– У Советского государства есть только один путь, позволяющий поставить снабжение хлебом на твердую основу. Этот путь – расширение производства зерна крестьянскими коллективами и организация новых крупных зерновых совхозов. Мы должны, проще говоря, всемерно коллективизировать деревню, и тем самым сломать кулацкий саботаж. Нас уже не могут удовлетворить контрольные цифры пятилетнего плана, предполагавшие объединить в колхозах 19% пахотных земель, а общую долю производства товарного зерна колхозами и совхозами довести до 40% к концу пятилетки. Нет, товарищи, – Сталин по-прежнему говорил спокойным, глуховатым голосом, но, тем не менее, слова его ложились в притихшую аудиторию достаточно весомо, – нам надо поставить перед собой цель коллективизировать не менее половины крестьянских хозяйств, а долю общественного сектора в производстве товарного хлеба поднять до двух третей! – тут председатель СНК СССР сделал паузу и оглядел членов ЦК, оценивая их реакцию на сказанное.
– Разумеется, такой курс натолкнется на ожесточенное сопротивление кулачества, у которого мы выбиваем почву из-под ног. Неизбежно известное обострение классовой борьбы в деревне, к которому мы должны быть готовы, заранее приняв меры к тому, чтобы обуздать кулацкие вылазки – в том числе и экономическими мерами. Следует неукоснительно проводить политику повышенного обложения наиболее зажиточной части деревни. Наши советские и партийные органы на местах обязаны неукоснительно преследовать тех кулаков и их пособников, кто будет уличен в преднамеренном создании крупных хлебных запасов с целью спекуляции. Мы не пойдем на поводу у тех ретивых товарищей, кто регулярно подсовывает нам идейки послать к черту нэп, ввести раскулачивание и тому подобное. Нам эти левацкие загибы не нужны. Но и идти на поклон кулаку мы не собираемся! – жесткий тон последней фразы Сталин сопроводил резким взмахом руки.
Вполне предсказуемо настрой сталинской речи вызвал немедленную реакцию "правых". Председатель СТО Алексей Иванович Рыков заявил без экивоков:
– Я не вижу никаких оснований для разговоров о превращении пятилетки в четырехлетку. Мы и так идем с огромным перенапряжением по части капитальных вложений, и для того, чтобы обеспечить крупнейшие стройки, вынуждены серьезно растягивать сроки строительства на других участках. Более того, наметилось серьезное недофинансирование капитальных работ в группе "Б" промышленности. Это ведет, во-первых, к недопустимому замораживанию капитальных вложений, и, во-вторых, оголяет наш потребительский рынок, усугубляя и без того чувствительный товарный голод. Нам же предлагают двигаться еще дальше по тому же пути. Нет, такому авантюризму на фронте социалистического строительства Пленум должен дать дружный отпор!
Из зала послышались выкрики: "Трудностей испугался!", "За фалды нас придержать хочешь?". Их перебивали другие: "Широко шагать – можно и штаны порвать!".
Николай Иванович Бухарин выразил свое несогласие с позицией председателя Совнаркома в крестьянском вопросе:
– От того, что бедняки объединят свои деревянные сохи и тощих лошадок в колхозе, зерна у нас не прибавится! Если мы не подведем под общественное земледелие машинный базис, то всеобщая коллективизация не исправит ситуацию на хлебном фронте. Поэтому не следует отступать от расчетов, которые основаны на совершенно правильной установке строительства крупного, современного, механизированного коллективного хозяйства. Нам же предлагают ставить телегу впереди лошади! – Бухарин говорил отрывисто, явно волнуясь, и от этого немного запинаясь.
– Нажим на крестьянство не даст ничего хорошего! Под предлогом ограничения кулацкого хозяйства тут предлагаются меры, которые затронут интересы всех крестьян, выходящих на хлебный рынок, что приведет к сжатию товарной части производства зерна, а не к ее увеличению. Мы своими руками можем разрушить с таким трудом выстаивавшийся баланс интересов между городом и деревней, оттолкнем от себя среднего крестьянина и подорвем снабжение городского населения продовольствием, а промышленности – сырьем! – в зале поднялся шум, на фоне которого было трудно разобрать отдельные выкрики.
