У Егора в голове неожиданно проснулось чувство опасности, тоненько и настороженно заканючило – хлипким весенним комариком: "Герцог так говорит, как будто уже сам – неоднократно – побывал на этом холме, мол: все оттуда видно – как на ладони, около кирхи есть многочисленные хозяйственные постройки… Опять же, всего семьдесят бойцов – не маловато ли для надежной царской охраны? А еще эти почтовые голуби, мать их голубиную! Не нравится мне все это, не нравится…"
Данное рабочее совещание завершилось тем, что план герцога фон Круи был безоговорочно принят и высочайше утвержден.
– Вот, Алексашка, сучий потрох, учись! – назидательно усмехнулся Петр. – А то, понимаешь, возомнил о себе – не пойми что…
– Учусь, мин херц, старательно и безропотно так – учусь! – извинительно и покаянно пробормотал Егор…
Ночью в дверь комнаты, где они ночевали с Петром, несильно поскреблись, потом раздался чуть слышный условный стук – подушечками пальцев.
"Алешка Бровкин стучится! – понял Егор. – Кому еще два надежных преображенца разрешили бы в такое время барабанить в царскую дверь?"
Егор, стараясь не разбудить Петра, прокрался к двери, осторожно отомкнул чугунный засов, через узкую щель ловко просочился в коридор, крепко подхватив Бровкина под локоть, мимо замерших по стойке "смирно" солдат проследовал в дальний угол коридора, где на узком подоконнике неярко горел короткий свечной огрызок, вставленный в неуклюжий самодельный подсвечник, спросил недовольным и свистящим шепотом:
– Ну, чего случилось, маркиз?
– У герцога голуби улетели! – емко и дисциплинированно сообщил Алешка. – Все четыре штуки… Я на улицу выходил ненадолго – выкурить трубочку-другую. Посидел на лавочке, покурил, горячего сбитня купил у уличного торговца, выхлебал. Возвращаюсь, а этот фон Круи – чуть не плачет от расстройства. Мол, когда кормил птичек, то случайно забыл дверцу закрыть, потом стало жарко – очень уж натоплено у нас в комнате (это правда, очень жарко!) – он окошко и приоткрыл… А сам вышел ненадолго в коридор. Потом, мол, возвращается, а сизарей-то и нет, улетели уже. Все улетели – в окошко… Что это значит, командир, а?
Егор сонно и неопределенно передернул плечами:
– Может, и совсем ничего не значит, а может – и очень многое. Так сразу и не понять… Но рисковать нельзя – при любом раскладе! Ладно, к мызе Эрестфер мы будем выдвигаться только послезавтра утром, так что времени у нас с тобой – с немалым избытком… Так, завтра после обеда, когда Петр Алексеевич наверняка захочет немного отдохнуть – уж я постараюсь, – встречаемся за дальней крепостной башней, за той, которая такая толстая, смешная… Доктора Жабо обязательно захвати с собой, поговорим предметно и серьезно, – после короткой паузы добавил: – Не имеем мы права рисковать…
На следующий день, во время обеда, Егор вел себя очень весело и непринужденно: много и беспрестанно шутил, рассказывал свежие соленые анекдоты, охотно пел матерные частушки и даже – плясал трепака, ловко отбивая такт – деревянными ложками об собственную коленку. А главное, в промежутках между этими важными мероприятиями, он провозглашал заковыристые и заздравные тосты – один за другим…
Часа через полтора Петр очень сильно захмелел, тяжело поднялся из-за стола и, предварительно погрозив Егору пальцем, заявил:
– Сволочь ты порядочная, Алексашка, гад законченный! Вот – напоил меня… Зачем, спрашивается? Ладно, пойду я посплю часок-другой. А вы веселитесь, веселитесь, други мои…
Еще через сорок минут Егор встретился с Бровкиным и Карлом Жабо, изложил им свой нехитрый план.
– Даже не знаю, что и сказать, командир! – задумчиво покачал головой Алешка. – Не, я все исполню, что ты велишь, не сомневайся… Но вдруг ошибаешься?
