявил полковник Голицын и спросил у Егора: – Александр Данилович, а почему ты не допрашиваешь плененного Шлиппенбаха? И вообще, что мы с ним делать-то будем?
– Да обменяем, наверное…
– На кого обменяем? – изумился Федор.
– А вот это, братец, государственная тайна! – назидательно и таинственно поднял вверх указательный палец Егор…
В Пскове его ждала неприятная новость: сбежал герцог фон Круи, исчез, испарился, растворился в воздухе – без малейшего следа…
– Извини, командир! – неуклюже оправдывался Алешка Бровкин, голова которого была плотно обмотана льняной тканью. – Сам не знаю, как это получилось! Он все притворялся совершенно беспомощным, и стакана с вином сам якобы не мог поднять… Ночью застонал, мол, стало очень плохо. Попил квасу, попросил покурить. Я его усадил на кровати, сам же полез в тумбочку – за трубками и табаком. Тут он мне и вмазал крепко – медным подсвечником прямо по затылку… Очнулся я уже только под утро, а герцог пропал бесследно. Искали тщательно, да где там, так и не нашли…
– Ладно, маркиз, не кручинься! – утешал друга Егор. – И на старуху бывает проруха! В следующий раз будешь осторожнее и внимательнее…
Петр же полностью оправился от своей "болезни", был бодр и весел, без устали нахваливал Егора. Потом вызвал в свою комнату думного дьяка Чердынцева и принялся диктовать ему многочисленные письма – государям и правителям стран Северной антишведской коалиции, – в которых подробно описывал результаты (слегка их преувеличивая) осуществленной диверсии, просил новых ружей, пушек и денег…
– Польша, Саксония, Дания, Норвегия, Курляндия, – старательно перечислял царь адресатов. – Алексашка, никого я не забыл?
– А где же – король шведский?
– Карлус? – искренне удивился Петр. – Он-то здесь при чем, с какого такого бока? Ему-то уже наверняка все доложили…
Егор довольно улыбнулся и заговорщицки подмигнул царю:
– Мин херц, Карл Двенадцатый очень любит – с самых своих младых лет – генерала Шлиппенбаха. Более того, относится к нему очень тепло: ну, как ты, например, к Никите Зотову или – к генералу фон Зоммеру… Понимаешь ход моих мыслей?
– Нет, как-то – не очень! – честно признался царь и попросил: – Поясни, пожалуйста, охранитель!
– Все очень даже просто, государь! Раз Карлусу этот Шлиппенбах так дорог, то он, естественно, захочет вызволить любимого генерала из русского плена. Надо этим воспользоваться! Предложим шведам обменять Шлиппенбаха – на одну известную тебе юную ливонскую красавицу. Конечно же, надо как-то достоверно объяснить такое наше неожиданное предложение… Например, скажем, что эта смазливая девчонка очень приглянулась Алешке Бровкину, маркизу де Бровки – то бишь. Тем более что маркиз-то у нас – насквозь неженатый! Вот на тебя, мин херц, якобы и нашел невинный каприз: осчастливить своего верного и надежного сподвижника… Не, понятное дело, что для полной достоверности надо будет еще и денег попросить – тысяч двадцать-тридцать гульденов…
Царь эту идею полностью одобрил, покраснел, как последний мальчишка, обрадовался возможной перспективе устроить свою личную жизнь – похоже, даже больше, чем состоявшейся воинской виктории…
На следующее утро карета с Алешкой Бровкиным, сопровождаемая десятком бравых драгун, выехала по направлению к Дерпту. Драгуны были снабжены короткими пиками, на которых трепетали на ветру длинные белые ленты, во внутреннем кармане камзола маркиза лежало письмо Петра, адресованное его шведскому коллеге по нелегкой руководящей "профессии"…
– Здесь, в Пскове, и подождем шведский ответ! – решил Петр. – Никуда эта Москва от нас не денется! Тем более что там князь-кесарь Ромодановский оставлен на хозяйстве, а с ним – не забалуешь…
Ожидая возвращения своего полномочного посла, Петр времени зазря терять не стал: организовал на берегу Псковского озера серьезную корабельную верфь, велел заложить крутобокий двухмачтовый ял, оснащенный десятью пушками. Царь, самолично взяв в руки топор, дневал и ночевал на верфи, раздавая крепкие зуботычины и не менее крепкие подзатыльники своим старательным, но неумелым помощникам.