Да, то, чего я так опасался, все-таки произошло. Теперь политическое противостояние "правых" и большинства, группирующегося вокруг Сталина, добром уже не кончится. Тем не менее, лидеры "правых" не остались на Пленуме в одиночестве, и это заставило большинство маневрировать. Итоговая резолюция "О хозяйственном строительстве и хозяйственной политике", как и на прошедшем съезде, оказалась напичкана компромиссными, противоречивыми формулировками, что позволило протолкнуть ее подавляющим большинством голосов членов ЦК. Мне стало понятно, что основной бой, как и в известной мне истории, разыграется не на официальных партийных форумах, а за кулисами.
На этом Пленуме я даже не пытался записаться для участия в прениях. Было видно, что большинство, опьяненное успехами первых лет пятилетки, считает нарастающие трудности допустимой ценой за то, чтобы побыстрее заскочить на новую ступеньку промышленной мощи державы. Кого можно было убедить словами – те уже определились, а остальных убедят только персонально набитые шишки. И ведь их можно понять: времени отчаянно не хватает, хочется успеть сделать все и сразу, а "правые" не могут предложить ничего, кроме призыва "осади назад!". Поэтому я давно выбрал для себя линию поведения – в открытый бой не вступать, а предпочесть партизанскую борьбу. Тот самый подход, к которому я пытался, лишь с временным успехом, склонить Троцкого.
Впрочем, в согласительную комиссию, вырабатывавшую окончательный текст резолюции по хозяйственным вопросам, я все-таки затесался, паровозиком вслед за Орджоникидзе. Там мне удалось малость окоротить желающих записать в этот документ установку на полное вытеснение частного капитала.
– Поймите, – втолковывал я им, – если уж мы вынуждены, ради скорейшего подъема тяжелой промышленности, ограничить пока развитие группы "Б", то в такой момент было бы просто глупостью расправляться с частником. Напротив, пока мы не поставим на ноги собственную легкую промышленность и нашу кооперацию, частник будет закрывать ту дыру в снабжении рабочих и крестьян, которая мы сможем заткнуть только через несколько лет. Поэтому не время сейчас пересматривать наши прежние решения об отношении к частному капиталу.
Меня поддержал председатель ВЦСПС Томский:
– Мы сейчас боремся за темпы, призываем к подъему производительности, к более интенсивному труду. А что мы дадим рабочему за его трудовой энтузиазм? Товарный голод и стояние в "хвостах"? И так уже гонка за темпами частенько приводит к росту брака, что тоже бьет по карману рабочего, к росту аварийности и травматизма, особенно на стройках. Взгляните на вещи реально: выбив частника, мы должны будем либо цены поднимать, либо, чего доброго, карточки вводить.
В общем, по поводу частника ограничились формулой о неуклонном проведении в жизнь прежних партийных решений о вытеснении частного капитала по мере роста возможностей насыщения рынка государственным и кооперативным производством.
Хозяйственные проблемы были не единственными, которые дебатировались на Пленуме. В повестке дня стояла и международная политика. Доклад Георгия Васильевича Чичерина не нес в себе никаких неожиданностей. Кроме одной…
– …На ваше обсуждение выносится проект решения о подготовке вступления СССР в Лигу Наций, – слова Чичерина упали в гулкую тишину, в которой понемножку стал подниматься и нарастать шум, впрочем, довольно осторожный. Члены ЦК не могли не понимать, что наркоминдел может выступать с таким предложением на Пленуме, только заручившись согласием Политбюро.
– Использование трибуны Лиги Наций будет способствовать разоблачению политики подготовки империалистической агрессии на фоне лицемерных призывов к разоружению, политики колониального угнетения и неравноправных договоров. Последовательное выступление СССР в Лиге Наций против развязывания войны, за права угнетенных наций и народов будет способствовать укреплению международного авторитета СССР в глазах пролетариев всего мира, – разъяснял свою позицию Чичерин.