– Не имеем мы право рисковать жизнью и здоровьем Петра Алексеевича! – в очередной раз повторил Егор. – Причем не только жизнью, а возможно, что и свободой… В любом случае, хуже не будет!
Пожилой же француз ничего говорить не стал, только понятливо кивнул головой, что означало одно: предложенный план он полностью одобряет и свою персональную задачу понял досконально…
Ранним тихим утром военная колонна, наконец, тронулась в путь. Впереди следовал Дикий полк – во главе с бородатым и злым полковником Исмаилом-оглы, потом – половина Петровского полка, та, что на санях, за ней – пешая половина, далее – возки с царем, его соратниками и милосердными сестрами, следом – сани с легкими мортирами, боеприпасами и продовольствием. Замыкали колонну три сотни башкир и татар, которыми командовал пожилой и внешне очень медлительный башкир (неизвестного звания), по прозванию – Федонин.
Погода стояла облачная, но безветренная, шел легкий, мелкий и редкий снег, температура воздуха держалась на уровне минус двух-трех градусов. Просто идеальные условия для дальнего похода… За световой день они прошли, старательно огибая Чудское озеро с юга, порядка сорока верст, встали на ночлег, окружив со всех сторон небольшую березовую рощу. Бодро застучали солдатские топоры, тут и там загорелись яркие и жаркие костры.
– Приказываю всем офицерам и полковникам: в походе вкушать пищу только из общих котлов! – пафосно и важно велел царь, которому все происходящее безумно нравилось, после чего попросил Егора: – Алексашка, принеси-ка кулеша солдатского – мне и герцогу! Быстро давай, лентяй, шустрей передвигай своими копытами…
Егор, взяв у повара Антошки, временно оставшегося без работы, две глубокие серебряные миски, отправился к ближайшему костру.
"А этот каприз Петра Алексеевича – совсем даже и кстати! – обрадовался легкомысленный внутренний голос. – Царская вода – на нашу скромную мельницу, образно выражаясь…"
Кулеш со свежайшей солониной был по-настоящему хорош: горяч, духовит, наварист…
На четвертую ночную стоянку – после выхода из Пскова – воинская диверсионная бригада остановилась в чистом поле, скупо изрезанном сточными (в нормальном понимании этого слова) широкими канавами, вдоль которых рос густой кустарник, который уже через двадцать минут весь был вырублен – на топливо для костров. Герцог фон Круи, мельком заглянув в карту (Егор любезно подсветил ему пламенем спички – "конструкции" Брюса-Меньшикова) и знобливо передернув своими сутулыми плечами, довольно известил:
– Вот, знатные господа мои! До хутора Эйво, а значит, и до реки Ая, осталось всего пятнадцать-семнадцать русских верст, что просто отлично. Завтра последнюю часть пути пройдем уже без всякой спешки, чтобы люди и лошади не устали чрезмерно – перед грядущим боем…
– Алексашка, кулеша расстарайся! – уже привычно скомандовал Петр.
У ближайшего солдатского костра Егору от души начерпали пшеничного кулеша, щедро сдобренного мелко нарезанными кубиками солонины. Надев рукавицы – чтобы ненароком не обжечься, он, осторожно подхватив миски за края, отошел от костра метров на двадцать пять, остановился, аккуратно поставил миски на плоский камень, достал из кармана камзола (на густом волчьем меху) маленький фаянсовый флакончик. Бдительно оглядевшись по сторонам (пусть и в полной темноте), Егор зубами вытащи из флакона хорошо притертую деревянную пробку, влил в миски немного вязкой жидкости: в правую – побольше, в левую – поменьше, вставил пробку обратно в горлышко флакона, убрал фарфоровую емкость в карман камзола, из другого кармана достал серебряную ложку, тщательно перемешал ею кулеш в обеих мисках, отбросил ложку далеко в сторону…
"Левая миска – для царя, правая – для высокородного герцога! – еще раз въедливо напомнил внутренний голос. – Смотри, дурилка картонная, не перепутай!"
