- Сам знаешь, я колыцик на зоне не последний. Свою регалку с чужой не попутаю, отвечаю. А вот это, - Старый закатал рукав, демонстрируя Хряку портак на предплечье в виде крылатого посоха, увитого парой змей, - его клеймо. Кадуцей. Такое у него погоняло было - Кадуцей. Тогда в пятьдесят третьем… Ты, Хряк, вечного вора убил.
Москва.
- Итак, - решил подвести итог Егоров, - что мы имеем? Первое, - он загнул палец, - Прохор Дубов, бывший камердинер известного ученого Генриха Шлимана, уже тогда был вором - рецидивистом, медвежатником экстра класса. Гастролер международного масштаба. Второе. В городскую жандармерию обращается некто Лопухин, коллекционер различных древностей. Он утверждает, что его пытается ограбить "некий проходимец" Дубов, после того, как он, Лопухин, отказался продать ему раритет под названием Глаза Гермеса. Глаза Гермеса - четыре крупных изумруда по легенде заменявшие глаза двум гадам с кадуцея бога Гермеса. Лопухин божился, что Дубов пойдет ради изумрудов на грабеж. Царские оперы сработали профессионально - Дубова взяли с поличным у открытого сейфа и отправили по этапу. Кстати, что такое кадуцей? - попутно поинтересовался Егоров.
- Понятия не имею, - ответил Миша, - но могу покопаться в библиотеке. У нас в архиве чудесная библиотека!
Он убежал, но через полчаса вернулся.
- Слушайте, - спустя некоторое время похвалился Миша. - Кадуцей - магический жезл древнегреческого бога Гермеса. Для вас это должно быть интересно: Гермес - покровитель воровства. Первую кражу совершил в младенческом возрасте. Его сын Автолик считался королем воров. Вот, гляньте: я даже книжку с собой притащил! Вот как должно быть выглядела эта штуковина.
Егоров взглянул: кадуцей оказался заурядной кривой палкой, увитой змеями.
- Слушай, Миша, - спросил парня Егоров, - а откуда в деле взялись отпечатки пальцев? Насколько я помню, в те годы не то, что дактилоскопией, а даже бертильёнажем редко пользовались. Это все появилось несколько позже.
- Отпечатки пальцев? - переспросил Миша. - Так они и были сняты несколько позже, в тысяча девятьсот десятом. Тогда Дубов поймался еще раз - его случайно опознал кто-то из прислуги Лопухина. Это где-то здесь, - он порылся в деле в поисках нужной бумажки. - Вот, это здесь. При себе Дубов имел документы на имя Павла Рябова…
- Как ты сказал? Павел Рябов?
- Да, - подтвердил Миша.
- Так и по Сибирскому делу он проходил как Павел Рябов! - обрадовался оперативник. - Значит, все-таки мы на верном пути!
п. Кулустай.
ИТК строгого режима…
- Да ты не кипишуй так, - Старый покровительственно хлопнул Хряка по плечу, - он вечный. Бессмертный то ись, - пояснил дед, по-старчески пошамкав губами. - В тот раз его тоже мочили.
Хряк удивленно смотрел на деда широко раскрытыми глазами. Он считал, что крыша у Старого съехала окончательно и бесповоротно.
- А-а-а! - вдруг заверещал тонким, давшим петуха голосом, Промокашка.
- Ты опять? - раздраженно бросил Хряк, но умолк не договорив.
Промокашка испуганно пятился назад. Одной рукой он мелко-мелко крестился, а другой, дрожащей, указывал на спину трупа. Хряк кинулся к Зубову - края раны стремительно затягивались. Буквально на глазах смотрящего она превратилась в красноватый шрам, который через секунду исчез совсем.
- А ты думал - дед фуфло толкает? - раздался над ухом Хряка каркающий голос старика. - Старый за базар отвечал всегда!
Мертвец вздрогнул и слабо пошевелился. Затем, тяжело вздохнув, неожиданно поднялся. Промокашка ойкнул, наткнувшись на шершавую стену камеры, и, скуля, словно побитая собака, сполз по ноздреватому бетону на пол. Зубов огляделся, его взгляд задержался на улыбающейся физиономии деда.
- А ты, Котёл, постарел, - негромко сказал Петр.
- Помнишь? - шамкая беззубым ртом, удивленно отозвался дед. - Только погоняло у меня теперь другое - Старый.