Ну, что же, тут и капля моего меда есть. Не зря же я последние три года капал на мозги нашему наркому иностранных дел, – не сам, конечно, ибо прямым контактом с ним так и не обзавелся, а через Михаила Абрамовича. У Трилиссера была тут и своя заинтересованность: он вовсе не прочь заиметь в Женеве ещё одну легальную европейскую резидентуру, да ещё в таком политическом э-э-э… гнезде, как Лига Наций. Мною же двигали мотивы, связанные с экономическим сотрудничеством: членство в этой организации помогало бы снять многие предубеждения и препоны на пути нашей внешней торговли и кредитных операций, способствовало бы установлению более благоприятного режима для внешнеэкономических связей. Да и представительство в Женеве много облегчило бы решение технических вопросов, связанных с ведением переговоров.
Очень кстати пришлось спасение экспедицией на ледоколе "Красин" в июне-июле 1928 года экипажа дирижабля "Италия", потерпевшего аварию у Земли Франца-Иосифа. Это способствовало росту престижа СССР. В том же направлении работало присоединение нашей страны к пакту Бриана-Келлога (Литвинов подписал его 6 сентября того же года), и договоренность о досрочном вступлении его в силу в отношениях между СССР, Польшей, Румынией, Эстонией и Латвией, а вскоре так же и Турцией, Ираном и Литвой, и участие Литвинова в работе подготовительной комиссии Лиги Наций по разоружению.
Чичерин, несмотря на разделявшую их с Литвиновым острую личную неприязнь, тоже был настроен на более тесное участие СССР в европейской политике, и доложил на Пленуме, что достигнута предварительная договоренность с правительствами Франции и Италии о том, что они выступят инициаторами приглашения Советского Союза в Лигу Наций.
Возражений со стороны участников Пленума не последовало. Даже и прений особых не было. Выступил Осип Пятницкий, повторил, по существу, аргументацию Чичерина, и добавил:
– Участие в работе комитетов и комиссий Лиги Наций может открыть для нас возможность установить контакты с представителями стран, с которыми у нас до сих пор ещё нет дипломатических отношений. Но особо ценная перспектива состоит в том, чтобы через Лигу Наций нащупать связь с колониальными и подмандатными территориями, куда нам, по понятным причинам, империалистические державы стараются не давать хода.
Резолюцию приняли единогласно, без поправок.
Возвращаюсь с Пленума домой, не в силах унять чувство досады. Меня раздражает упертость партийного большинства, которое, как в известной мне истории, точно так же рвется наломать дров с безоглядным форсированием промышленного роста, и со стремлением устроить гонку за стопроцентной коллективизацией села, открыв поход не только против кулака, но и против всех мало-мальски зажиточных крестьян. И ухлопаем, в результате, массу ресурсов не на движение вперед, а на то, чтобы закрыть образовавшиеся провалы. Не меньше меня бесит и доктринерство "правых" – а ведь, казалось бы, среди них достаточно умные и культурные люди подобрались! Нет, не хотят понять ни того, что медлить с преобразованием мелкого крестьянского хозяйства в крупное общественное нельзя, ни того, что сохранить милые их сердцу рыночные отношения с крестьянством можно только в том случае, если мы выбьем из этих отношений кулака-посредника, пытающегося ободрать одновременно и односельчан, и городских жителей. Не успеем это сделать вовремя – подорвем базу индустриализации, и окажемся, в случае чего, с голыми руками против коалиции империалистических хищников.