– Хорошее сегодня получилось варево, сытное! – довольно похвалил царь, с отменным аппетитом поглощая нехитрую солдатскую пищу.
– Очень вкусно! – кисло и неуверенно подтвердил герцог, с плохо скрытым отвращением глотая кулеш…
Следующим утром в лагере неожиданно обнаружилось два десятка заболевших: частый и кровавый понос, болезненная рвота, сильнейшая слабость, постоянная головная боль. Естественно, среди хворых оказались и царь, и герцог фон Круи…
"Остальные-то ребята, которым Алешка Бровкин вчера в кашу незаметно добавил хитрой микстуры доктора Жабо, совершенно и ни при чем! Жалко их… – ударился в философские рассуждения сентиментальный внутренний голос. – Но достоверность в нашем деле очень уж важна! Без элементарной достоверности любая – пусть даже и самая гениальная задумка – не стоит и понюшки нюхательного табака…"
Карл Жабо, внимательно осмотрев больных, важно объявил:
– Очень сильное пищевое отравление, государь! Виновата во всем, скорее всего, несвежая псковская солонина. Я, конечно же, выдам заболевшим укрепляющие настои и пилюли. Но, чтобы не было осложнений, необходимо всех скорбных животами срочно отправить обратно в Псков. Им сейчас нужна свежая молочная пища – на протяжении месяца… Где же взять парное молоко и нежирный творог в чистом поле? Прошу, государь, не спорить со мной! Извольте следовать в Псков! Хмельное? Полностью исключено! До полного и окончательного выздоровления…
Вообще-то, так разговаривать с Петром – в обычной и повседневной обстановке – было очень даже чревато и небезопасно: мог разгневаться, пойти наперекор всем и всему, в том числе – и элементарному здравому смыслу – при принятии своих решений… Но сейчас царь был очень слаб и аморфен: только безвольно и обреченно махнул рукой, после чего равнодушно согласился с французом:
– Ладно, увозите в свой Псков, морды! – скупым жестом подозвал к себе Егора: – Ты, Алексашка, ужо не ударь лицом в грязь! Хотя и трудно тебе придется – без фон Круи…
– Это точно, герцог-то наш – голова! – почти искренне согласился Егор и уверенно пообещал Петру: – Не ударим, мин херц, не сомневайся!
Герцог же, которому досталось больше других коварной и злой французской микстуры, только зло мычал и недовольно мотал головой…
Возки с заболевшими воинами, в каждом из которых находилось и по одной милосердной сестре (в царском расположился сам Карл Жабо, в герцогском – вместо милосердной сестрички – Алешка Бровкин), в сопровождении сотни Дикого полка, тронулись на юго-восток…
Перед тем как залезть в замыкающий возок, где располагались хворые солдаты, милосердная сестра Антонина – княжна Буйносова – недовольно и по-свойски поведала Егору:
– Вот, думали, что будем ухаживать за ранеными благородными офицерами, тем самым – женихов искать себе… А приходится – горшки подставлять под задницы солдатские! Амбре вдыхать – незабываемое…
Как только госпитально-больничный караван скрылся из виду, Егор тут же созвал всех полковых, батальонных и сотенных командиров, разложил на плоском камне (том самом, на который ночью ставил серебряные миски с кулешом, добавляя в них вязкую жидкость) карту и сообщил – неожиданно для всех:
– Господа офицеры, старая диспозиция, разработанная славным герцогом фон Круи, полностью отменяется! Прошу внимательно выслушать новую! Готовы? Тогда – излагаю… Первое, к хутору Эйво подходят только два батальона Петровского полка – с десятью полевыми мортирами, там же располагается и командный пункт – с полковником Федором Голицыным во главе.
– Слушаюсь, господин генерал-майор! – польщенно вытянулся в струнку Федор.