Зубов утвердительно кивнул и развернулся лицом к Хряку. Смотрящий, в отличие от Промокашки и Старого, остался невозмутим. Паниковать он не имел права. Авторитет вора - превыше всего. Он ни какой-нить чушок, не шестерка, он - вор! Однако Хряк опускал глаза, стоило его взгляду мельком остановиться на залитой кровью физиономии вечного вора. Выбитый глаз чудесным образом был опять цел и невредим. Хряку казалось, что восставший из ада видит его насквозь, чувствует запах его страха, как бы глубоко он не был спрятан. Посох молчал, а Хряк не решался заговорить первым. В сгустившейся тишине раздавалось лишь негромкое бормотание Промокашки, не перестававшего осенять себя крестным знамением. Чтобы не смотреть в глаза ожившего мертвеца, Хряк принялся изучать наколки, проявившиеся в изобилии на голом торсе Посоха. На груди Зубова был изображен раскинувший крылья жезл, увитый парой змей. Над змеиными головами большая корона. Основание посоха было вбито в маковку оскаленного черепа, держащего в зубах кинжал. Немногие авторитетные воры могли позволить себе нанести подобный знак. Но даже помимо кадуцея, тело Посоха изобиловало знаками высшей воровской иерархии. О многих знаках Хряк лишь слышал от старых воров. Все, начиная от подключичных звезд и заканчивая перстнями на пальцах, говорило о том, что масть их обладателя несоизмеримо выше его, Хряка, статуса.
- Молодец, Хряк! - наконец ухмыльнувшись, произнес Зубов. - Я вижу, ты не обделался!
Хряк судорожно сглотнул, он точно также начинал разговор с Посохом. Только теперь они поменялись ролями. И если Посох его сейчас завалит, то фокус с воскрешением повторить не удастся.
- Хорошо ордена рассмотрел? - спросил Кадуцей. - Еще предъявы есть?
- Так чего ж ты мне сразу свои регалки не засветил? - оправдываясь, вымолвил смотрящий. - Видел бы я ксивы сразу, и базар бы другим был!
- А ты бы в вечного вора, - вдруг влез в разговор Старый, - без всего этого уверовал?
- Нет, - угрюмо мотнул обритой головой Хряк.
- Ладно, - улыбнулся вдруг Зубов, - считай, что Пряника я тебе простил.
- Ну, я же… - продолжал оправдываться Хряк.
- Всё ништяк, Хряк, - успокоил вора Петр. - Да, кстати: ни Гурген, ни Слон меня не короновали. Это я когда-то их в законники продвинул… А вот за их смерть придется кому-то ответить. И еще, распорядись-ка, чтобы кто-нить передал вон тому фраерку, - он кивнул в сторону Промокашки, - что помимо моего клифта фартового, он становиться обладателем коцаной шлемки. И его место теперь под нарами возле параши!
Там же.
Несколько дней спустя.
Кулустай встретил майора Егорова умеренным морозцем и легким снежком. После раскисшей от дождей промозглой Москвы, скрип свежего снега под ногами был подобен чудодейственному бальзаму. Вязкая медлительность местного населения после суетной беготни москвичей действовала на Сергея умиротворяюще.
- Эх, - мечтательно подумал Егоров, - бросить бы все на хрен, и переехать в деревню.
Серая громада тюрьмы располагалась на окраине поселка, а высокие смотровые вышки были видны из любой его точки. Быстро уладив с администрацией лагеря все формальности, Егоров стал ожидать появления Зубова в маленькой комнате для свиданий. Наконец, входная дверь открылась, и на пороге возник Посох в сопровождении охранника.
- Гражданин начальничок? - удивился Зубов. - Надолго к нам? Али так - проездом?
Егоров сделал знак надзирателю, что хочет поговорить с заключенным наедине. Охранник кивнул и закрыл за собой дверь.
- Ладно, Зубов, - повысил голос Сергей, - кончай паясничать! Присаживайся, поговорим.
Зубов прошел к столу и уселся напротив майора.
- Закуривай, - указал Егоров на лежащую на столе открытую пачку "Космоса".
Петр, не заставляя себя долго упрашивать, вытащил из пачки сигарету. Прежде чем прикурить, он долго разминал её между пальцев. В глаза Егорова бросилось изобилие татуировок, покрывающих сплошной синевой руки Посоха.
- Это ты когда успел? - поинтересовался Егоров, указывая на перстни. - Когда тебя оформляли, никаких портачек не было? А эти на свежие не похожи.