Алешка вернулся в Псков уже через две недели: гораздо раньше, чем его ожидали увидеть. Покачиваясь от усталости, доложил:
– Шведский Карлус получил твое письмо, государь! Готов встретиться с русскими доверенными лицами, обсудить все детали предстоящего обмена…
Петр недовольно скривился:
– Это что же получается? Надо новое посольство отправлять в шведский Стокгольм? Это же сколько времени пройдет…
– Не надо, Петр Алексеевич, в Стокгольм! – неожиданно огорошил всех маркиз Алешка. – Карлус сейчас сидит на Митаве…
– Как – на Митаве, откуда он там взялся? – опешил Егор.
Бровкин расстроенно нахмурился и объявил:
– Запаздывают важные новости, зело запаздывают! Шведский львенок, он тоже не дремлет. Мы решили провести диверсию под Дерптом, а он – под датской столицей… С огромным флотом (взявши в денежную аренду английские и голландские суда) появился Карлус – три недели назад – перед древними фортами Копенгагена и нагло потребовал сдачи города. Христиан – государь датский, честно вступил со шведами в соответствующие переговоры. Карлус же – коварно и вероломно – высадил двадцать тысяч пехоты в тылу у датской армии… Еще через два дня Дания признала свое полное поражение и вышла из войны. А Карл Двенадцатый сел на трехмачтовый фрегат и отбыл на Митаву. Зачем? Извини, государь, о том мне неведомо… Вот его послание, доставленное гонцами в Дерпт, зачти…
Письмо Карла даже не было помещено в конверт: обычный пергаментный свиток, небрежно запечатанный овальной сургучной печатью нежно-пурпурного цвета.
Петр столовым ножом аккуратно вырезал печать, развернул свиток, наскоро пробежал текст глазами, широко и довольно улыбнулся, прочел более внимательно, восхищенно похмыкав, протянул пергамент Егору:
– Посмотри на это, охранитель! Прочти, а потом поделись своими впечатлениями.
Судя по всему, письмо писал (на жуткой смеси немецкого и голландского языков) сам Карл Двенадцатый – лично: многочисленные грамматические и стилистические ошибки, причудливые кляксы, разбросанные здесь и там – по всему пергаментному листу…
"Как будто рукой Петра Алексеевича начертано! – тут же высказался наблюдательный внутренний голос. – Почерк пляшет – во все стороны, ошибки – характерные… Разве что у этого шведского Карлуса клякс будет гораздо поболе. Но он и помоложе будет нашего царя, если уж на то пошло…"
А вот сам текст письма откровенно поражал: в нем Карл называл Петра своим "братом – по утехам воинским…", "одним из немногих, помнящих, что есть такое – дух рыцарства…", сожалел, что "время военное препятствует их личной встрече – вне поля бранного…" цветасто восторгался дерзостью и наглостью вылазки при мызе Эрестфер… Если отбросить всю эту романтическую шелуху, суть предложений шведского короля сводилась к следующему: он полностью был готов на обмен заслуженного и славного генерала Шлиппенбаха на смазливую ливонскую девчонку и толстый мешок с гульденами. Более того, Карл давал свое честное королевское слово, что в случае доставки вышеозначенного генерала на Митаву он тут же выдаст доверенным лицам царя Петра грамоту, разрешающую вывоз в Россию юной девицы Марты Скавронской, но – только в случае ее (Марты) добровольного согласия на то.
