- Большую игру.- Повторил за ним Ицкович. - Узнаю англичанина во всём, даже в мелочах. Кажется, только что ты убеждал меня, что нам ничего не добиться.
- Вероятнее всего. - Было видно, что Степан над этим уже думал и успел прийти к определенным, неутешительным, выводам.- Но если все-таки попробовать - а я за то, чтобы попробовать - то лучше делать это с безопасного расстояния.
В словах Степана содержалась большая доля правды, что понимали, разумеется, и Виктор, и Олег. Другое дело, что им двоим - возможно, в силу типов темперамента - трудно было согласиться даже с очевидным. Время шло, слои табачного дыма над головами друзей становились все плотнее, а муть за окном - темнее, но истина, которая по уверениям древних римлян должна была бы уже давно родиться в споре, появляться на свет решительно не желала.
Извечные русские вопросы, обозначенные в самом начале беседы, оставались неразрешёнными, потому что ни один из троих, собравшихся в этой комнате "попаданцев", не мог - несмотря на неслабый, в принципе, интеллект и немалые знания - ответить на куда как более актуальные. Например, как предотвратить Вторую Мировую Войну и можно ли вообще ее предотвратить? А между тем, вопрос-то был, по совести говоря, центральный. На миллион долларов, как говорится.- Что за идиотская привычка мерить всё на зелёные бумажки? - Возмутился Ицкович, когда Матвеев употребил это расхожее сравнение.
От ответа на этот, по-настоящему проклятый, вопрос все остальное зависело, как жизнь от кислорода. Но вот беда, ни каждый из трёх друзей в отдельности, ни все вместе - путем, так сказать, мозгового штурма - ответа они найти так и не смогли. И более того, никакой уверенности, что хотя бы одно из их предположений содержит в себе нечто большее, чем фантазию уставшего от напряжения мозга, у наших "вселенцев" тоже не было. А в голову уже лезли новые вопросы. Как, спрашивали они, например, можно было бы помочь СССР, не превращая одновременно Сталина в еще худшего монстра, чем он был на самом деле? Впрочем, по поводу этого последнего утверждения у друзей моментально возникли разногласия.
В последнее время, Матвеев был к Сталину индифферентен, поскольку положительные качества Иосифа Виссарионовича, которые Степан готов был за ним признать, почти компенсировали те отрицательные качества вождя, на которые профессор тоже глаз не закрывал. Однако не так обстояло дело с Ицковичем, который "ирода усатого" на дух не переносил, но соглашался, что в данных условиях другого столь же естественного и, главное, эффективного союзника у них нет и быть не может. Федорчук вождю как бы даже симпатизировал, но при этом опасался, что, резко усилившись, Сталин "наворотит" в стране и мире таких дел, что мало никому не покажется. С другой стороны, не к англичанам же идти?
Что характерно, ни Гитлер, ни Даладье, как конфиденты не рассматривались вообще. Бурное обсуждение других, кроме Сталина, кандидатур, привело лишь к двум, безусловно согласованным решениям. Первое, если помогать, то не только СССР, но так же, возможно, и Англии, и даже Америке, хотя и в гораздо меньших объемах, потому как их чрезмерное усиление тоже никому не нужно. Во-вторых, открываться - то есть, сообщать о себе правду - ни в коем случае нельзя, потому что, если даже поверят, то судьба новой "Железной маски" никого из нашей троицы не прельщала.
Не поверят, вот в чем дело. И это, пожалуй, три. Государства - инертные системы. Заставить их изменить политику, то же самое, что пытаться столкнуть руками с рельсов прущий вперед паровоз. Но тогда, опять-таки ничего лучшего, чем податься в Чили, придумать было невозможно. Таково, во всяком случае, оказалось решение, которое они ближе к вечеру все-таки приняли.
- Ладно, - согласился несколько даже охрипший от споров Федорчук. - Чили так Чили. Альенде, и все такое.
- Альенде, по-моему, где-то в Европе сейчас. - Предположил Ицкович. - Послом. Или послом был поэт?
- Какой поэт? - Матвеев посмотрел на пустую бутылку и саркастически покачал головой.