- Ты ж капитан не господь бог, - с наслаждением выпуская струю дыма, сказал Посох, - что бы все обо мне знать.
- Ну, во-первых - майор, - усмехнулся Егоров, - а во-вторых - кое-что я все-таки знаю.
Он вытащил из портфеля копию дела коллекционера Лопухина и бросил её на стол перед Зубовым.
- Ну, начальник, рад за тебя, растешь! - бросил Дубов, подвигая бумаги поближе. - Тю, вот те номер? - изумился Посох. - А я энти бумажки так искал, так искал!
- На вот тебе еще подарочек! - Егоров бросил на стол, скатанный в рулончик ответ из Сибири.
- Слушай, начальник, - Зубов оторвался от бумаг, - а зачем ты их мне показал? Хочешь пришить мне срок за побег в… - он заглянул в бумаги, - сорок осьмом годе?
- Слушай, Зубов, Рябов, Дубов, или как там тебя еще, - ответил Егоров, - не собираюсь я тебе ничего пришивать! Я еще из ума не выжил! Но мне не дают покоя эти твои… Я ночами не сплю! Так что буду тебя долбить, пока не расколешься!
- А я, думаешь, сплю? - неожиданно сорвался Посох. - Чего ты мне своими граблями мусорскими в душу лезешь? Мне Генрих вместо отца был, а я…, - его голос дрогнул, в глазах на мгновение блеснули слезы. - Все чертов кадуцей, будь он неладен!
- Ну, так расскажи, облегчи душу! - вкрадчиво посоветовал ему Егоров.
Несколько секунд они молча курили, затем Петр начал рассказывать.
Глава 2
24.12.1972
п. Кулустай
ИТК строгого режима.
- Я на самом деле Прохор Дубов, - докурив сигарету, начал Посох. - Дата рождения в деле Лопухина - верная. Место рождения - деревня Сычи Тамбовской губернии. Детство помню плохо. Родители мои были люди небогатые. Голодали часто, но, в общем, жить было можно. Когда по нашей деревне в шестьдесят восьмом тиф прошелся, все родичи мои померли. Остался я круглым сиротой, и рванул в Питер, там у меня по слухам тетка жила. Как я туда добрался - отдельная история! Повезло, наверное. Это сейчас на поезде несколько часов, а тогда… Тогда люди не торопясь жили, медленнее, размеренней. Почти год у меня на дорогу ушёл. Вообще чудо, что добрался! Сто раз мог по пути сдохнуть! Хуже было только кандальным на этапе! По большому Сибирскому тракту, - вдруг запел Дубов, - далеко-далеко за Байкал. Слышал, начальник, такую песню? Слышал. А я вот не понаслышке… Тетку я, конечно, не нашел, - продолжил он рассказ, - да и не мог найти в принципе - я ж тогда думал, что в Питере, как и в родной деревне, все друг друга знают. Ан - нет! Тут бы мне каюк: милостыню просить не умею, правда подавали сердобольные люди… Сразу не умер. Повезло мне тогда - Генрих подобрал.
- Шлиман? - уточнил опер.
- Он самый, - подтвердил Прохор. - Он меня накормил, отогрел, к делу приставил. Он дал мне все, за него я был готов и в огонь и в воду. А когда Шлиман предложил мне отправиться с ним на поиски Трои, я не раздумывал ни секунды. Экспедиции - самое счастливое время в моей жизни. Несколько лет мы рыли турецкие холмы. Наконец Шлиману улыбнулась удача. Клад Приама. Он был словно видение, словно зыбкий мираж…
- Кто он, клад? - уточнил Егоров, перебивая Прохора.
- Кадуцей, - выдохнул Дубов. - Он лежал сверху, присыпанный старыми монетами и драгоценными безделушками. Мне показалось, что безглазые змеи Кадуцея шевелятся. Жезл слабо светился и слегка пульсировал, словно сам просился в руки, но стоило мне дотронуться - сияние исчезло. Я оказался в полной темноте. Когда клад достали - никакого жезла там не было. Зато он явился ко мне ночью. Змеи плакали кровавыми слезами, призывая идти на поиски утерянных глаз. Я не мог противиться этому зову. Рано утром я совершил самое чудовищное преступление в жизни - я ограбил Генриха, человека, которому был обязан всем. Я предал его. Набив до отказа карманы драгоценностями, я отправился на поиски глаз Гермеса. Я искал их больше десяти лет. И в Новом свете, и в Старом, и в Индии, и в Африке. Как ни странно, я нашел их в России, в Москве.