Егор протянул пергамент Бровкину, после чего раздумчиво высказал свое мнение:
– Предлагаю, мин херц, поверить этому Карлусу! Мы с Алешкой, прихватив с собой генерала Шлиппенбаха, съездим на Митаву, поговорим с королем шведским, получим обещанную грамоту, проедемся до Мариенбурга, девицу заберем… Да без всяких вопросов! Как раз уже май месяц будет заканчиваться. Я говорю в том смысле, что к этому времени как раз начнется и веселая охота за командором Лешертом. Только уж ты, государь, не проводи все это время в ожидании трепетном да в делах корабельных, милых твоему сердцу…
Петр – от нешуточной обиды – даже громко пукнул и выдал гневливую тираду:
– Ты что же, охранитель долбаный, за ребенка малого и неразумного держишь меня? За мальчишку нежного, который из-за женской юбки забудет о государственных делах? На плаху захотел – вместе с красавицей женой и детишками малыми? Я же тебя, мерзавца, в мелкий порошок сотру…
– Мин херц, прости! Я, честное слово, не хотел тебя обидеть!
– Пархатый серый волк – "мин херц" тебе! – желчно заявил царь, после чего неожиданно успокоился и перешел на сугубо деловой тон: – Все я помню! И за доставкой осадной артиллерии присмотрю, и за переброской дивизий в Новгород и Псков – на постоянные квартиры… Что там еще? Андрюшка Соколов с Александровским полком в июле месяце должен подойти к ладожской деревне Назия? Подойдет, не сомневайся! Жена у тебя, Данилыч, должна рожать? Присмотрю… Все, завтра же, оглоеды, выезжайте на Митаву! Я сказал…
В честь последних и значимых успехов, охранная служба Егора была официально (царским Указом) переименована в – Службу Внутренней Стражи…
Митава – в первой декаде нежного апреля месяца, господа мои, это что-то совершенно незабываемое и прекрасное! Особенно если вся зима выдалась, в целом, теплой… Егор и в прошлой своей жизни – в двадцать первом веке – не уставал бесконечно удивляться: почему весна в Прибалтике и южной Финляндии приходит на три-четыре недели раньше, чем в питерских шестисоточных садоводствах?
Температура окружающего воздуха днем находилась на уровне плюс пятнадцати, ночью – не ниже плюс семи-восьми градусов. Вовсю уже цвели крыжовник и смородина, на яблонях набухали крупные плодовые почки…
– Странно все это! – ударился в заумные рассуждения Алешка Бровкин. – Все эти народы прибалтийские вечно ходили под кем-то: под поляками, под рыцарями германскими и тевтонскими, под нами, теперь вот – под шведами. Никогда даже и не пытались толком защищаться… А посмотри, командир, как чисто и приятно вокруг! Красиво, даже навозом совсем не пахнет, хотя и коров, и лошадей вокруг много… Чудеса, да и только!
В самой Митаве их встретили достаточно приветливо: разместив в восточном крыле дворца Курляндского герцога, предоставив достойную обслугу и охрану. Генерал Шлиппенбах, которого никто больше и не удерживал, также остался в восточном крыле, так объяснив этот свой странный поступок:
– Я же давал честное слово офицерское! Пока вы, сэр Александэр, с моим славным королем Карлом окончательно не договорились обо всем, я только лишь покорный и безропотный пленник.
– Все мужчины еще позавчера уехали на медвежью охоту! – сообщила при приватной беседе Курляндская герцогиня – очень стройная и бесконечно грустная молодая женщина, с плохо скрытым интересом посматривая на широкоплечего Бровкина. – А у нас, господа высокородные, очень уж страшно стало в последнее время! По ночам на приморских болотах и дюнах воют и смеются – мерзкими и гадкими голосами – страшные вурдалаки… И некому защитить хрупкую и слабую женщину…
– Мадам, я почту за немалую честь: сразить всех этих наглых монстров – своей острой шпагой! – неожиданно заявил маркиз Алешка, пораженный в самое сердце изысканно-печальным образом молоденькой и пикантно-рыженькой герцогини.
И мало того, что заявил, так еще и выполнил! Ночью, взяв с собой двух опытных охранных сотрудников, Бровкин на балтийской косе выследил и лично застрелил странное существо: моржовая морда – с длинными белоснежными клыками, человеческое тело, ноги – сросшиеся в ступнях в единую длинную и широкую ласту.