- Не помню имени, - развел руками Олег. - Был у них… черт! А! Точно! Это Неруда был послом, только не помню где.
- Хрен с ним, - махнул рукой Федорчук. - Как договоримся?
- Мы с тобой встречаемся… - Степан взял листок с именами, перевернул и быстро записал адрес и дату встречи. - Устраивает? - Спросил он, демонстрируя запись Виктору.
- Вполне.
- Сразу после этого езжай в… - Матвеев возвел глаза к потолку, но сделал над собой усилие и вернулся к бумажке, записав, куда именно следует отправиться Федорчуку.
- Значит, через неделю, - кивнул Федорчук. - А ты?
- Я? Я попытаюсь собрать приданное…
- Что, есть карбованцы? - Усмехнулся Виктор.
- А то ж! - Улыбнулся в ответ Степан. - И карбованцы, и документы, и, может быть, кое-что из спецтехники умыкнуть удастся…
- И?
- Ну, думаю, за месяц управлюсь. А кстати, деньги-то у тебя есть или…
- Нет, но будут! - Твердо сказал Федорчук, и в глазах его мелькнуло что-то такое, что Матвеев даже поежился.
- Банк грабить собираешься? - Заинтересовался Ицкович.
- Нет, - серьезно ответил Федорчук. - Сволочь одну. Резидента.
- Тоже дело, - кивнул, соглашаясь, Олег. - Помощь нужна?
- Не напрягайся, - отмахнулся Виктор. - Сам справлюсь.
- Ну, сам, так сам, - пожал плечами Ицкович. - Мне тоже нужно время, чтобы вещички собрать. К концу февраля буду на месте.
- Где и как встречаемся? - Спросил Матвеев.
- Вокзал? - Предложил Федорчук.
- Главпочтамт? - Высказал свое предложение Ицкович.
- В ГУМе у фонтана, - но ирония Степана оказалась не востребована.
- Ты по-испански читаешь? - Вкрадчиво спросил Ицкович.
- Ну, разобрать несложный текст, я думаю…
- Тогда так, - Ицкович завладел листком и быстро записал свои предложения. - Это первый вариант. - Сказал он, показывая друзьям текст. Это второй. А это третий, резервный, если первые два не сработают.
- Идет, - кивнул, закончив чтение, Степан.
- Согласен! - Теперь бумажкой завладел Федорчук и быстро написал на ней еще две строчки.
- А это еще зачем? - Удивился Ицкович.
- А если что-нибудь не сложится, и мы застрянем в Европе? Где я буду вас искать?
- О! - Поднял вверх указательный палец Степан. - Мысль правильная. Мой официальный адрес и телефон, - сказал он, делая приписку с края листа. - Запомните?
- Тоже мне бином Ньютона! - Ответил Виктор, а Олег вместо этого сделал свою приписку. - Мои координаты, - сказал он. - Запоминайте.
(6)
Гости ушли. Олег еще раз измельчил пепел от сгоревшего листа бумаги, выбросил мусор, убрал со стола, и, вернувшись к окну в гостиной, задумался. За окном уже было темно. Ночь не ночь, но зимний вечер, да еще и облачность низкая, и ощущение такое, что вот-вот пойдет дождь.
Постояв так с минуту, Олег пожал плечами и, подойдя к буфету, достал из него вторую бутылку. На самом деле, сняв эту квартиру три дня назад, Баст фон Шаунбург купил три бутылки коньяка, шоколад, кофе и сигареты, чтобы иметь все это под рукой на случай серьезного разговора. Теперь вот предусмотрительность фрица и пригодилась: тащиться в кабак, определенно, не хотелось, а между тем Ицковичу было о чем подумать, но если думать, то в комфорте. В этом смысле еврей и немец вполне сходились в своих вкусах. Оба были сибаритами, вот в чем дело.
Ицкович усмехнулся своим мыслям, поставил бутылку на стол и отправился на кухню варить кофе. Ему предстояло обсудить тет-а-тет с самим собой несколько крайне важных вопросов, поскольку главный вопрос он для себя уже решил. Никуда он, разумеется, не поедет. И не сказал он об этом вслух только по одной причине. Пойми Степа и Витя, что он остается, останутся, пожалуй, и они. А вот этого Олег не хотел. Рисковать своей дурной головой, это одно, чужими - совсем другое.