- Дело коллекционера Лопухина, - догадался Егоров.
27.03.1884 г.
Большой сибирский тракт.
Этап Нерчинской каторги.
Небо хмурилось с самого утра. В конце концов, оно зачастило мелким дождем, плавно перешедшим в мокрый снег. И без того раздолбанная дорога вмиг раскисла, превратившись в жидкую кашу, в которой увязли и люди, и лошади.
- Вот черт! - выругался старший этапа моложавый офицер Родимчик. - До централа еще верст сорок, а эти душегубы ползут, словно дохлые мухи!
- Хлипкий нонче тать пошел, ваш броть! - отозвался пеший конвоир Белоборотько, оказавшийся в этот момент рядом с лошадью офицера. - От я уж почитай третий десяток годов этапы сопровождаю, а такое послабление, вот ей Богу, первый раз вижу. Кандалы у них Гаазские, легкие, штырей нет - их цепями заменили! На дворе весна! Морозы позади! Топай и радуйся! Так нет жо, все одно - мрут! Хилый душегуб нонче, хилый!
- Эт ты точно заметил, - согласился офицер, - почитай только вышли, а в первой спайке уже два покойника!
- И эту падаль с собой тащить придется, - тяжко вздохнул Белобородько, - ключи от спайки есть только у коменданта централа.
- Черт! - вновь выругался Родимчик. - Ну почему в России все делается через жопу? Были б у меня ключи, отстегнул бы мерзавцев, да зарыл бы поглубже к чертям собачьим!
- Это ишшо нормально, - возразил Белобородько, - всего двое! Лет пять назад гнали мы этап на Акатунь, - продолжил он, поправляя оружие, - а с провиянтом оказия случилась. Не рассчитали. Даже нашему брату-солдату ремень затягивать пришлось. Ну а каторжан дохло от голоду без счету! Партию большую вели - почитай две тыщи одних только кандальных. Лето, жара, покойников раздуло, черви в трупах завелись, вонища за версту перед этапом бежит. А деваться некуда - ключи от спаек в централе! Делать, значит, нечего, их тоже с собой тащим, чтобы сдать по описи.
Белобородько передернул плечами, вспоминая пережитый ужас.
- Ничего, дошли! Чин-чинарем! Ни одного ханурика не потеряли! А здесь тьфу - две сотни душ! Ужели не дойдем? Через пяток верст хуторок небольшой будет. Недюжиное. В нем на ночлег остановиться можно, передохнуть. Если поторопимся - до сумерек будем!
- Давай, поторапливайся! - оживившись, крикнул Родимчик, представив себе горячий ужин и теплую постель. - Шире шаг, каторга!
- Шире шаг! - пронеслось по рядам конвоиров. - Давай, поторапливайся!
Родимчик пришпорил лошадь, направляя её к голове колонны. Бредущие в первых рядах каторжане были измотаны больше всех в партии: ведь именно они задавали скорость всей колонне, но всегда, по мнению конвоя, двигались слишком медленно. Именно в их спайке было уже два покойника, чьи окоченевшие тела по очереди несли заключенные, оказавшиеся с несчастными на одной цепи. Поравнявшись с головой этапа, офицер резко осадил лошадь. Животное поскользнулось и, проехав по грязи несколько метров, крупом сбило с ног двоих каторжан. Упавшие заключенные в свою очередь свалили еще нескольких товарищей по несчастью. Через несколько мгновений вся спайка барахталась в грязи, путаясь в оковах и тщетно пытаясь подняться. Этап встал.
- Твари! - рассвирепел Родимчик, выхватывая из-за голенища нагайку, которой в исупленнии принялся охаживать упавших. - Встать, суки! Уроды! Встать!
Но копошащиеся в грязи каторжане, слыша свист кнута, лишь глубже вжимали головы в плечи, закрывались руками, стараясь уклониться от обжигающих ударов. На выручку офицеру сбежались рядовые. Слаженно действуя прикладами и сапогами, солдаты быстро навели порядок и поставили упавшую спайку на ноги. Колонна вновь продолжила движение.
- Ваш бродь, - позвал офицера Белобородько, - разрешите обратиться?
- Валяй, - раздраженно откликнулся Родимчик.