Чувствую, что с таким настроением возвращаться к жене и детям негоже, но ничего с собой поделать не могу. Волны глухого, не находящего выхода раздражения, накатывают снова и снова. Не хватает ещё сорвать досаду на собственной семье! Стискиваю зубы, пытаюсь придать лицу возможно более спокойное выражение, и открываю дверь своего дома…
Лиду, конечно же, мое напускное спокойствие обмануть не может. Встретив меня в прихожей, она с тревогой смотрит на меня своими широко распахнутыми темными глазами, и вдруг повисает у меня шее, прижимаясь щекой к щеке, и шепчет на ухо:
– Что, Витя, всё совсем плохо?
– Да, уж невесело… – бормочу в ответ, стараясь удержать готовые сорваться с языка более крепкие выражения.
Растрепавшиеся тонкие волосы жены щекочут мне лицо. Зарываюсь носом ей в шею, вдыхая их запах, прижимаюсь к нежной теплой коже, от которой веет таким родным и близким… И с каждым вдохом понемногу успокаиваюсь, раздражение куда-то отступает, хочется обнять Лиду покрепче, подхватить на руки, закружить по комнате…
Отрываюсь от неё, чтобы перевести дыхание, и выпаливаю:
– А ну их всех к чертям, со всеми их дрязгами! Завтра воскресенье – можем же мы хоть денёк отдохнуть от политической суеты? Возьмем Леньку и Надю, выйдем на бульвар. А то, давай, отправимся навестить Игнатьевну? Дети на Котяшу посмотрят…
Смотрю любимой в глаза, и вижу, как тревога понемногу гаснет, а на губах появляется улыбка. Как же она хороша, когда улыбается!
– Давай! – отвечает жена. – Давно мы у Игнатьевны не были, совсем забыли старушку. И детям будет интересно с котом повозиться.
Я осторожно, чуть касаясь губами, целую милые глаза. На кухне тоненько зашипел примус…
Воскресным апрельским утром вместе с женой, детьми, и сопровождающей нас Марией Кондратьевной выходим на Тверской бульвар. Апрельское солнце уже растопило на нем снег, а остатки сугробов убрали дворники, уже набухли на деревьях почки, собираясь вскоре проклюнуться зеленой листвой. Полуторагодовалая Надюшка смешно перебирает ножками – она едва начала толком ходить и такая прогулка для неё представляет серьёзное испытание. Однако она стоически, без капризов, преодолевает путь к трамвайной остановке. Пересекаем недавно асфальтированную проезжую часть (только между рельсами осталась прежняя булыжная мостовая) и останавливаемся в ожидании.
Дети на удивление послушно ждут вместе с нами, но минут через десять Лёнька начинает проявлять признаки беспокойства – чинно стоять на одном месте ему явно надоело, а Надюшка начинает проситься на ручки. Но вот, наконец, появляется "Аннушка". Впереди – моторный вагон серии Ф, еще дореволюционного выпуска, но мы предпочитаем сместиться к прицепному – там немного просторнее. Мария Кондратьевна подхватывает Надю на руки, Лёнька вцепляется одной рукой в мою ладонь, другой – в мамину, и мы вместе карабкаемся по ступенькам. В выходной день трамвай не забит так, как в будни, и протиснуться внутрь прицепного вагона удается без особых трудов. Внутри он выглядит явно новеньким – вероятно, только с Коломенского завода. Там как раз в этом году освоили выпуск вместительных прицепных вагонов. Впрочем, особым шагом вперед в техническом отношении он не является. В основе – не слишком удачная ходовая часть моторного вагона КМ, лавки – простые деревянные, лампы – без плафонов… Однако задачу увеличения пассажировместимости подвижного состава он решает, и поэтому Москоммунхоз берет эти вагончики, не чванясь.
Протягиваю кондукторше три гривенника и алтын за троих взрослых – проезд по Бульварному кольцу стоит 11 копеек. Получив красные трамвайные билетики, протискиваюсь за своими дальше по салону, а кондукторша тянет за веревку звонка, давая сигнал отправления вагоновожатому в моторный вагон.
У Арбатской площади немало пассажиров выходит, и для Лёньки с Надюшкой удается занять сидячее место у окна, разместив их на коленях у Марии Кондратьевны.