Последняя "фраза" ему понравилась, а тут еще и кофе поспел - совсем хорошо. И он улыбнулся, между делом закуривая и рассеянно глядя на пузырящуюся кофейную гущу. А в ушах - вы будете смеяться, но все так и было - в его ушах звучала уже тревожная мелодия "Прощания славянки"…
Глава 3. Как вас теперь называть
Казалось бы, где Берлин и где Прага? Практически рядом, не так ли? Вроде так. Во всяком случае, Олег точно помнил, что в тот единственный раз, когда ехал на машине из Берлина в Прагу, дорога ему длинной не показалась. Но на этот раз все обстояло иначе. Путешествие на поезде и времени заняло много больше, и погода… В Германии, видите ли, шел холодный дождь, а в Чехословакии светило не по-зимнему яркое солнце. Другой мир, одним словом.
Олег вышел из здания вокзала налегке, оставив саквояж в камере хранения, постоял с минуту на мостовой, вдыхая воздух Праги и размышляя, не пойти ли ему пешком, потом все-таки взял извозчика и приказал ехать на Железну.
- Пан, не впервые в Праге? - на вполне сносном немецком спросил возница.
- Приходилось бывать, - улыбнулся Олег.
Настроение - несмотря ни на что - было замечательное. Кровь в жилах, что называется, играла, и во всем теле ощущалась некая приятная легкость.
"Еще немного и взлечу!" - усмехнулся он мысленно, закуривая сигару, и вдруг поймал себя на том, что поет. Ну не поет, разумеется, а напевает и не в голос - ну, разве что чуть-чуть, под сурдинку - а про себя. Но все-таки …
"Танго, в Париже танго …" - И при чем, спрашивается, здесь танго, и почему Париж, если он сейчас в Праге?
А в Праге было прохладно, но не холодно, и еще - сухо. По-видимому, здесь не только снегопада не было, но даже паршивый дождик давно не выпадал.
- Здесь, - сказал он извозчику, по наитию определив подходящее место. А почему место было подходящее, он и сам бы объяснить затруднился, хотя и чувствовал, что прав. Ощущение чем-то напоминавшее Ицковичу чувство удачи, посетившее его как-то за игровым столом в Атлантик Сити. Идет карта и все. Успевай только делать ставки и забирать выигрыш.
"Джеймса Бонда изображаешь? - спросил он себя, расплатившись и направляясь к небольшому кафе, пристроившемуся между книжным магазином и магазином карт и эстампов. - Или работаешь под Челентано?"
Но факт: кафе располагалось весьма удобно для тех, кто выходил из корпуса, где размещался филологический факультет Карлова университета. А с другой стороны, кто сказал, что Он ходит именно в это кафе? А если даже и ходит, то почему именно сейчас?
Нет ответа. Но Ицкович его и не ожидал, он просто пыхнул сигарой и вошел в кафе, тренькнув колокольчиком над дверью.
"Плевать! - решил он, не позволяя себе даже по сторонам смотреть. - Не догоню, так согреюсь!"
- Кофе, - сказал он чишнику, подскочившему к столику, едва Олег успел сесть. - Крепкий кофе. И… - Он хотел попросить коньяка, но потом решил, что начинать посещение Праги с коньяка - моветон. - И, пожалуй, рюмку сливовицы.
И вот только тогда, когда кельнер отошел, Ицкович позволил себе обозреть крошечный зал каварни, и даже не удивился, увидев в считанных метрах от себя, знакомые лица. Вернее, знакомыми показались ему два лица. Во всяком случае, если судить по фотографиям, горбоносый мужчина с папиросой зажатой в длинных пальцах пианиста - это, скорее всего Якобсон, а мужчина с аккуратной бородкой - Трубецкой. Оставалось решить, кто же третий, но это было, в сущности, и не важно. Потому что …"Танго, в Париже танго!"
- Роман Осипович? - спросил Ицкович по-русски.
- Да? - мужчина с папиросой посмотрел на Олега, пытаясь видимо, вспомнить, кто бы это мог быть.