По-приятельски улыбнувшись Голицыну, Егор продолжил:
– Эти батальоны и артиллерия через Аю не переходят, занимают позиции сугубо вдоль речного берега! При этом – немного шумят, пусть даже разожгут и несколько костров. Но солдатам тропы – к мызе Эрестфер – натаптывать старательно, всю ночь напролет, и даже все утро – вплоть до начала боя… При первых же взрывах и выстрелах – вернуться на наш берег, залечь в кустах – с ружьями на изготовку. Далее, два других батальона – с десятком пушек при каждом – ночью скрытно переходят через Аю: один – в двух верстах ниже по течению реки – относительно хутора Эйво, другой – в двух верстах выше по ее течению… Пока все ясно? Временные ночные стоянки батальонов – вот и вот! – ткнул острием своей шпаги, протыкая бумагу насквозь, в точки на карте. – Ночью – также старательно протаптывать тропы к Эрестеру! То есть получается, что пушки будут располагаться и с востока от мызы, и с запада… Теперь по Дикому полку. Полковник Исмаил-оглы!
– Здесь я, батька!
– Твой полк ночью, по снежной целине, обходит мызу с севера и занимает позиции вот здесь…
– Понятно, батька-генерал, исполним!
– Перехожу к главному! – Егор со звоном забросил шпагу в ножны. – За час до рассвета, Исмаил-оглы, посылаешь от своих позиций четыре десятка бойцов-ползунов, у каждого из которых должно быть при себе по три ручные гранаты. Ползуны обязаны совершенно незаметно и бесшумно подобраться вплотную к Эрестферу. Сейчас погода стоит ясная, безоблачная, поэтому, как только краюшек солнца показался из-за горизонта, так пусть ползуны и гранаты начинают метать…
"Даже если там и подготовлена коварная ловушка, то все равно шведы не будут ждать крепкого удара с севера!" – одобрил внутренний голос.
– Мои ребята, батька, совсем незаметно подберутся! – истово заверил Исмаил-оглы. – Совсем тихо, как волки степные…
Егор достал из внутреннего кармана камзола плоскую кожаную флягу, отщелкнул крышку, промочил горло двумя добрыми глотками крепкой медовухи и приступил к изложению завершающей части диспозиции, скупо размахивая флягой – словно короткой дирижерской палочкой:
– Как только отгремели взрывы гранат, западный и восточный батальоны, дав ползунам две минуты на отход, начинают прицельно палить из пушек по строениям и домам мызы. Первый залп – зажигательными гранатами, второй – картечными. Далее – так и чередовать… После десятого залпа стрельбу временно прекратить! После этого в атаку бросается Дикий полк, бешено и старательно визжа…
– Уж так будем визжать, батька, что шведы сдохнут от страха! – пообещал непосредственный и искренний Исмаил Оглы.
– Верю! – скупо и одобрительно усмехнулся Егор и поднял вверх руку, призывая всех к полной тишине. – Шведы в панике отступают к югу, на лед Аи. Здесь их встречает пушечный и ружейный огонь батальонов Федора Голицына. Дикий полк разворачивается и отходит на север. Снова начинают работать пушки восточного и западного батальонов… Дали по десять полновесных залпов и замолчали. Снова в атаку идет Дикий полк… Федор!
– Слушаю, господин генерал-майор! – дисциплинированно откликнулся Голицын.
– Как только поймешь, что достигнута полная и безоговорочная виктория, тут же даешь пушкарям команду: дать залп гранатами с китайской начинкой… Всем остальным: увидали в небе "потешные огни", все – бой окончен, общий и окончательный отход! Встречаемся на этом же месте, делаем краткий привал, перевязываем раненых, единой колонной дружно отходим на Псков… Да, здесь сегодня надо будет оставить с десяток пожилых и хилых солдат: пусть готовят горячую пищу – к возвращению боевых частей. И сестры милосердные пусть тоже здесь прохлаждаются, незачем их тащить с собой – в кровавую мясорубку…
Когда совещание было закончено, а все офицеры и сотники отправились поднимать свои подразделения на дневной марш, Федор Голицын озабоченно спросил:
– А ты-то, Александр Данилович, где будешь?