– Папа, а это кто? – громко спрашивает Лёнька, тыча пальцем в сторону памятника Гоголю работы скульптора Н.Н.Андреева, которому (если все пойдет так же, как отложилось в моей памяти), предстоит находиться здесь ещё больше двадцати лет. А потом – переезд: сначала в Архитектурный музей, а затем во двор усадьбы графа А.П.Толстого, совсем неподалеку отсюда, от начала Пречистенского бульвара, который вот-вот должны переименовать в Гоголевский. Интересно, произойдут ли эти события в моей новой жизни? Чтобы проверить это, надо пережить бурные 30-е и 40-е годы…
Промелькнувшие у меня мысли не мешают машинально ответить на вопрос сынишки:
– Это памятник Николаю Васильевичу Гоголю, великому русскому писателю.
– Писателю? А что он написал? – довольно предсказуемо допытывается Лёнька.
– Погоди, вот научишься читать, и сам прочтешь то, что написал Гоголь, – вступает в разговор Лида.
– Мама, а ты мне не почитаешь? – и что же его Гоголь так заинтересовал?
– Будешь хорошо себя вести – может быть, и почитаю, – не лезет в карман за словом мама.
За разговором трамвай приближается к Пречистенским воротам. Пора пробиваться к выходу. Протолкавшись с детьми сквозь толпу, и успешно высадившись, переходим на угол Пречистенки и ждём трамвай 34-го маршрута. Надюшка до Малого Лёвшинского явно не дотопает, а тащить её туда на руках – тоже не самая лучшая идея. Снова тянется ожидание.
– Не лучший-то день выбрали, чтобы в гости к Игнатьевне заявиться, – тихонько ворчит Мария Кондратьевна.
– Что так? – интересуюсь.
– А у нее там стены продолбили, трубы какие-то тянут. Говорят – центральное отопление ладить будут.
– Ладно, – отвечаю ей, – мы, чай, не во дворцах росли, и пробитыми стенами нас не напугаешь.
Тем временем жена успевает заскочить в угловой кондитерский и выйти оттуда с коробкой с тортом.
– Дорогущий… – качает головой она.
А что же вы хотите? Сам же пробивал ценовую политику, при которой любые изделия из муки, кроме хлеба ходовых сортов, продаются по свободным ценам, да ещё налог с оборота на них немалый повешен.
Дети смотрят на торт с любопытством, а Лёнька – и с предвкушением. Он уже знает, что это такое. Впрочем, их внимания хватает не надолго. Однако закапризничать они не успевают – недалеко от нас останавливается ещё невиданное чудо – грузовой трамвай, с которого, у самой оконечности Пречистенского бульвара, начинают сгружать какой-то инструмент. Надюшку это, понятное дело, не особо заинтересовало, а вот Лёнька смотрит во все глаза.
– Папа, что это?
– Грузовой трамвай.
– А зачем он тут?
Чтоб я знал – зачем. Хотя… Вот та тренога, похоже, несет на себе устройство, напоминающее теодолит. Так, так…
– Тут ведутся подготовительный работы по строительству метро, – вот и ответ нашёлся.
– Метро? А что это такое? – не унимается сынишка.
– Это поезд, который будет возить людей в тоннеле, прорытом под землей, чтобы не мешать движению на улицах, – поясняю ему, и замечаю, что к нашему разговору прислушиваются люди, из числа стоящих на остановке. Да, далеко еще не все и само это слово слышали, а уж знают о том, что это такое, и вовсе немногие – хотя в газетах о строительстве метрополитена уже писали.
– Паровоз под землей ходить будет? – с удивлением и некоторым недоверием переспрашивает Лёнька.
– Нет, не паровоз. Вагончики будут, как у поезда, а тяга будет электрическая, как у трамвая, – продолжаю объяснять ему, а заодно и тем, кто прислушивается. – Да ты сам представь, что будет, если паровоз в подземный тоннель запустить: там же от дыма не продохнуть станет!