- Вы едва ли меня помните, - поспешил объясниться Олег, вставая между тем из-за стола. - Я, видите ли, подходил к вам во время вашей прошлогодней лекции в Париже.
- А! - Сказал Якобсон, явно не вспомнив человека, которого на самом деле видел впервые в жизни. - Да. Позвольте, позвольте… - Но вспомнить то, чего не знаешь, невозможно.
- Олег Семенович Голованов, - представился Ицкович. - Психолог.
- Психолог? - удивился Якобсон.
- Что отнюдь не мешает мне интересоваться современной лингвистикой.
- Вот как? - поднял бровь мужчина с бородкой.
- Именно так, Николай Сергеевич! - Улыбнулся Ицкович.
- А меня вы, где слушали? - Усмехнулся в ответ Трубецкой.
- В Вене. Вы ведь там, если не ошибаюсь, профессорствуете.
- О чем вы говорите? - по-немецки спросил, молчавший до этого третий мужчина. - Я скверно говорю по-русски, и еще хуже понимаю.
- Я сильно ошибусь, если предположу, что имею удовольствие видеть перед собой профессора Матезиуса? - Если Якобсона и Трубецкого Ицкович хотя бы на фотографиях видел, то про Матезиуса он знал так мало, что кроме как тыканьем пальцем в небо его эскападу назвать было сложно. Но он не ошибся! Он снова угадал.
"Карта идет, как сумасшедшая", - довольно усмехнулся Ицкович, чувствуя, что сегодня у него все получится.
И в самом деле, зачем он поехал на улицу Железну, если ему нужно было на Рыбну? Но сегодня Ицковича вела интуиция и дивная мелодия, поселившаяся в душе, и Олег решил, что хуже не будет. А если и будет, то, - что с того? Все равно, это жизнь в займы, и, коли бог решил назначить ему подвиг, то не за тем, вероятно, чтобы прибить в самом начале квеста. И Олег минут сорок провел в каварне около Карлова университета, беседуя с умнейшими людьми эпохи и поминутно ловя себя на мысли, что сидит за одним столом с тем самым Ромкой Якобсоном, с которым за двадцать лет до того сиживали Маяковский и Хлебников. Может такое быть? Да не в жизнь! Хотя старого Романа Джакобсона Ицкович видел в Бостоне в 1981 году. Но, согласитесь, увидеть из глубины переполненного зала старика на кафедре, - это совсем не то же самое, что сидеть с ним же молодым за чашкой кофе!
А потом, распрощавшись с тремя гениями современной лингвистики, Олег, не торопясь - а куда ему, спрашивается, было торопиться - пошел импровизировать дальше. И ничего удивительного, что ноги принесли его в Йозефов на Тинску уличку в еще одну каварню, где он просто не мог отказать себе в чашке кофе и рюмке сливовицы.
"А если развезет? - спросил он себя, усаживаясь на чувственно скрипнувший венский стул у круглого столика. - С двух-то рюмок?"
Интерьер в кафе, по-видимому, давно не менялся, если менялся вообще, и Олег мог на вполне законных основаниях вообразить, что вот сидит он здесь, пьет кофе, и рюмочка со сливовицей дожидается своего часа рядом с сахарницей. Сидит, значит, как ни в чем, ни бывало, в Праге 1936-го года, напевая несуществующий еще шлягер про танго в Париже, пьет кофе и раздумывает о том, не закурить ли сигару, и вдруг - вот сейчас, например, зазвенит колокольчик, и Олег повернется на звук, и увидит входящего в кафе Франца Кафку. Каково?!
Не случится.
"В каком году умер Кафка? - пытается вспомнить Ицкович. - В 1924 или 1926?"
И в этот момент колокольчик над входной дверью действительно звенит, Олег поворачивается и замирает. Даже сердце в груди сбивается с ритма. Но оно того стоит, - в каварню входит женщина-мечта. Такое впечатление, словно сошла она с одной из работ Мухи, а может быть, - бери выше?
"Климт… Боже мой, это же Климт!"