– Сперва пойду с восточным батальоном, а потом – уже перед самым рассветом – отъеду с башкирами Федонина на тот высокий холм, где стоит кирха. Осмотрюсь там немного, вдруг и интересное чего там сыщется…
Егор подозвал к себе Федонина – командира трех башкиро-татарских конных сотен, поинтересовался:
– А ты, любезный, в каком звании воинском состоишь-то у нас?
– Сотник я, батька генерал! – невозмутимо ответил башкир.
– Вот какой приказ тебе будет, сотник! Со мной оставишь пятьдесят своих всадников. С остальными ночью пойдешь вот сюда, – Егор пальцем указал на карту, где был изображен перекресток двух дорог, спросил строго: – Найдешь это место?
– Где на этой бумаге солнце восходит? – раздумчиво спросил Федонин.
Егор показал.
Подумав с минуту, башкир уверенно кивнул головой:
– Найду, батька генерал! Ведь эта дорога – идет от нашей мызы? А по той другой – можно доехать до самого города Юрьева?
– Верно!
– Что мы там должны свершить?
Егор объяснил – максимально доходчиво:
– Первым делом, спрячьтесь тщательно – со всех сторон от перекрестка. В лесу, например, в придорожных кустах… Если там нет деревьев и кустов, то заройтесь в снег. Ну, не мне тебя учить! Спрятались и ждете, пока на дороге – на той, что идет от мызы, – не появится нужная карета… Понимаешь, нужна не любая карета, а та, которую будут сопровождать шведские драгуны. Причем тех драгун должно быть не менее двух десятков… Так вот, всех этих драгун необходимо перебить безжалостно, а тех, кого найдете в самой карете, надо взять в плен, не ранив и не покалечив при этом. Понимаешь меня, сотник?
– Понимаю, батька генерал! Все выполню! – меланхолично и беззаботно пообещал башкир…
Глава восьмая
Карл Двенадцатый, балтийское чудо-юдо и неравноценный обмен
Чуть засерело, на восточном крае ночного неба появилась беззащитная и наивная розовая нитка, предсказывая скорый зимний рассвет.
– Все, мы поехали! – Егор подбадривающе кивнул головой батальонному командиру Елисееву. – Не подведи, Ильюшка! Мортиры-то и гаубицы уже на заданных позициях? Молодец! Так и сам туда беги: солнце уже минут через двадцать взойдет… Да, одну роту, дружок, расположи вон в том кустарнике – с ружьями наготове. Не исключено, что мы можем очень скоро вернуться назад и привести на хвосте вражескую погоню…
Холм, на котором располагалась кирха, сложенная из дикого камня, представлял собой идеальное место для серьезной и взрослой засады: со стороны мызы Эрестфер было голое поле, покрытое глубокой снежной целиной, с другой же стороны холма обнаружился густой смешанный лес, да и в многочисленных сараях и амбарах, окружавших кирху, при желании можно было спрятать сотню-другую хорошо вооруженных солдат.
Рядом с конем Егора невозмутимо трусил на своей низенькой и лохматой лошадке молодой татарин по имени Муртаза, назначенный Федониным, отъехавшим на отдельное задание, за старшего в этой конной полусотне.
– Значится так, братец! – остановив коня, обратился Егор к Муртазе. – Вели своим всадникам, чтобы держали наготове ручные гранаты. Но только – незаметно так, в карманах, например… Далее, объезжаем этот церковный хуторок кругом. Если я махну рукой, то тут же метаем гранаты и скачем обратно. Все понял?
– Все понял, батька! – уверенно подтвердил молодой башкир. – Только вот одно: куда гранаты-то метать?
– Куда? Половину – в сараи и амбары, другую половину – в лес… Ясно?
– Ясно! – робко и непонимающе улыбнулся Муртаза, ловко развернул свою лошадку и отправился проводить соответствующий инструктаж среди своих всадников.
Егор, несильно шлепнув ладонью по крупу своего гнедого коня, медленно поехал вперед, исподволь посматривая в сторону леса, до которого было метров пятьдесят-шестьдесят.