Олег, словно завороженный, глядит на нее, а она - вот же пропасть! - на него. Смотрит, не мигая, глаза в глаза, и, кажется, что ее огромные голубые глаза становятся все больше и больше, и нет уже белого удлиненного лица с правильными тонкими чертами, а есть только эти огромные глаза, способные поглотить Ицковича целиком. Поглотить и…
"Ох!" - женщина делает шаг вперед, и наваждение исчезает, но интерес остается.
Ицкович смотрит, наплевав на приличия, и не может насмотреться. Черный локон из-под кокетливой шляпки, белый узкий чуть вздернутый нос - кокаинистка или просто замерзла? - пальто, которое должно по идее искажать формы, но не способное, на самом деле, скрыть замечательную фигуру.
Если бы не Дело в доме, что на углу Рыбна и Тын, Ицкович знал бы, в чем его долг и святая обязанность. Но как тогда быть с господином Хейнлайном, который по-нашему: сука Гейнлейн?
"А никак!"
И в самом деле, что на Гейнлейне мир клином сошелся, или завтра нельзя сделать то, что запланировал на сегодня? Что там у нас не догма, а руководство к действию? Однако даже привычное - пусть и мысленное - ерничанье не может отменить того факта, что он смертельно ранен и - вот ведь жизнь! - нет исцеления для этой раны.
А между тем, женщина, похожая на молодую Ию Савину - ту, еще из "Дамы с собачкой" или даже моложе, - не может больше игнорировать хамского поведения забывшего о приличиях господина и, нахмурившись (но откуда же ей знать, что от этой, такой знакомой вертикальной складочки между бровей, у Ицковича чуть не случился инфаркт), идет мимо него к свободному столику.
"Мой бог!" - кричит мысленно Олег и, совершенно растеряв остатки здравого смысла, начинает читать Бернса. Вслух! Как тогда в Москве,… через семьдесят лет.
I once was a maid, tho' I cannot tell when, - пока еще тихо, но воодушевляясь и оттого повышая голос:
And still my delight is in proper young men;
Some one of a troop of dragoons was my daddie,
No wonder I'm fond of a sodger laddie,… - Тогда он поддразнивал ЕЁ, но сейчас…
Женщина услышала и вздрогнула, словно стихи эти были ей понятны и значили большее, чем просто хорошие стихи на чужом языке. Вздрогнула и остановилась. И развернулась в сторону совершенно обалдевшего Ицковича, и выпалила по-русски, как и должна была бы, если бы - каким-то чудом - это была Она:
- И этим родством я горда!
И тут же, по-английски, легко узнаваемым голосом Беллы Ахмадулиной и приятеля Вини Пуха сообщила:
- Tut-tut, it looks like rain.
И у Олега защипало в глазах, но все-таки его нынешние нервы были не чета тогдатошним - он справился.
- Это неправильные пчелы, и мед у них неправильный! Танюшка!- отозвался по-русски на "пароль" Баст фон Шаунбург, вставая и, в удивлении, - жестом рыбака "вот такая сорвалась", - разводя руки.
- Олег-х-х-х…, - выдохнула Татьяна и едва сдержалась, чтоб не броситься в объятья. - Олег!.. - Повторила уже совсем шепотом, хватаясь за спинку стула.
Глаза ее - чудные глаза, где зелень легко превращалась в синь, да еще искрило неизвестно откуда появляющимся золотом, - мгновенно заблестели, и две слезинки медленно скатились по щекам, оставляя черные следы от ресничной туши…
- Пятачок!.. Ты… совсем… девочка теперь… девушка… - Олег не мог подобрать слов для характеристики произошедшей метаморфозы. Он помнил интересную, - почти сорокалетнюю, - женщину, а видел перед собой столь юное существо, что дух захватывало, и в эту минуту напрочь вышибало теперешнее знание, что и сам он не тот, совсем не тот.
- Ты совсем не изменилась! - Объявил он вслух и тут же устыдился. - То есть, стала еще красивее! То есть… ты и была очень красивой…, - и замолчал, окончательно запутавшись.
Татьяна тем временем пришла в себя, аккуратно промокнув батистовым платочком глаза, и сказала ровным чуть приосевшим голосом: